Неэргодическая экономика

Авторский аналитический Интернет-журнал

Изучение широкого спектра проблем экономики

Институциональные реформы и человеческий капитал

В статье рассматривается взаимодействие между институциональными реформами и человеческим капиталом. В качестве точки отсчета проводимого анализа используется феномен депопуляции Стивенсона. Приведенные стилизованные примеры позволяют акцентировать внимание на влиянии реформ на человеческий капитал человека в части жизненного тонуса, здоровья и продолжительности жизни. В рамках междисциплинарного подхода показано, что многие психологи, социологи, политологи, врачи и лингвисты разделяют мнение о влиянии институциональных изменений на жизнеспособность населения. Предложена простая модель экономического роста, из которой следует парадокс реформ, когда продуктивные институциональные изменения порождают экономический спад. Анализ условий возникновения указанного парадокса показывает, что масштаб, глубина и скорость проведения реформ должны быть строго дозированы. Подобная стратегия в противовес шоковой терапии названа адаптивной реформой.

1. Введение: краткий обзор проблематики. В настоящее время интенсивно развивается институциональная экономика и смежный с ней раздел – теория реформ. В сферу интересов исследователей попадают самые разнообразные вопросы, однако относительно небольшое внимание в литературе уделяется связи между реформами и человеческим капиталом (ЧК). Цель статьи – дать простейшее описание указанной связи на качественном уровне с получением практических выводов применительно к политике реформ.

В настоящее время взаимосвязь реформ и ЧК рассматривается в довольно ограниченном проблемном диапазоне. Например, в исследовании (Wang, Yao, 2001) рассмотрена динамика накопления ЧК в Китае по показателю средней продолжительности школьного обучения населения в возрасте 15–64 лет. Авторы показали, что данный фактор положительно влияет на динамику производства, однако темпы его роста значительно снизились в период реформ 1978–1999 гг. и его вклад в рост ВВП стал меньше, чем в дореформенный период 1952–1977 гг. Тем самым на эмпирическом материале продемонстрировано, что экономические реформы могут быть сопряжены с нарушением режима накопления ЧК.

Воздействие реформы сектора здравоохранения на трудовые ресурсы данной отрасли были освещены во многих публикациях. Однако в основном все эти работы сосредоточены на том, как вводимые новые правила работы изменяли способы взаимодействия медицинских работников со своим рабочим местом, но лишь немногие из них уделяли внимание обратному процессу – тому, как работники «вписывались» в новые институты. Этот пробел отчасти восполняет статья (Rigoli, Dussault, 2003), в которой рассматривается диалектика взаимосвязи между целями/стратегиями реформ и целями/стратегиями тех, кто должен их реализовать. В частности, авторами показано, что вводимые институциональные нормы не только влияют на профессиональные характеристики медицинских работников, но и формируют новые поведенческие модели персонала.

В статье (Maksymenko, Rabbani, 2011) проанализировано влияние экономических реформ и ЧК на экономический рост в Индии и Южной Кореи в постреформенные периоды. Для этого авторы построили модифицированную производственную функцию, в которой ВВП зависит от физического капитала, труда, человеческого капитала и реформ. При эмпирической апробации модели авторы использовали стандартный показатель ЧК и сводный индекс реформ. Основная экономическая реформа в Южной Кореи произошла в 1965 г., а в Индии – в середине 1980-х годов. В связи с этим авторы строят эконометрические модели на данных 12 постреформенных лет: для Южной Кореи это период 1966–1977 гг., а для Индии – 1992–2003 гг. Согласно расчетам, в обеих странах физический и человеческий капитал положительно влияли на экономический рост, тогда как реформы в Южной Корее стимулировали рост, а в Индии – сдерживали (Maksymenko, Rabbani, 2011). Важный момент данного исследования состоит в предположении, что реформы не влияют на ЧК. Примечательно, что в своей более ранней работе (Rabbani, Maksymenko, 2008) авторы указывают на аналогию между их производственной функцией и функцией Ф. Кушнирского (Kushnirsky, 2001) и констатируют, что политика, направленная на стимулирование накопления ЧК, оказывает взаимодополняющее воздействие на эффективность экономических реформ.

В работе (Fleisher, Li, Min, 2008) также сделана попытка рассмотреть влияние ЧК и рыночных реформ на экономический рост. При этом выбранная авторами производственная функция в явном виде не учитывает реформы, но при этом в качестве объясняющих переменных в ней используются: прокси–переменная, оценивающая жесткость бюджетных ограничений; основной и человеческий капитал, где последний расщепляется на два субпоказателя – численность работников, окончивших или не окончивших школу, и численность занятых с образованием выше школьного (Fleisher, Li, Min, 2008). Кроме того, авторы учитывают побочный эффект от ЧК, введя специальную переменную, включающую долю людей, имеющих высшее образование и выше, а также душевой ВВП, железнодорожное расстояние между конкретной провинцией и регионом с самым высоким душевым ВВП; для региона с максимальным ВВП на душу населения побочный эффект от ЧК отсутствует (Fleisher, Li, Min, 2008, p.37). Эконометрические расчеты авторов показали, что региональный рост зависит от физического, человеческого и инфраструктурного капитала, распространения новых технологий и рыночных реформ; при этом влияние прямых иностранных инвестиций увеличилось после 1994 г. из-за ускорения рыночных преобразований после поездки Дэн Сяопина на юг страны в 1992 г. Одновременно с этим расчеты показали, что побочное влияние ЧК на рост было гораздо сильнее до 1994 года (Fleisher, Li, Min, 2008). Тем самым авторы в очередной раз продемонстрировали, что реформы могут отрицательно воздействовать на ЧК.

В статье (Deininger, Jin, Yadav, 2009) рассмотрена земельная реформа, начатая в Индии вскоре после обретения ею независимости. Данная реформа включала 1) отмену посредников в качестве сборщиков доходов, 2) введение потолка на землевладение и предоставление прав безземельным, 3) реформу арендной платы за землю. Проведенные авторами эконометрические расчеты показали, что земельная реформа в Западной Бенгалии привела не только к повышению производительности труда, но и к росту инвестиций в образование со стороны домохозяйств-бенефициариев (Deininger, Jin, Yadav, 2009). Тем самым была эмпирически установлена позитивная связь между реформами и последующим накоплением ЧК.

Можно отметить спектр работ, в которых рассматриваются организационные и управленческие проблемы взаимосвязи между реформами и ЧК. Например, в Австралии действует сектор образования взрослых и общин (Adult and Community Education – ACE), который нацелен на адаптацию населения к новым приоритетам правительства и рынка путем «обновления» его ЧК. Специалисты отмечают наличие резервов сектора ACE для увеличения вклада в поток ЧК в рамках Программы национальных реформ Австралийского Правительства (Council of Australian Governments’ National Reform Agenda) (Choy, Haukka, 2007).

