В 2013 году вышла в свет поразительная книга «Через 100 лет: ведущие экономисты предсказывают будущее», которая была переведена и издана в России в 2016 году [1]. Книга, разумеется, во всех отношениях является интригующей. Во-первых, мы все хотим знать, что ожидает человечество в долгосрочной перспективе, во-вторых, всем интересно, что об этом думают наиболее влиятельные и харизматичные экономисты современности. Однако есть в задумке Игнасио Паласиоса-Уэрты, который сгенерировал идею книги и собрал для ее написания коллектив крупнейших ученых, один фундаментальный недостаток – прогнозы на столь длительный срок не только не могут быть точными и реалистичными, но их даже сопоставить с реальностью вряд ли кто-нибудь сможет, ибо через 100 лет такие прогнозы уже канут в Лету. А Авинаш Диксит даже откровенно иронизирует по этому поводу: «я не доживу до того момента, когда меня поднимут на смех за эффектно разошедшиеся с действительностью прогнозы» [1, с.95]. Тем не менее, Дарон Асемоглу вносит ясность и одновременно с этим задает разумный формат дискурса книги: «…прогноз помогает нам увидеть вызовы, которые ожидают нас впереди» [1, с.18]. А Эдвард Глейзер уточняет: при прогнозировании «важно не то, что может произойти, а то, что может резко пойти не так» [1, с.111]. И с этой точки зрения книга представляет интерес для современного читателя.

Однако было бы совершенно непродуктивно пересказывать идеи книги безотносительно к какой-то конкретной проблеме. На наш взгляд, в данном издании присутствует глобальный подход, который нуждается хотя бы в самой минимальной адаптации к теме будущего развития России. Насколько наша страна вписывается в глобальные тренды? Будет ли она находиться на обочине этих трендов или в самой гуще их реализации? Выиграет она или проиграет в результате возникновения новых явлений? Сделаем небольшой экскурс по книге в данном контексте.

1. Россия как символ экстрактивных институтов

В последнее время в современной институциональной экономике большую популярность получила теория экстрактивных и инклюзивных режимов, развитая в работах Д.Асемоглу и Дж.Робинсона [2–3]. Согласно этой теории, технологический прогресс возникает и распространяется при наличии институтов особого типа, который называется инклюзивным (вовлекающим) и дает стимулы и возможности для экономической активности широких слоев населения (т.е. вовлечение масс в созидательную деятельность). На другом полюсе лежат экстрактивные (извлекающие) институты, которые характеризуются защитой прав в пользу ограниченной элиты (т.е. извлечение выгоды из существующей экономической системы) [1, с.41]. Наличие двух таких институциональных режимов позволяет, по мнению Д.Асемоглу, объяснить все тренды последнего столетия; и именно борьба этих двух типов институтов предопределит тренды последующего столетия.

Надо сказать, что данная парадигма отнюдь не является новой и революционной. Напомним, что парадигма Дугласа Норта и его соавторов включает два аналогичных институциональных способа организации общества – порядок ограниченного (привилегированного) доступа (ПОД) к ресурсам и порядок открытого (свободного) доступа (ПСД) к ресурсам [4–5]. Инклюзивные институты с ПСД в целом ведут к активному экономическому развитию, тогда как экстрактивные институты с ПОД сдерживают творческий потенциал конкретных людей и всего общества. Однако в отдельные периоды времени могут возникать разные эффекты. Например, иногда элиты даже в рамках экстрактивных институтов могут инициировать прогрессивные изменения. Настоящая же интрига взаимодействия стран с двумя типами институтов состоит в том, что экстрактивные сообщества способны мобилизовать ресурсы для переноса передовых технологий из стран с инклюзивными институтами. И Советская Россия, по мнению Д.Асемоглу, являлась главным примером экстрактивных институтов, продемонстрировавших беспрецедентный технологический успех догоняющего типа. Тем не менее, Д.Асемоглу настаивает на том, что ни одно экстрактивное общество не произвело существенного технологического прогресса, ибо, по выражению Ангуса Дитона, «догоняющий рост проще, чем рост» [1, с.85]. По пути России в свое время шла Южная Корея, а теперь идет Китай. И именно наличие экстрактивных институтов лежит в основе неверия Д.Асемоглу в долгосрочный прогресс Китая и его превращение в новый мировой экономический центр. Вторит ему и Ангус Дитон, который прямо заявляет, что «политический режим в Китае не таков, чтобы легко допустить творческое разрушение», лежащее в основе инклюзивных институтов [1, с.84]. Данный тезис в полной мере распространяется и на современную Россию, успехи которой могут быть сколь угодно впечатляющими, но все равно они будут временными и рано или поздно сменятся технологической депрессией.