Резюмируя вышеприведенный обзор, можно указать на главный недостаток существующих разработок в области реформ и ЧК – эти два явления, как правило, рассматриваются как независимые, тогда как главный постулат нашего исследования состоит в активном влиянии институциональных реформ на ЧК. Судя по всему, основная причина указанного недоучета фактора реформ на динамику ЧК связана с зауженной трактовкой последнего, сводящей его к формальным образовательным параметрам. Ниже мы рассмотрим более широкое понятие ЧК, включающее не только профессиональные качества людей, но их жизненные установки, понятия, ценности, здоровье (особенно психоэмоциональное), устойчивость к стрессам и мотивацию к активной жизни. Такой прием позволяет построить аналитическую схему, в которой изменение институтов оказывает непосредственное влияние на накопление ЧК и экономический рост.

2. Метод стилизованных примеров и нарративный анализ. Рассмотрение взаимосвязи двух факторов экономического роста – институтов и культуры (ЧК) – будем осуществлять с помощью метода стилизованных примеров (МСП), который в последнее время обрел большую популярность (Аджемоглу, Робинсон, 2015) и для данной цели представляется наиболее подходящим аналитическим инструментом. При таком подходе МСП представляет собой своеобразную конкретизацию нарративного анализа, которому посвящено множество работ (например, (Akerlof, Snower, 2016; Shiller, 2017; Shiller, 2019a; Shiller, 2019b; Herrmann–Pillath, Bau Macedo, 2019). Согласно Р. Шиллеру, нарративы – это архетипические истории, повествования, понятия и идеи, которые повсеместно распространяются в обществе и выражают дух времени (Шиллер, 2018). В этом случае сама экономика воспринимается как нейронная сеть индивидов с их мозгом, связанных языком и нарративами. Как правило, нарративы имеют визуальные образы и связаны с интересами людей, в связи с чем они вызывают сильные эмоции, распространяются как вирусы и определяют поведение рыночных участников (Шиллер, 2018).

Однако для нас особое значение имеет связь между нарративами и нейрологией. Например, эпидемиология объясняет распространение нарративов, а эндокринология и генетика показывают, как гормоны (особенно тестостерон и окситоцин) и гены людей влияют на экономическое поведение субъектов, формируя тем самым ментальную основу нарративной экономики (Шиллер, 2018). Такой подход выводит на первый план вопросы культуры и культурного капитала. Пользуясь термином Шиллера, для нас созвездием повествований (нарративов) применительно к проблеме реформ и ЧК будут служить путевые очерки Р.Л. Стивенсона, изданные в 1896 году (Стивенсон, 2005). При этом все рассматриваемые нарративы будут основаны на тезисе теории регуляции Р. Буайе, согласно которому производственные отношения не являются простым рыночным взаимодействием равных субъектов, а носят частично контрактный, частично – принудительный характер (Буайе, 1997). Именно насильственный характер всех реформ лежит в основе их влияния на культурные коды и формирование социальных издержек индивидов.

3. Депопуляция Стивенсона: исторический контекст. По-видимому, одним из первых обнаружил и раскрыл связь между реформами и ЧК Р.Л.Стивенсон (Стивенсон, 2005). В частности, он обратил внимание на активное вымирание населения южных островов Тихого океана под воздействием европейской цивилизации. Причем, по выражению Стивенсона, уменьшение населения шло с двух сторон: двери смерти широко распахнуты, а двери рождения почти закрыты (Стивенсон, 2005, с.35) [1]. В отличие от «гигиенических», «медицинских» и «моральных» теорий, выдвигаемых его современниками в качестве объяснения депопуляции аборигенов, Стивенсон продемонстрировал поразительную по тому времени проницательность, дав институциональную трактовку наблюдаемого явления. В основе его объяснения лежали два взаимосвязанных основополагающих правила. Во-первых, чем значительнее институциональные реформы, тем сильнее проявляется эффект депопуляции туземного населения. Это связано с тем, что любые институциональные сдвиги несут с собой перемены в культуре, к которым народ, как правило, не готов и ему нужно время, чтобы к ним приспособиться. Во-вторых, первое правило действует независимо от того, какими являются институциональные реформы – благотворными или вредными, прогрессивными или регрессивными. Даже в случае внедрения заведомо более эффективных институтов правило депопуляции населения остается инвариантным (Стивенсон, 2005, с.45).

В качестве иллюстрации правила Стивенсона рассмотрим вслед за ним пять туземных институтов, подвергшихся радикальным реформам со стороны белых поселенцев. Выбранные фрагменты носят признаки стилизованных примеров, позволяя почти в чистом виде пронаблюдать сущностные моменты рассматриваемого явления.

Первый пример связан с отменой такого атрибута мужской одежды, как юбка. Колонистам подобная одежда представлялась нелепой и даже неприличной, в связи с чем они навязали местному населению свою норму – брюки. Достойный вклад в данную институциональную инновацию внесли жены миссионеров, которые считали, что пристойным могут быть только те костюмы, к которым они привыкли на родине (Стивенсон, 2005, с.77). Не исключено, что штаны обладали большей функциональностью и универсальностью, однако сам отказ от традиционной одежды путем замены прохладных, здоровых и скромных лава–лава (юбок) на душные и неудобные брюки для туземцев оказался своеобразным культурным шоком, который способствовал снижению жизненного тонуса и развитию среди них депрессивных настроений. Мнение самого Стивенсона на этот счет весьма определенно: «A priori кажется, что не может быть сравнения между переходом от пальмового сока к скверному джину и от островной юбки к европейским брюкам. Однако я далеко не убежден, то одно вреднее другого; и народ, не привычный к европейской моде, когда–нибудь вымрет от булавочных уколов»… «Опыт показывает нам (по крайней мере, на Полинезийских островах), что перемена обычаев смертельнее артиллерийского обстрела» (Стивенсон, 2005, с.45). «…На лотосовых островах – там, где люди перестают радоваться жизни, наступает упадок самой жизни» (Стивенсон, 2005, с.44).

Второй пример иллюстрирует запрет определенных видов туземных танцев, которые, по мнению колонистов, были двусмысленными. Судя по всему, им казалось, что движения танцоров имели скрытый эротический смысл, а это не соответствовало нормам пуританской морали миссионеров. В ряде же случаев на основании донесений жандармов, стремящихся лишь укрепить свою власть, один танец за другим помещался в разряд нежелательных (Стивенсон, 2005, с.71). Не исключено, что некоторые запреты имели определенный резон для упорядочения социальной жизни, однако у аборигенов, столетиями практиковавших это развлечение, они вызвали сильнейший стресс, лишив их важного канала эмоциональной разрядки, формы проведения досуга и проявления радости. Итогом стали упадок искусства танца и усиление депрессивных настроений среди туземного населения (Стивенсон, 2005, с.71).

Третий пример показывает эффект от запрета института татуировок. Вне всякого сомнения, с медицинской и гигиенической точки зрения данное нововведение было прогрессивным, однако само разрушение традиционного островного института имело глубокие культурные последствия. Дело в том, что искусство тату было встроено в общий уклад жизни аборигенов. «На Маркизских островах ничто, кроме татуировки, не указывает разницы в общественном положении» (Стивенсон, 2005, с.68). Все мужское население имело татуировки в силу обычая, согласно которому женщина не могла выйти замуж за мужчину, не имеющего достойного рисунка на теле [2]. Более того, само искусство тату среди местного населения было доведено до такой степени, что мастера своего дела создавали художественные шедевры на телах своих подопечных и пользовались огромным уважением среди соплеменников. «Маркизское искусство татуировки не имело себе равных, исполнение было утонченным, узоры в высшей степени красивыми и замысловатыми, ничто так не подчеркивает красоту мужчины» (Стивенсон, 2005, с.85). Вполне логично, что среди мужского населения шла конкуренция за лучшую татуировку, служившую знаком привилегированного положения человека. По мнению Стивенсона, татуировка рук и ног одной королевы каннибалов представляла собой величайший из существующих шедевров этого искусства (Стивенсон, 2005, с.70). Неудивительно, что новый запрет лишил работы мастеров тату, нарушил традицию выбора супруга, разрушил устоявшиеся эстетические нормы и т.д. Подобная ломка жизненного уклада не могла не вызвать падения жизненного тонуса у аборигенов.

Четвертый пример освещает запрет каннибализма и всего, что с ним связано. Дело в том, что местное население периодически делало военные вылазки в соседние племена, результатом чего становилась смерть определенного числа врагов, поедание их останков, а иногда и коллекция их голов. Разумеется, подобный обычай в целом был деструктивным и не соответствовал современным цивилизационным нормам, однако он позволял туземным племенам своевременно решать проблему перенаселенности и голода. Кроме того, институт каннибализма сопрягался с массой социальных регуляторов. Так, он стимулировал военные навыки мужского населения, служил поводом для праздников по поводу победы и ритуалов оплакивания сородичей, инициировал специфические ремесла (изготовление оружия, приготовление еды из человечины, копчение голов и т.п.), использовался в качестве социального лифта для поднятия общественного статуса воинов. При этом, по утверждению Стивенсона, островные каннибалы отнюдь не были жестоки; не считая указанного обычая туземцы проявляли изрядное добродушие. По его мнению, резать мясо мертвого человека гораздо менее жестоко, чем угнетать его при жизни (Стивенсон, 2005, с.83). Более того, даже сами жертвы каннибалов при жизни получали мягкое обращение, а умертвлялись они неожиданно и безболезненно (Стивенсон, 2005, с.83). Крушение института каннибализма в одночасье разрушило почти всю социальную модель населения острова.

Пятый пример касается «дарованной демократии». Когда, например, французы свергли наследственную тиранию, предоставили простолюдинам–маркизцам звание свободнорожденных граждан Республики и право голосовать за генерального советника на Таити, то вопреки ожиданиям они тем самым возмутили общественное мнение и породили социальный хаос. Как пишет Стивенсон, возможно, необходимо было свергнуть вождей и назначить других, но при этом не нарушать сложившихся семейных иерархий (Стивенсон, 2005, с.48). Новая власть изначально не обладала престижем; первое лицо было вождем для французов и ходило на завтрак к резиденту, «однако во всех практических делах правления проку от него было не больше, чем от тряпичной куклы» (Стивенсон, 2005, с.49). В связи с этим «легитимный каннибал был вынужден ехать верхом через горы», чтобы сделать работу за официальное лицо, в то время как «респектабельный назначенец в белом одеянии мог только смотреть и завидовать» (Стивенсон, 2005, с.50). Подобное двоевластие порождало у местных жителей неопределенность, социальную дезориентацию и психологический дискомфорт.

Помимо разрушения рассмотренных пяти институтов на многих островах был введен запрет на чародейство, многобрачие, курение табака и выписаны строгие предостережения относительно соперничающих христианских сект [3] (Стивенсон, 2005, с.78). Все это привело к разрыву социальной ткани местного общества, что не просто понизило жизненный тонус населения, но привело к потере самого смысла жизни и желания жить. Не удивительно, что возникший в результате реформ эмоциональный провал предопределил высокую смертность аборигенов и их последующую депопуляцию. Характеризуя психологическое состояние туземцев, Стивенсон подчеркивал, что «полинезийцы подвержены скорее болезни воли, чем тела» (Стивенсон, 2005, с.37). «Маркизец взирает с ужасом на близящееся исчезновение его народа… Вешаться вошло в моду» (Стивенсон, 2005, с.37). Подобный упадок духа порождал в туземцах нелепый страх перед призраками и темнотой (Стивенсон, 2005, с.39). По свидетельству Стивенсона, в результате реформ маркизцам стали присущи такие качества, как всеобщая депрессия, смиренное отношение к обреченности своего народа, склонность к самоубийству и равнодушие к жизни (Стивенсон, 2005, с.38).

4. Реформы как предмет экономической антропологии. Описание механизма депопуляции Стивенсона предполагает несколько понятий. Прежде всего, это институты, т.е. нормы поведения; сами же нормы – это правила, которым следуют большие группы людей (Полтерович, 1999). Вторым понятием является реформа – целенаправленная деятельность людей по преобразованию действующих институтов. Как правило, реформы проводятся в целях повышения эффективности (качества) институтов, однако на практике результат может сколь угодно сильно отклоняться от задуманного. Третьим понятием выступает человеческий капитал – совокупный запас знаний, навыков, установок, ценностей, мотиваций и жизненных сил человека (Беккер, 2003). Сумма ЧК всех членов общества представляет собой нематериальную часть культуры соответствующего народа.

Ключевым моментом для понимания обсуждаемого явления выступает тот факт, что культура существует в условиях определенных институтов, которым соответствует количество и качество специфического ЧК населения. Следовательно, при проведении реформы происходит разрушение старого института, а вместе с ним «списание» соответствующего ему ЧК с одновременным созданием нового института, для которого необходим иной ЧК. Именно эффект обновления ЧК ставит временные пределы эффективности любых реформ. Строго говоря, даже «списание» старых культурных норм не может происходить мгновенно, формирование же новых требует, как правило, значительного времени, что выдвигает на первый план проблему адаптации людей к институциональным реформам.

В случае депопуляции Стивенсона происходит разрушение традиционных институтов вместе с соответствующими им ценностями, идеалами, установками и опытом. Замещение старого ЧК новым – с новыми ценностями, идеалами, установками и опытом – требует определенного времени. В промежутке между тем, когда старый капитал «списан», а новый – еще не сформирован, субъект испытывает когнитивно-эмоциональный кризис, сильно напоминающий эффект когнитивного диссонанса, но с гораздо более широкой палитрой ментальных и психосоматических эффектов. Фактически речь идет о том, что начинают действовать новые институты (нормы), в то время как необходимый для них ЧК еще не накоплен; в итоге у людей возникает психологический и эмоциональный дискомфорт, ведущий, в конечном счете, к депрессии той или иной степени тяжести. Необходимость жить в новых институциональных условиях на фоне неприятия новых ценностей порождает падение жизненного тонуса, сокращение продолжительности и качества жизни, уменьшение рождаемости, рост смертности и т.п. Конечным итогом этих процессов становится депопуляция населения.