Данные соображения являются принципиальными. Дело в том, что до трансформаций, происшедших в Англии в XVII веке, экстрактивные институты были нормой на протяжении всей истории человечества. И только по мере их преодоления и внедрения инклюзивных институтов началось преодоление так называемой мальтузианской ловушки, которая длилась на протяжении предыдущих 10 тысяч лет существования человечества и предполагала отсутствие роста душевого дохода. Не удивительно, что Д.Асемоглу связывает сохранение этого позитивного тренда роста благосостояния с укреплением инклюзивных институтов.

Разумеется, с тезисами Д.Асемоглу можно полемизировать, но в целом они верно отражают социальную диспозицию. В связи с этим уместно вспомнить один важный момент в развитии советской экономической науки – в конце 80-х годов, когда технологический застой начал в СССР проявляться в полной мере, чуть ли не главным направлением экономической мысли была экономика научно-технического прогресса (НТП). Это связано с тем, что к этому времени стало ясно, что никаких естественных механизмов стимулирования технологических инноваций в стране нет, а это грозило поражением в противостоянии мировой системе капитализма. Все волевые и административные методы внедрения НТП не давали результата: даже то, что изобреталось и придумывалось, оказывалось невостребованным и «ложилось под сукно». Сегодня в России происходит возврат к экстрактивным методам управления, которые принимают столь же вычурные формы. Например, наука в российских вузах и институтах внедряется «силовым» путем сверху, когда регулятор заставляет подопечные организации выдавать кучу научных публикаций – в отечественных и зарубежных изданиях. Тем самым экстрактивный режим России в очередной раз начинает копировать инклюзивные механизмы Запада, никак не соотнося их с развитием отечественной науки и производства. При этом конечная цель публикационной деятельности ученых нигде и никем не определена, а процедуры научной отчетности забюрократизированы до предела. Все это говорит об одном – Россия в очередной раз стоит перед выбором: либо ломать устоявшийся режим экстрактивных институтов и переходить к построению инклюзивных институтов и идти в русле мировых технологических трендов, либо продолжать идти своим уникальным путем с риском довольно быстрого скатывания на обочину мировой экономики.

Эта дилемма, вытекающая из доктрины Д.Асемоглу, с теоретической точки зрения является неочевидной и спорной, а с практической – болезненной и разрушительной для российской элиты. Например, Советский Союз в свое время показал, что может не только копировать технологические достижения Запада, но и способен стать лидером в таких высокотехнологичных отраслях, как космос и авиастроение. Да и сегодняшний Китай уже по многим направлениям начинает обходить США – химические технологии, медицина, строительство. Тем самым экстрактивные институты нельзя недооценивать. С практической же точки зрения трудно себе представить, как нынешняя элита России могла бы поделиться своими привилегиями с массами, да еще и обеспечить за счет этого технологический прогресс. Тем не менее, от решения этого сакраментального вопроса зависит интеграция России в мировые экономические тренды. Можно смело утверждать, что построение современных инклюзивных институтов в России – это главный вызов грядущего столетия перед нашей страной. Хотя в настоящее время страна явно находится на пике институциональной экстрактивности, возможности перехода к инклюзивному режиму есть и при удачном стечении обстоятельств Россия вполне может занять достойное место среди стран-лидеров.