Рассматриваемое столкновение институтов и культуры в результате реформ представляет собой специфическое явление, которое может служить основой экономической антропологии, изучающей динамику поведенческих моделей народов под воздействием экономических (институциональных и технологических) факторов. Именно этим обстоятельством определялся выбор источника хрестоматийных нарративов относительно аборигенов Полинезии (Стивенсон, 2005). Однако сегодня таких источников уже достаточно много, что позволяет говорить о вирусном свойстве подобных нарративов. Для примера укажем на роман нигерийского писателя Чинуа Ачебе «И пришло разрушение», изданный в 1958 г. и по признанию Чимаманды Нгози Адичи представляющий собой «хронику культурных и политических перемен, которые мы видим в современном африканском государстве» (Ачебе, 2013, с. 6). В указанной «хронике» показана ломка традиционного уклада африканской общины в результате ее насильственного приобщения к «благам цивилизации». Главная мысль повествования состоит в том, что национальные проблемы не могут быть решены средствами, полученными в наследство от колонизаторов. Данная идея (нарратив) является своеобразным мегатрендом современной африканской художественной литературы.

5. Социальные основы вырождения: междисциплинарный подход. Две с половиной тысячи лет назад китайский философ Конфуций, разработавший правила поведения чиновника, использовал своеобразное пожелание врагу: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!» Иными словами, уже в глубокой древности люди знали о разрушительной роли реформ для человеческой личности. Концепция депопуляции Стивенсона раскрывает афоризм Конфуция: непродуманные реформы оказывают разрушительное действие на психику человека, вплоть до развития разных форм депрессий, неврозов, комплексов, фобий, маний и, в конечном счете, сокращения продолжительности жизни. На первый взгляд, данный тезис является слишком сильным и категоричным, а главное, нетрадиционным, ибо недвусмысленно предполагает, что социальные процессы непосредственно влияют на биологическую составляющую человека. Как это ни парадоксально, но современная наука уже de facto приняла этот тезис. Для примера рассмотрим лишь некоторые «догадки» представителей разных наук, имея ввиду, что список примеров может быть продолжен.

Так, французский социолог П. Бурдье напрямую говорит об «удивительной инерции, которая является следствием вписанности социальной структуры в тела» (Bourdieu, 2000. P. 172). Американский политолог С. Льюкс усиливает положение Бурдье, утверждая, что ««удивительная инерция» выходит далеко за пределы того, что мы сегодня знаем о механизмах и эффектах телесного «инкорпорирования»» (Льюкс, 2010. С.205). Итальянский психолог А. Менегетти вообще придерживается радикального взгляда: человек – это метаболизированная информация. Согласно его воззрениям, в основе ментальной природы заболеваний лежит тот факт, что мозг человека представляет собой сложную информационную систему, которая постепенно метаболизируется организмом человека. Соответственно плохой информационной системе соответствует плохая органика, и наоборот (Менегетти, 2006. с.21).

Немецко-американский философ и лингвист О. Розеншток–Хюсси пришел к еще более радикальному выводу о том, что биологическое вырождение человека имеет социальную природу. «Мысль – это социологический и биологический процесс. И процесс этот может осуществиться, лишь пройдя ряд фаз или остановочных пунктов» (Розеншток–Хюсси, 2008. С.119). Продолжая свою генеральную мысль, О. Розеншток–Хюсси говорит: «Вопросы наследственности и вырождения широко обсуждаются сегодня в медицине и евгенике. Однако вырождение – это также феномен мышления и психологии. Здоровые дети здоровых родителей могут пострадать из-за неспособности этих последних передать детям свои собственные убеждения. Целые поколения могут оказаться на стадии вырождения из-за интеллектуальной безответственности предшественников по отношению к потомству. Это – упадок, вырождение. Однако мы, нынешнее поколение, почти всегда ничтоже сумняшеся сводим вырождение к проклятию унаследованных болезней и немощей. И тем самым искусственно сужаем сферу вырождения…» (Розеншток–Хюсси, 2008. С.151). Далее автор вводит даже понятие «социального метаболизма», возникающего в результате вербальной коммуникации людей (Розеншток–Хюсси, 2008. С.180).

Для понимания физиологических и социальных факторов приведем ставший хрестоматийным случай, получивший название «загадка Розето» и описанный канадским социологом М.Гладуэллом. Остановимся на нем подробнее в силу его откровенной стилизованности и комплексности. Суть его заключается в том, что в США, штат Пенсильвания, имеется город Розето, состоящий исключительно из итальянских эмигрантов, уникальность которых состояла в необычных медицинских параметрах: ни один из них моложе 55 лет не умер от инфаркта и не имел никаких сердечных заболеваний; среди людей старше 65 лет смертность от болезней сердца составляла половину от средних показателей по стране; смертность от всех других причин была на 30–35% ниже, чем должна была бы быть (Гладуэлл, 2009, с.10).

Скрупулезные исследования показали, что ни один из традиционных факторов не являлся причиной наблюдаемого феномена. Фактор специальной здоровой национальной диеты горожан была отвергнут в первую очередь: розетонцы все готовили на свином жире, а не на полезном оливковом масле, как это принято в Италии; поглощаемая горожанами местная пицца прогибалась под тяжестью сосисок, пеперони, салями, ветчины и яиц, что совершенно не соответствовало итальянским стандартам; всевозможные сладости, печенье и соленые баранки полагается потреблять только на Рождество, тогда как в Розето ими лакомились круглый год. На следующем этапе исследования был отвергнут фактор здоровой жизни и спорта: розетонцы не вставали на рассвете, не занимались йогой и не пробегали по шесть километров; более того, многие их них курили сверх всякой меры, а многие страдали от ожирения. Третьим был исключен фактор хорошей генетической наследственности: были изучены медицинские карты всех родственников розетонцев, проживающих в других районах США; никто из них не обладал отменным здоровьем (Гладуэлл, 2009, с.11). Четвертым потерпел фиаско экологический фактор, согласно которому город находился в предгорьях Пенсильвании с прекрасным климатом и воздухом и не имел развитой промышленности: по соседству с Розето с идентичными экологическими параметрами (размер, климат, экономика) располагались два города – Бангор и Назарет; анализ медицинских карт жителей обоих городов показал, что среди людей старше 65 лет смертность от сердечных заболеваний у них была в три раза выше, чем у розетонцев. Фактор эффективной медицинской помощи также не имел смысла: в городе, численностью 2 тыс. чел. просто не могло быть ультрасовременных клиник и штата выдающихся врачей (Гладуэлл, 2009, с.12).

Таким образом, ни диета, ни спорт, ни экология, ни особые гены, ни эффективная система здравоохранения не смогли объяснить загадку Розето. И лишь пристальные наблюдения социологов показали, что тайна здоровья жителей Розето состоит в сформировавшейся в городе особой культуре, создающей максимально комфортный моральный и психологический климат. Люди часто ходят в гости и готовят друг для друга угощения; под одной крышей живут три поколения на основе традиции большого уважения к пожилым людям; церковь успокаивает и сплачивает собравшихся в ней людей; в городе из 2 тыс. чел. насчитывалось 22 общественные организации; богатые не выставляют напоказ свое богатство и помогают менее удачливым горожанам (Гладуэлл, 2009, с.12). Окончательный вывод исследователей состоял в том, что здоровье не только внутри человека, но и в окружающей его социальной среде. «Необходимо принять идею о том, что ценности того мира, в котором мы живем, и люди, которые нас окружают, оказывают глубочайшее влияние на нашу личность» (Гладуэлл, 2009, с.13).