2. Грядущая интенсификация интеллектуальной деятельности

Весьма неожиданную картину будущего нарисовал Элвин Рот. Он, в частности, заостряет внимание на отвратительных и обычных сделках и их взаимной инверсии. Под отвратительной сделкой подразумевается сделка, которую одни люди хотели бы заключить, а другие – пресечь. Как оказывается, на длительном интервале времени некоторые отвратительные сделки переходят в разряд обычных и наоборот. Например, долгое время взимание процентов считалось отвратительным, а сегодня без этого невозможно представить банковскую систему. И, наоборот, работорговля раньше считалась нормальным видом бизнеса, а сегодня она абсолютно неприемлема [1, с.200]. Отсюда вытекает чрезвычайно интересная прогнозная цепочка.

Прежде всего, Э.Рот полагает, что рост мировой экономики сохранится. Это означает, что число всевозможных связей в экономической системе будет возрастать в геометрической прогрессии. Это в свою очередь потребует более интенсивного умственного труда. Можно предположить, что требования к работникам умственного труда со временем чудовищно возрастут. Например, университетский профессор должен будет писать и публиковать по одной статье каждую неделю. Это отнюдь не утопия; уже сегодня есть признаки того, о чем говорит Э.Рот. Между тем такая колоссальная умственная нагрузка может оказаться не под силу обычному человеку и он, стремясь получить университетский контракт, станет систематически пользоваться фармакологическими препаратами, стимулирующими внимание и креативность. Похожая ситуация имела место, когда профессиональные спортсмены начали практиковать применение допинга, которое со временем попало в разряд отвратительных сделок. По мнению Э.Рота, не исключено, что применение интеллектуальных стимуляторов, которые сегодня кажутся неприемлемыми и отвратительными, в будущем могут стать обычной практикой. Более того, некоторые медикаменты, улучшающие, например, память, будут рассматриваться уже не как стимуляторы, а как лекарства от состояний, которые мы раньше не считали болезнями. Благодаря такой практике люди будущего смогут существенно повысить свою производительность. Не исключено, что этот процесс станет тотальным.

Как это ни парадоксально, но в России создана такая университетская система, которая уже сегодня предъявляет непомерные требования к своим профессорам; и эти требования постоянно возрастают. Не исключено, что данное обстоятельство приведет к тому, что Россия станет одной из первых стран, в которых начнется применение фармакологических интеллектуальных стимуляторов. В этом смысле есть все предпосылки того, что Россия окажется первопроходчиком нового тренда. Скорее всего, это будет очередной парадокс догоняющего развития в когнитивной сфере.

Еще один тренд будущего столетия связан с распространением сетевых моделей взаимодействия ученых. Говоря об этом, Э.Рот приводит поразительный пример: уже в 1990 году он был соавтором работы, в которой не все соавторы были знакомы друг с другом. В то время подобный опыт если и не классифицировался как отвратительный, то во всяком случае выглядел весьма экзотично. По всей видимости, в будущем такого рода творческие коллективы, в которых люди будут общаться дистанционно, станут нормой. По мере повышения качества и простоты удаленного доступа будут создаваться коллективы ученых, которые в процессе сотрудничества ни разу не пожмут друг другу руку. Есть основания полагать, что и здесь Россия может оказаться в авангарде нарождающегося тренда. Огромная территория государства порождает длительность и дороговизну физического перемещения в пространстве, что на фоне скромных заработков отечественных ученых будет инициировать применение сетевых моделей сотрудничества исследователей как внутри, так и за пределами страны. Возрастающие же требования относительно числа научных статей, скорее всего, сделают дистанционные контакты безальтернативными.

3. Новые подходы борьбы с рисками

Ожидаемый рост экономики и ее усложнение будут сопровождаться новыми рисками, с которыми придется так или иначе бороться. В этом направлении весьма оригинальные идеи высказываются Робертом Шиллером. Рассмотрим лишь несколько направлений его мысли.