Среди врачей описанные выше эффекты хорошо известны и имеют соответствующие термины. Например, сегодня внутри медицинской науки есть раздел, называющийся социальной медициной; в фокусе ее внимания система охраны здоровья, состояние общественного здоровья и организация медицинской помощи (Василенко, 2004). Одним из центральных понятий данного раздела науки является так называемая неинфекционная пандемия, когда происходит распространение заболевания без прямого заражения. Наиболее яркими примерами неинфекционной пандемии Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) признает массовое ожирение и диабет, ставшие бичом развитых стран на рубеже XX и XXI веков (Неинфекционные заболевания, 2018, с.6).

Интересно, что известный русский психиатр В.Х. Кандинский еще в XIX веке писал: «Болезни, поражающие сразу множество людей, называются повальными, или эпидемическими болезнями... Не одни только телесные болезни способны к эпидемическому распространению; болезни души, психические расстройства также нередко принимают эпидемический характер» (цит. по (Василенко, 2004, с. 45)). Поразительно, что мнение Стивенсона о подобных заболеваниях очень созвучно оценкам Кандинского: «К таким примерам морального и интеллектуального движения масс, порою принимающего форму резкого душевного расстройства, мы совершенно вправе приложить название «душевные эпидемии». Аналогия с телесными эпидемиями здесь полная... Оспа и чума уносили прежде тысячи и десятки тысяч жертв и опустошали целые страны. Душевные эпидемии не менее губительны» (цит. по (Василенко, 2004, с. 45)). К психическим эпидемиям Кандинский относил так называемые индуцированные поступки (убийства, самоубийства и т.п.) (Василенко, 2004, с. 45). Считается, что психические эпидемии служат симптомом «смутного времени» и социальных катаклизмов (Василенко, 2004, с. 46). Как всем нам известно, реформы часто продуцируют «смутные времена» и социальные катаклизмы.

Еще одним важным медицинским понятием, имеющим отношение к депопуляции Стивенсона, является коллективный иммунитет, который проявляется в том, что чем больше число невосприимчивых (или переболевших) к заболеванию людей в сообществе, тем меньше вероятность заразиться у людей из группы риска. В частности, чем больше доля вакцинированных людей, тем меньше риск заболевания даже у тех, кто не делал прививки. Не случайно первая задача Европейской недели иммунизации, проводимой под эгидой ВОЗ в 2018 г., состояла в повышении осведомленности о том, как вакцины работают для защиты здоровья тех, кто был вакцинирован, и тех, кто не может быть вакцинирован, при помощи коллективного иммунитета (Европейская неделя иммунизации…, 2018, с. 4). Исследования коллективного иммунитета становятся все более популярными среди медиков (см, например, (Авдонина, Патяшина, Исаева и др., 2019)). Напомним, что в 2020 г. стратегия правительства Швеции, отказавшегося вводить строгие карантинные меры во время распространения коронавируса COVID–19, состояла в задействовании коллективного иммунитета нации (Тяпкин, 2020). Аналогичную политику избрала и Беларусь. Последующие события полностью оправдали выбранную указанными странами стратегию.

В свою очередь о проявлениях потери коллективного иммунитета медицинские источники констатируют следующее: «при определенном состоянии общества (моральной и психической деградации) обыкновенные микроорганизмы, покрывающие наше тело и привычно паразитирующие в нем, вдруг становятся заразными (вирулентными), способными вызвать массу неожиданных болезней» (Василенко, 2004, с. 43). Сюда же можно добавить и эффект ноцебо – средство, не обладающее реальным фармакологическим действием, но вызывающее отрицательную реакцию у пациента. Этот термин появился как антитеза плацебо и оба эффекта имеют психофизиологическую природу. В частности, такая ситуация возникла в свое время со статинами. Из-за эффекта ноцебо сообщения СМИ о мнимых опасностях оказывают отрицательное влияние на самочувствие людей из их аудитории. Не случайно информационная истерия СМИ 2020 года относительно опасности COVID–19 приобрела форму пугающего нарратива с вирусной моделью распространения, а в русском языке породила соответствующий неологизм – коронобесие.

Таким образом, реформы, меняющие социальную среду, действительно могут выступать фактором биологического вырождения, повышения смертности населения и снижения рождаемости и, наоборот, приводить к улучшению здоровья и самочувствия людей.

6. Реформы и человеческий капитал: современные реалии. Наиболее всеобъемлющей работой по теории реформ по-прежнему остается монография (Полтерович, 2007). Однако взаимосвязь реформ и ЧК в ней освещается лишь отчасти и ограничивается в основном рассмотрением роли гражданской и политической культуры (Полтерович, 2007, с.284). Влиянию культуры на эффективность реформ и экономики посвящено множество исследований [4]. Примечательно, что в работе (Полтерович, 2005) автор вплотную подошел к проблеме социальной рокировки положения людей в ходе реформы. Данный принцип принял форму тезиса №7 «Руководства для реформаторов»: слои населения, проигрывающие в результате институциональных преобразований, должны получить достаточную компенсацию; рациональная социальная и промышленная политика являются необходимыми условиями успеха реформ (Полтерович, 2005). Однако в данном контексте автор имел ввиду в основном проигрыш в форме потери должностей, привилегий, льгот, доходов и т.п. Вместе с тем, как было показано выше, проигрыш может принимать и форму списания ЧК – девальвации профессии и образования, потери мотивации, снижения жизненного тонуса, ухудшения здоровья и т.п.

В контексте связи реформ и ЧК следует отметить, что депопуляция Стивенсона в больших сообществах носит гетерогенный характер, т.е. у части населения списывается гораздо больший объем человеческого капитала, чем у другой части. Иногда свойство гетерогенности может приводить к парадоксальной ситуации, когда от реформ проигрывают (по крайней мере, на начальном этапе) обладатели большого объема человеческого капитала, а выигрывают те, кто не был обременен таковым.

Россия периода реформ, начинающегося после 1991 г., полностью вписывается в феномен депопуляции Стивенсона. Этот эффект характеризуется следующими выборочными данными: согласно Росстату, в 1993 г. численность населения страны составляла 148,6 млн. чел., тогда как в 2009 г. – 142,7 [5] (по альтернативным оценкам – 141,9). Таким образом, за 16 лет реформ «исчезло» около 6 млн. россиян. Параллельно имел место спад в ожидаемой продолжительности жизни: в 1990 г. она составляла 69,1 лет, а в 2003 г. – 64,8. Еще более информативной является статистика самоубийств, число которых в 1986 г. в стране составлял 33 тыс. чел. (23,1 на 100 тыс. жителей), а в 1995 г. его величина поднялась до 62 тыс. чел. (41,0 на 100 тыс. жителей) (Богоявленский, 2001, с.2). Причем добровольный уход из жизни в значительно большей мере характерен для мужчин. На временном интервале 1956–1999 гг. соотношение самоубийств мужчин и женщин колебалось от 3 до 6 (Богоявленский, 2001, с.2). Тем самым все признаки депопуляции Стивенсона в России проявлялись достаточно четко, причем тяжесть реформ в большей степени легла на плечи мужчин, которые традиционно ответственны за обеспечение благосостояния семьи.