Первое – обуздание долговых инструментов. Сам Р.Шиллер уже много лет пропагандирует ценные бумаги, привязанные к показателю ВВП; сегодня такие долговые бумаги выпускаются греческим правительством с тем, чтобы привлечь деньги, одновременно снизив риски. По-видимому, этот принцип учета новой для такого рода сделок экономической информации в будущем станет нормой. В настоящее время ничто не мешает России присоединиться к новой практике, однако под вопросом остается ее широкое распространение из-за высокой волатильности отечественного ВВП.

Второе – сокращение теневой экономики. Совершенствование информационных технологий и внедрение электронных денег сделает почти невозможным использование наличных денег в бизнесе, что в свою очередь поставит заслон на пути распространения теневой экономики. Фактически это лишь вопрос времени. Для России эта тенденция будет весьма болезненна, а отечественный бизнес будет отчаянно сопротивляться новой реальности. Однако в длительной перспективе российский теневой сектор, скорее всего, обречен, а это создает базу для построения современных инклюзивных институтов, позволяя России стать полноценным участником мировой экономики.

Третье – вместо мирового правительства будут созданы сильные мировые финансовые институты. Р.Шиллер очень проницательно замечает, что, похоронив идею мирового правительства, мы вступили в фазу создания таких авторитетных мировых финансовых институтов, как Банк международных расчетов, Международный валютный фонд (МВФ), Всемирный банк (ВБ), Внутриамериканский банк развития, Азиатский банк развития, Международная ассоциация свопов и деривативов, Всемирная торговая организация (ВТО) и Комитет по международным стандартам финансовой отчетности [1, с.229]. Именно эти организации образуют несущую конструкцию современной мировой экономики. Данные институты продолжают эффективно функционировать даже при смене национальных правительств, развитии политического хаоса внутри стран и разворачивании военных действий между государствами. Мировые финансовые институты переживают правительства отдельных стран – и в этом их сила. В будущем международные финансовые организации увеличатся в размере и будут продвигать более сложные финансовые контракты. На пути интеграции в этот глобальный тренд у России будут большие проблемы. Дело в том, что в последнее время страна придерживается позиции национального суверенитета и не слишком плодотворно сотрудничает с международными финансовыми институтами, видя в них угрозу своему существованию. Не исключено, что преодоление сложившейся антипатии к данным структурам будет идти посредством участия России в создании новых глобальных финансовых институтов.

Четвертое – страхование от профессиональных потрясений. В данном случае речь идет о замене человека новыми компьютерными технологиями. Данный риск чрезвычайно велик и сам по себе способен заморозить у людей личную инициативу и вызвать нежелание специализироваться в обучении и карьере. Технологические шоки приводят к обесценению профессии человека и снижению его заработков. Такая ситуация Р.Шиллером рассматривается как аналог инвалидности (профессиональной), которая должна быть подвержена страхованию. Это революционная мера и, похоже, в обозримом будущем в российском истеблишменте она не найдет понимания и поддержки. Это означает, что в долгосрочной перспективе в России будет аккумулироваться «профессиональная инвалидность», возникающая в ходе технологического прогресса. С одной стороны, это будет сдерживать сами технологические инновации, с другой – это мина замедленного действия, способная привести к социальным волнениям.

Пятое – превентивная борьба с неравенством. Почти все экономисты сходятся во мнении, что неравенство в мире будет возрастать. Более того, Тома Пикетти утверждает, что доходность капитала всегда выше темпов экономического роста, что неизбежно ведет к росту неравенства [6]. Коль скоро это так, то со временем может возникнуть ситуация, когда, по выражению Р.Шиллера, гражданам, которым не повезет в будущем, не от чего будет страховаться, так как все произойдет еще до их рождения [1, с.240]. В связи с этим экономист предлагает введение превентивной нормы в налоговый кодекс, согласно которой если в любой момент в будущем неравенство (исчисляемое, например, индексом Джини) превысит некоторое пороговое значение, то налоги автоматически повысятся для людей с большими доходами и снизятся для людей с малыми. Тем самым предлагается превентивный прогрессивный налог, вступающий в силу по мере наступления означенной ситуации. Это опять-таки революционная идея, способная затормозить имущественное расслоение людей. Однако эта мера сегодня не вписывается в политический дискурс России. Пока в стране действует плоский (единый) подоходный налог, что делает отечественную налоговую систему уникальной. Внедрение налога по Р.Шиллеру возможно только при полном переходе от экстрактивных к инклюзивным институтам, что возможно только в весьма отдаленной перспективе. В этом смысле Россия, скорее всего, долгое время будет идти против тренда.