Продолжая использование МСП применительно к индивидуальной модели депопуляции Стивенсона в современной России рассмотрим реальный случай, показывающий механику «реформаторского социального триггера» от начала до конца. В одном столичном университете России в 2019 г. было введено требование наличия публикаций в журналах зарубежных баз данных Web of Science и Scopus для занятия должностей доцента и профессора [6]. Один из пожилых профессоров вуза, проработавший в данной должности десятилетия, не прошел аттестацию по данному критерию. В результате администрация факультета предложила ему годовой контракт на должность ассистента. Восприняв подобное предложение как глубочайшее оскорбление и бесконечную несправедливость, профессор, придя домой, покончил жизнь, выбросившись из окна. В данном примере мы видим, как резко введенное новое правило полностью обнулило прошлые заслуги сотрудника вуза и спровоцировало унизительный для него вариант продолжения работы. Вызванные этим инцидентом отрицательные эмоции и депрессия привели, в конечном счете, к летальному исходу.

Наиболее ярким примером свойства гетерогенности депопуляции может служить ситуация с профессорским корпусом российских вузов. Так, в начале 2013 г. зарплата московского профессора с докторской степенью в столичном вузе составляла 65% от средней зарплаты по городу. В это же время в столичных исследовательских институтах Российской академии наук (РАН) зарплата главного научного сотрудника с докторской степенью и званием профессора составляла около 50% от среднегородского уровня. Для сравнения: зарплата докторов наук в СССР составляла 350–400% от средней по стране. Дополнением к сказанному может служить следующий типичный пример: в 2001 г. выпускница вуза, устроившаяся на работу в туристическое агентство, через год получала в 10 раз больше своих университетских профессоров (Балацкий, 2014).

7. Масштаб, глубина и скорость реформ: модельный анализ. Все сказанное ранее недвусмысленно подводит к пониманию того, что все реформы, даже заведомо эффективные, должны быть строго дозированными, т.е. иметь ограниченный масштаб (широту), глубину (радикальность) и частоту (скорость). Иначе говоря, реформы должны быть «растянутыми» во времени. Совершенно очевидно, что если реформа захватывает большое число институтов и сфер социальных отношений, при этом радикально их перекраивает и проводится в сжатые сроки, то потери ЧК и нарушение культурного кода будут заведомо предельно большими. Вполне резонно допустить, что при указанных обстоятельствах даже прогрессивные и хорошо продуманные институциональные изменения могут привести к отрицательному результату. В связи с этим задача состоит в построении простой аналитической схемы, с помощью которой можно показать, что слишком быстрое проведение реформ способно не только разрушать ЧК, но и приводить к экономическому спаду, что автоматически делает реформу провальной (неэффективной); долгосрочные эффекты выходят за рамки нашей задачи.

Рассмотрим простейшую разновидность производственной функции:

 

                   (1)

 

 

где Y – объем произведенного ВВП; I – качество (эффективность) институтов; H – объем человеческого (культурного) капитала; K – качество (эффективность) основного капитала (технологий). Принципиальное отличие (1) от похожих построений состоит в том, что институты не только сами по себе влияют на экономический рост, но еще воздействуют и на фактор ЧК посредством реформ.

Определим реформу R как совокупное изменение качества институтов за период реформирования T, т.е. R=I(T)–I(0) или:

 

                                                                            (2)

 

 

 

где t – текущее время (год); T – длительность периода, в течение которого реализуется проект реформы. Предполагается, что величина R задана (константа) и чем она больше, тем масштабнее проводимая реформа. В данном случае реформа предполагает проект с определенным планом действий (нормативных и организационных), которые должны быть реализованы в установленные (плановые) сроки T. Следовательно, реформа на начальном этапе является успешной при выполнении двух условий: R>0 и dY/dt>0; реформа является глобально успешной, когда оба условия выполняются для все t<T (эффект последействия реформы выходит за рамки наших построений) [7].

Для простоты последующих выкладок будем полагать, что реформа осуществляется ритмично, равными институциональными порциями в каждый период времени, т.е. скорость изменения эффективности институтов является постоянной величиной:

 

                                                                            (3)

 

 

Дополнительно предположим, что реформа двояко влияет на ЧК: с одной стороны, он обесценивается и «списывается» из-за изменений правил игры, с другой – начинается адаптация к новым институтам посредством накопления новых навыков и знаний. Тогда динамика ЧК в простейшем случае описывается следующим уравнением:

 

      (4)

 

 

где α>0 – скорость устаревания и списания ЧК под воздействием институциональных изменений, а β>0 – скорость его накопления при адаптации к новым институтам (параметр β имеет смысл только при наличии изменения институтов, в противном случае β=0). Здесь и далее предполагается, что новый ЧК накапливается естественным темпом β, зависящим от физических и ментальных возможностей людей. Иными словами, адаптация ЧК к новым институтам не зависит от специфики реформы, а определяется физиологическими возможностями индивидуумов; потери же капитала не зависят от его начального значения и полностью определяются масштабом реформы.

Прирост выпуска в результате проведения реформы можно представить в виде разложения:

 

      (5)

 

 

Использование уравнения (5) позволяет проанализировать эффект, когда первичный импульс реформы приводит к росту или спаду производства. Впоследствии экономическая динамика может меняться, но в фокусе нашего внимания находится первичная реакция системы на институциональные сдвиги.

8. Парадокс реформы и условия его возникновения. Первым шагом к провалу реформ является отрицательная динамика ЧК. Это зависит от величины длительности реформы (в (5) все предельные производительности факторов положительны: ∂Y/∂I>0; ∂Y/∂K>0; ∂Y/∂H>0):

 

                                                                              (6)

 

 

Если предположить, что проводимая реформа не влияет на ВВП (dY/dt=0), учесть (3) и (4) и допустить, что реформа R не затрагивает технологическую сферу (dK/dt=0), то получим следующее выражение для минимальной продолжительности реформы:

 

                                                                (7)

 

 

 

 

При T<T** человеческий капитал убывает и это необходимое условие провала реформы. Если же T<T*<T**, то эффект от уменьшения человеческого капитала «перевешивает» эффект от роста качества институтов и тем самым является достаточным условием провала реформ (dY/dt<0). Тем самым неправильно выбранный темп реформы, которая изначально может быть прогрессивной и улучшать существующие институты, способен привести к спаду выпуска. Такой эффект будем называть парадоксом реформ. Повторим: источником рассмотренного парадокса в нашем случае является ЧК, который обладает способностью разрушаться в процессе реформ и тем самым компенсировать положительный вклад от улучшения институтов.

Для конкретизации соотношения для T* возьмем простейшую линейную производственную функцию:

 

                                                  (8)

 

 

где A, a, b и c – параметры функции Y.

Тогда соотношение (7) принимает вид:

 

                                                                     (9)

 

 

 

Таким образом, теоретически имеется предел в сроках проведения реформ, следовательно, и в их скорости. Для того, чтобы данное утверждение имело экономический смысл должно выполняться условие T*>0 (неравенство T**>0 является очевидным). Такое условие обеспечивается выполнением неравенства: α>a/b. Отсюда видно, что парадокс реформ возникает при достаточно интенсивном списании ЧК и большой отдаче от него по сравнению с отдачей от институтов. Характерно, что в данном случае неравенство не зависит от времени t, следовательно, оно гарантирует экономический спад на протяжении всего периода реформ T.

Разумеется, использованные выше зависимости не носят универсального характера, однако в данном случае они служат для иллюстрации главного тезиса о существовании барьера в скорости институциональных преобразований, за которым возникает первоначальный шок в форме парадокса реформ. При необходимости все построения можно выполнить в максимально общем виде.

9. Обобщение модели с учетом технологического прогресса. Все сказанное выше относительно институциональных реформ может быть применено и к технологическому прогрессу, который также вызывает экономический шок с соответствующим разрушением ЧК и культуры. Достаточно упомянуть такие психические заболевания, как игромания, возникшая на фоне компьютерных игр, формирование специфического языкового интернет-сленга, обедняющего и уродующего его исходный потенциал, ослабление личных контактов между людьми при переходе на онлайн-общение, клиповое мышление и т.д. Кроме того, появление новых технологий приводит к девальвации или полному уничтожению определенных профессий. Несложно видеть, что здесь имеет место тот же самый эффект отрицательного влияния новых прогрессивных технологий на ЧК. Тогда исходная модель (1) с учетом влияния на ЧК институциональных и технологических изменений трансформируется следующим образом:

 

        (10)

 

 

Тогда логично ввести гипотезу о наличии технологической модернизации M, которая проводится в течение периода T и приводит к росту эффективности основного капитала: M=K(T)–K(0). В этом случае технологическая модернизация является аналогом институциональных реформ: M>0. Для простоты предположим, что технологический прогресс осуществляется равномерно:

 

                                                                         (11)

 

 

а динамика ЧК будет включать в себя два экзогенных шока – институциональный и технологический:

 

         (12)

 

 

или в более конкретном виде:

 

                          (13)

 

 

 

где γ>0 – скорость устаревания и списания ЧК под воздействием технологических новшеств, а μ>0 – скорость его накопления при освоении новых технологий.

Тогда при синхронизации прогрессивных институциональных и технологических сдвигов время их проведения будет ограничено величиной:

 

       (14)

 

 

 

В случае линейной производственной функции (8) выражение для продолжительности реформ упрощается:

 

                                            (15)

 

 

 

 

При этом условие неубывания человеческого капитала обеспечивается величиной

 

                                                                          (16)

 

 

 

 

Выкладки относительно выполнимости условия T*>0 тривиальны.

Таким образом, форсирование институциональных и технологических изменений, как это ни парадоксально, может приводить к падению производства и недопустимо большим социальным издержкам у населения. В этом смысле учет влияния институтов и технологий на культуру (ЧК) открывает, на наш взгляд, интересные перспективы в области теории реформ и экономической антропологии.

10. Заключение. В одной из своих работ В.М.Полтерович сравнил институциональные реформы с технологическими изменениями, географическими открытиями, войнами и природными катаклизмами (Полтерович, 2014, с.169). Данные сравнения являются на редкость удачными, ибо показывают разрушительный потенциал реформ и технологического прогресса, даже если речь идет о шумпетеровском «созидательном разрушении». В данной статье сделан акцент именно на деструктивной роли реформ в отношении сложившейся «культурной платформы» народа.

Главный вывод статьи состоит в том, что коль скоро реформы и технологический прогресс носят характер управляемых стихийных бедствий, то следует делать все для ослабления этих бедствий путем взятия их под контроль. В противном случае возникает вероятность разрушения культурных основ наций с последующим глобальным цивилизационным кризисом. Единственный способ избежать указанной опасности состоит в переходе к политике адаптивных реформ, которые, не нанося непоправимого культурного урона в краткосрочном периоде, позволят обеспечить рост ЧК в долгосрочной перспективе.

 

Литература

 

Авдонина Л.Г., Патяшина М.А., Исаева Г.Ш., Решетникова И.Д., Тюрин Ю.А., Куликов С.Н., Юзлибаева Л.Р., Гилязутдинова Г.Ф., Хакимов Н.М. (2019). Коллективный иммунитет к вирусу кори у медицинских работников и студентов медицинских колледжей в Республике Татарстан // Эпидемиология и Вакцинопрофилактика. №18(1), с. 43–49.

Аджемоглу Д., Робинсон Д. (2015). Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. М.: АСТ.

Ачебе Ч. (2013). И пришло разрушение: Роман. М.: Книжный Клуб Книговек. – 576.

Балацкий Е.В. (2014). Истощение академической ренты // Мир России. №3. С.150–174.

Беккер Г.С. (2003). Человеческое поведение: экономический подход. М.: ГУ ВШЭ.

Богоявленский Д. (2001). Российские самоубийства и российские реформы // Население и общество. №52. С. 1–4.

Буайе Р. (1997). Теория регуляции. Критический анализ. М.: Научно издательский центр «Наука для общества», РГГУ. – 212 с.

Василенко Н.Ю. (2004). Основы социальной медицины. Владивосток Издательство Дальневосточного университета, 129 с.

Гладуэлл М. (2009). Гении и аутсайдеры: Почему одним все, а другим ничего. М.: Альпина Бизнес Букс. – 256 с.

Европейская неделя иммунизации 23–29 апреля 2018 г. (2018). ВОЗ, Европейское региональное бюро. 8 с.

Льюкс С. (2010). Власть: Радикальный взгляд. М.: Изд. дом Гос. ун–та – Высшей школы экономики. – 240 с.

Менегетти А. (2006). Монитор отклонения в человеческой психике. М.: ННБФ «Онтопсихология».

Неинфекционные заболевания (2018). Всемирная организация здравоохранения, Европейское региональное бюро, 11 с.

Полтерович В.М. (1999). Институциональные ловушки и экономические реформы // Экономика и математические методы. Т.35. №2.

Полтерович В.М. (2005). К руководству для реформаторов: некоторые выводы из теории экономических реформ // Экономическая наука современной России. №1(28). С. 7–24.

Полтерович В.М. (2007). Элементы теории реформ. М.: Издательство «Экономика».

Полтерович В.М. (2014). Почему реформы терпят неудачу // Журнал Новой экономической ассоциации. №3(23). С. 169–173.

Розеншток-Хюсси О. (2008). Речь и действительность. И.: Лабиринт. – 270 с.

Стивенсон Р.Л. (2005). В Южных морях. СПб.: Пропаганда.

Тяпкин П. (2020). О причинах «успеха» шведской стратегии борьбы с коронавирусом// EurAsiaDaily, 6 апреля.

Шиллер Р.Дж. (2018). Нарративная экономика и нейроэкономика // Финансы: теория и практика. Т. 22. № 1. С. 64–91.

Akerlof G.A., Snower D.J. (2016). Bread and bullets // Journal of Economic Behavior & Organization, 126, 58–71.

Bourdieu P. (2000). Pascalian Meditations. Stanford CA, Stanford University Press.

Choy S., Haukka S. (2007). Human capital development: reforms for adult and community education // Australian Journal of Adult Learning. Vol. 47. No. 1. P. 46–63.