4. Акцент на построении хороших институтов

Характерно, что почти все ведущие экономисты жаждут не конкретных материальных достижений или абстрактного благосостояния, а хороших институтов. Авинаш Диксит эту установку выразил максимально просто и красиво: «При хороших институтах можно надежно удерживать высокий уровень экономического благосостояния, но без них даже большое богатство может оказаться хрупким» [1, с.108]. Более того, он откровенно заявляет, что все остальное – мелочи и чепуха. При этом он выдвигает три непременных принципа, которые должны быть положены в основу хороших институтов.

Первый – активное регулирование на всех стадиях экономического цикла. Рефреном к этому принципу служит выражение чилийского министра финансов Андреса Веласко: «Быть кейнсианцем – значит быть им в обеих частях цикла» [1, с.101]. Второй принцип – повышение ответственности каждого индивида за принятые решения. Если человек демонстративно избрал стиль жизни, ведущий к раку или диабету, то никто не должен оплачивать его глупость. Эпиграфом к этому принципу служит высказывание Герберта Спенсера: «Если ограждать людей от результатов безрассудства, то в конце концов мир наполнится дураками» [1, с.104]. Третий принцип – конструктивная критика действий регулятора. Это даст возможность подвергать правительственные решения тщательному рассмотрению и обсуждению. Воплощением этого принципа служит идея «лояльной оппозиции Ее Величества» в Великобритании XVIII века.

Все три принципа в сегодняшней России либо откровенно нарушаются, либо находятся в зачаточном состоянии. Критика решений правительства становится все менее популярной и вызывает раздражение власти, тучные годы высоких цен на углеводороды не были использованы для реорганизации отечественной промышленности, а социальная поддержка часто оказывается людям без учета предыстории возникших у них проблем. Выход России на качественно новый уровень развития предполагает повсеместное внедрение этих трех принципов, что потребует большой мудрости от нынешней и будущей элиты. Быть может, через 3–4 десятилетия это станет реальностью.

5. Моральный застой vs потепление климата

В далеком будущем ведущие экономисты видят, пожалуй, две глобальные проблемы – моральную депрессию и глобальное изменение климата. Какая ситуация здесь складывается?

Эдвард Глейзер дает блестящее доказательство того, что возросшее за предыдущий век богатство не помогло человечеству преодолеть семь традиционных смертных грехов: алчность, зависть, лень, чревоугодие, похоть, гордыню и гнев. Не перечисляя подробно все его аргументы, укажем лишь на то, что зависть постоянно подогревается гламурной индустрией, позволяющей людям заглянуть в жизнь более успешных и богатых собратьев, чревоугодие породило болезнь века – ожирение, а гордыня позволила вырастить в США «поколение Я», пораженное тотальным эгоцентризмом, и стимулировать нарциссизм, проявляющийся в частности в том, что в популярных песнях с 1980 по 2007 гг. произошел рост употребления слова «я». И есть все основания утверждать, что эти пресловутые смертные грехи будут присущи людям и в предстоящие 100 лет.