Deininger K., Jin S., Yadav V. (2009). Impact of Land Reforms on Human Capital Formation Household Level Evidence from West Bengal / American Agricultural Economics Association Annual Meeting, Milwaukee, 29 p.

Fleisher B.M., Li H.Z, Min Q. (2008), Human capital, economic growth, and regional inequality in China // IZA Discussion Papers. No. 3576. Institute for the Study of Labor (IZA). Bonn. 73 p.

Herrmann-Pillath C., Bau Macedo L.O. (2019). Narratives and economic policy: Theoretical explorations and the Brazilian case // SSRN Electronic Journal.

Kushnirsky F. (2001). A modification of the production function for transition economies: reflecting the role of institutional factors // Comparative Economic Studies. 43. P. 1–30.

Maksymenko S., Rabbani M. (2011). Economic Reforms, Human Capital, and Economic Growth in India and South Korea: a Cointegration Analysis // Journal of Economic Development. Vol. 36. No. 2. P.39–57.

Rabbani M., Maksymenko S. (2008). Do economic reforms and human capital explain post-reform growth? / Northeastern Association of Business, Economics, and Technology Proceedings. P. 202–232.

Rigoli F., Dussault G. (2003). The interface between health sector reform and human resources in health // Human Resources for Health. 03 November. P. 1–12.

Shiller R.J. (2017). Narrative Economics // American Economic Review, 107(4), 967–1004.

Shiller R.J. (2019a). Narratives about technology-induced job degradation then and now // Journal of Policy Modeling, 41(3), 477–488.

Shiller R.J. (2019b). Narrative Economics. Princeton University Press.

Wang Yan, Yao Yudong (2001). Sources of China's Economic Growth, 1952–1999: Incorporating Human Capital Accumulation // Policy Research Working Paper #2650. The World Bank. 30 p.

 


[1] В качестве иллюстрации этого тезиса Стивенсон приводит следующий факт: «…за шесть месяцев 1888 года в районе Хатикеу умерло двенадцать человек, а родился всего один ребенок» (Стивенсон, 2005, с.35).

[2] Данное правило породило даже один курьезный случай: белый шотландец, влюбившийся в туземную красавицу, решил жениться на ней; когда он объяснился с ней, она заявила, что не может сочетаться браком с человеком без татуировки. Шотландца это не остановило – он заплатил немалые деньги местному мастеру, который его покрыл татуировкой с головы до пят. Однако в таком виде он вызвал смех у туземной красавицы, и она все-таки отказала ему (Стивенсон, 2005, с.62).

[3] Разумеется, на разных островах Южных морей слом рассмотренных институтов дополнялся разрушением других, менее или более значимых норм жизни, что усугубляло процесс растерянности туземцев. Например, муж, слишком сильно ударивший свою жену сковородкой по голове за то, что она неудачно развела огонь и подожгла кухонную постройку, чуть было не оказался строго осужден лишь потому, что жена перед этим успела произнести ритуальные слова: «И Кана Ким». Это своеобразная формула уничижения и признания своей вины; после ее произнесения виновный, как правило, получал прощение. Если бы жена не произнесла этих слов, то ее можно было бы ударить даже котлом по голове – и это не считалось бы преступлением. Понятно, что отмена такого нелепого обычая также вела к различным коллизиям среди аборигенов, способствуя их правовой дезориентации даже внутри семьи (Стивенсон, 2005, с.211).

[4] Ссылки на соответствующую литературу см. в (Полтерович, 2007).

[6] Во избежание возможных претензий к автору, здесь рассматривается обезличенный пример, в котором мы принципиально избегаем название вуза и имена персонажей.

[7] Во избежание двусмысленности будем полагать, что целью реформ является рост экономики и уровня общественного благосостояния, хотя в реальности реформы часто имеют совершенно иные цели.

 

 

 

 

Официальная ссылка на статью:

 

Балацкий Е.В. Институциональные реформы и человеческий капитал // «Журнал Новой экономической ассоциации», №3(51), 2021. С. 103–124.

757
22
Добавить комментарий:
Ваше имя:
Отправить комментарий
Публикации
В статье рассматривается институт ученых званий в России, который относится к разряду рудиментарных или реликтовых. Для подобных институтов характерно их номинальное оформление (например, регламентированные требования для получения ученого звания, юридическое подтверждение в виде сертификата и символическая ценность) при отсутствии экономического содержания в форме реальных привилегий (льгот, надбавок, должностных возможностей и т.п.). Показано, что такой провал в эффективности указанного института возникает на фоне надувающегося пузыря в отношении численности его обладателей. Раскрывается нежелательность существования рудиментарных институтов с юридической, институциональной, поведенческой, экономической и системной точек зрения. Показана опасность рудиментарного института из–за формирования симулякров и имитационных стратегий в научном сообществе. Предлагается три сценария корректировки института ученых званий: сохранение федеральной системы на основе введения прямых бонусов; сохранение федеральной системы на основе введения косвенных бонусов; ликвидация федеральной системы и введение локальных ученых званий. Рассмотрены достоинства и недостатки каждого сценария.
The article considers the opportunities and limitations of the so-called “People’s capitalism model” (PCM). For this purpose, the authors systematize the historical practice of implementation of PCM in different countries and available empirical assessments of the effectiveness of such initiatives. In addition, the authors undertake a theoretical analysis of PCM features, for which the interests of the company and its employees are modeled. The analysis of the model allowed us to determine the conditions of effectiveness of the people’s capitalism model, based on description which we formulate proposals for the introduction of a new initiative for Russian strategic enterprises in order to ensure Russia’s technological sovereignty.
The paper assesses the effectiveness of the Russian pharmaceutical industry so as to determine the prospects for achieving self–sufficiency in drug provision and pharmaceutical leadership in the domestic market, more than half of which is occupied by foreign drugs. Effectiveness is considered in terms of achievements in import substitution (catching–up scenario), and in the development of domestic drugs (outstripping scenario). A comparison of the main economic indicators for leading foreign and Russian pharmaceutical companies reflects a disadvantaged position of the latter. The governmental target setting for domestic pharmaceutical production is compromised by interdepartmental inconsistency in the lists of essential drugs. A selective analysis of the implementation of the import substitution plan by the Ministry of Industry and Trade of Russia since 2015 has revealed that, even on formal grounds, Russia still has not established a full–fledged production of many drugs (in particular, the dependence on foreign active pharmaceutical substances still remains, and there are very few domestic manufacturing companies). The premise concerning fundamental impossibility to implement the outstripping scenario is substantiated by the fact that there is an insignificant number of original drugs for which Russian developers initiated clinical trials in 2020–2022. The results obtained show that the current situation in the Russian pharmaceutical industry does not promote the achievement of drug self–sufficiency. A proposal to consolidate assets, coordinate production programs and research agendas for accelerated and full–fledged import substitution was put forward. Prospects for research in the field of import substitution are related to deepening the analysis of production indicators, increasing sales, as well as enhancing clinical characteristics of reproduced drugs compared to foreign analogues. In the sphere of analyzing the innovativeness of pharmaceutical production, it seems advisable to methodologically elaborate on identifying original drugs and include this indicator in the industry management.
Яндекс.Метрика



Loading...