Продолжая «этическую» линию, Джон Ремер подчеркивает, что главные риски концентрируются даже не в экономике, а в политике. И именно близорукая политика обеих политических партий США – республиканцев и демократов – не позволяет начать решать главную проблему будущего века – выброс парниковых газов и его влияние на климат. Именно приверженность многих американцев своим ценностям, которые на поверку оказываются алчностью и гордыней, не позволяют расширить горизонты политических решений настолько, чтобы начать эффективную борьбу за предотвращение потепления климата. Между тем ситуация осложняется тем фактом, что даже приостановление выбросов двуокиси углерода не позволит сразу охладить земную атмосферу. Тем самым вероятность зайти слишком далеко становится достаточно большой. В этой ситуации возникает дилемма парной экстерналии, о которой предупреждает Мартин Вейцман. Первая экстерналия состоит в том, что для конкретной страны очень дорого снижать выбросы углерода, а отказываясь от этого, она «награждает» весь мир дополнительным теплом. Вторая экстерналия состоит в том, что последствия глобального потепления для некоей конкретной страны могут оказаться столь тяжелыми, что она может пойти на использование геоинженерии, распылив в стратосфере отражающие солнечный свет частицы и создав тем самым искусственный солнцезащитный экран; такая мера является относительно дешевой и теоретически способна привести к охлаждению атмосферы около земли в течение года, однако ее глобальные последствия абсолютно непредсказуемы. Наложение двух экстерналий вызывает неистребимое искушение применить искусственный солнцезащитный экран.

Выходом из создавшегося экологического тупика М.Вейцман видит в переходе к доктрине совместной эволюции людей и природы. Однако такая доктрина основана на тех моральных принципах, которые пока не разделяются большинством людей и, прежде всего, лицами, принимающими стратегические решения.

Каково место России в этой глобальной проблеме?

Как ни странно, но роль самой большой страны в мире в деле выдвижения плодотворных инициатив может быть больше, чем на первый взгляд кажется. Россия уже не раз выступала с революционными и мудрыми инициативами; при необходимости она может и настаивать на своих решениях. Если ей удастся нарастить свой вес в мировой экономике, то с учетом ее геополитического места на карте мира у нее есть шанс выступить в авангарде борьбы за сохранение планеты и человечества. И здесь опять возможен очередной парадокс, когда экстрактивный режим с отнюдь не святым населением проявит большую гибкость и готовность идти на экономические жертвы, нежели развитый мир с инклюзивными институтами. Аргументом в пользу этого тезиса может служить и тот факт, что в борьбе с международным терроризмом экстрактивные институты России, Китая и Узбекистана уже демонстрируют более впечатляющие результате нежели инклюзивные страны Европы.

6. Торжество оптимизма

Даже приведенный выше небольшой дайджест по грядущим проблемам мировой экономики настраивает на не слишком оптимистичный лад. Как справедливо подметил Роберт Солоу, «прошлые 100 лет были достаточно трудными, следующие 100 лет будут еще труднее» [1, с.247–248]. Однако все ведущие экономисты безоговорочно сходятся в одном: сегодня мы живем лучше, чем 100 лет назад. Следовательно, несмотря ни на что, прогресс идет и нет никаких оснований полагать, что он в ближайшее время завершится. В выбранном интеллектуальном дискурсе это совершенно правильная позиция, которую Андреу Мас-Колелл охарактеризовал как осторожный оптимизм [1, с.160]. И выбранная позиция верна не только для мира в целом, но и для России. Однако, как справедливо заметил Мартин Вейцман, «разумно одновременно надеяться на лучшее и планировать худшее» [1, с.294].

Литература

1. Через 100 лет: ведущие экономисты предсказывают будущее/ Под ред. Игнасио Паласиоса-Уэрты. М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. – 304 с.

2. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. М.: Издательство АСТ, 2015. – 693 с.

3. Асемоглу Д., Робинсон Дж. Экономические истоки диктатуры и демократии. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. – 512 с.

4. Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд. Института Гайдара, 2011. – 480 с.

5. Норт Д., Уоллис Дж., Уэбб С., Вайнгаст Б. В тени насилия: уроки для обществ с ограниченным доступом к политической и экономической деятельности. Докл. к XIII апрельской международной научной конференции по проблемам развития экономики и общества, Москва, 3–5 апр. 2012 г. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. – 48 с.

6. Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем Пресс, 2015. – 592 с.

Официальная ссылка на статью:

Балацкий Е.В. Россия в контексте глобальных экономических трендов// «Мир России», №3, 2016. С.176–186.