Введение

Теневой частный сектор входит в число давно известных объектов исследования экономической науки, которая накопила множество методик оценки его масштабов. В государственной статистике России проблема учета теневого сектора экономики остается нерешенным вопросом, а международные методические рекомендации по измерению ненаблюдаемой экономики не сильно помогают в этом деле. С 2023 года в финансовой системе Центробанк России стал проводить мониторинг подозрительных операций, оцененные масштабы которых для макроуровня представляются несущественными [1].

Классической задачей государственного управления в отношении теневого частного сектора экономики является адекватная оценка его легального сегмента и устранение нелегальной части. При этом данный подход опирается на тезис о том, что система управления является исключительно открытой и стремится сделать объект управления таким же. Однако реальность показывает обратное. Мало того, что нелегальный теневой сектор экономики не удается минимизировать, так еще и система государственного управления стала в явном виде подразделяться на открытую и теневую.

В отличие от множества открытых видов экономической деятельности, нелегальные теневые бизнесы отличаются повышенной рентабельностью, с которой нельзя не считаться. Они представляют «особый сектор» экономики (Балацкий, Екимова, 2020). С точки зрения обеспечения приемлемого макроэкономического роста, эти высокомаржинальные виды деятельности должны подлежать особому контролю в рамках критериев «экономическая эффективность – безопасность для общества и государства», но никак не быть минимизированными или уничтоженными (за исключением особо деструктивных для общества).

Соответственно эффективная работа с теневым сектором как параллельной налогооблагаемой базой требует теневой государственной деятельности, включая контрольную и фискальную функции. Последняя функция предполагает формирование некой «теневой казны» государства, средства которой невозможно и нецелесообразно регулярно сдавать в федеральный бюджет на текущие расходы, поскольку помимо публичных задач у государства есть иные, не принятые к разглашению заботы, имеющие, в конечном счете, общественное значение. Кроме того, часть «теневой казны» может быть использована и для потребления: обогащения элит или поддержки их богатства.

В последнее время катализатором ускоренного расширения теневой части государственного управления стали иностранные санкции против России, негативные эффекты которых актуализировали и резко повысили потребность в средствах «параллельного бюджета» для решения экономических и политических задач, в том числе за рубежом.

Методологически данный подход к формированию государственных финансов предполагает их разделение на открытую и теневую часть. Само существование второй компоненты и ожидаемое ее расширение будет искажать анализ реальной финансовой устойчивости государства, построенный исключительно на официальных данных, деформирует восприятие критичности дефицита федерального бюджета, допустимого размера государственных заимствований на внутреннем рынке, достаточности внутренних инвестиционных ресурсов для реализации мегапроектов. В конечном итоге, активизация «теневой казны» в значительной степени приводит к дезориентации по поводу реальных драйверов социально–экономических перемен. Попытки оценить размер «параллельного бюджета», динамику его доходов и расходов будут превращаться в расследование. Перспектива перехода к такому формату аналитики была рассмотрена в работе (Балацкий, 2008).

В статье будут рассмотрены некоторые методические аспекты формирования «теневой казны» государства. На примере России и ряда зарубежных стран будет проиллюстрирована интернациональность данного явления, которое рекомендуется учитывать в современных экономических исследованиях.

1. Теневые сектора национальной экономики: взаимосвязь компонентов

В текущей парадигме теневая экономика в России и за рубежом рассматривается как финансово–хозяйственные операции, скрытые от внимания государства и, соответственно, налогообложения (Измайлов, 2022; Mara, 2021; Vo and Ly, 2024; Yang, 2024). Межстрановой анализ показывает стратегическую живучесть теневой экономики. Ее масштаб по косвенным признакам и с допущениями измеряют, например, по объему потребления видов энергии, загрязнению окружающей среды (Hardi and Afjal, 2024; Achim and Postea, 2024), спроса на валюту (Dybka and Kowalczuk, 2019). Однако определить вклад теневой экономики в инфляцию, инвестиционную, потребительскую активность и другие макропоказатели представляется затруднительным, поскольку эти эффекты получают неопределенность второго порядка. Традиционная экономическая наука оперирует официальными статистическими данными, которые не являются продуктом исключительно открытой части экономики, что приводит к неизбежным искажениям в оценках реальной картины мира.

В каждой коммерческой организации имеются свободные средства в наличной или безналичной форме, которые не фигурируют в бухгалтерской отчетности. В зависимости от объема и соотношения с официально подтвержденными финансовыми потоками можно говорить о том, работает ли организация «в белую», «в серую» или «в черную». Практика показывает, что даже «белые» организации нуждаются в свободных средствах для мелких хозяйственных расчетов. Переходя на уровень государства, выдвигаем гипотезу о том, что «теневая госкасса» имеет место быть и представляет подводную часть айсберга государственных финансов. Допуская ее наличие, возникает масса вопросов: каковы источники пополнения и размеры; какова система управления, включая собственников, менеджеров, выгодоприобретателей. Очевидно, в российских условиях «теневая госкасса» не может существовать без ведома первых лиц государства или субъектов, приближенных к ним.

В работе (Балацкий, Екимова, 2021) рассмотрена трехсекторная модель экономики России, распространяемая и на зарубежные страны, которая включает традиционный (бюджетный), теневой и корпоративный (невидимый) секторы. Авторы обосновывают тезис о том, что производственные и инфраструктурные мегапроекты, являющиеся основными драйверами регионального и национального развития, могут проистекать и быть реализованными исключительно в корпоративной (невидимой) части экономики. При этом мегапроекты характеризуются высокой степенью непрозрачности с точки зрения участвующих инвесторов, размера привлеченных средств, доходности. В этой концепции традиционный сектор является необходимым, но он сугубо вспомогательный, а иногда и вовсе имитационный. Имитационность можно видеть на примере государственного сектора науки, для которого в работе (Гусев, Юревич, 2023) был определен размер псевдозанятости среди исследователей, превысивший 30%.

В рамках данной статьи концепция многоконтурной экономики (Балацкий, Екимова, 2021) будет дополнена теневым государственным сектором, который на правах целеуказателя и регулятора может инициировать и совместно с другими секторами реализовывать мегапроекты, а также ставить и добиваться решения публичных и теневых задач на внутреннем и внешнем политическом поле.

Свойство тени распространяется на деятельность государства как во внутреннем экономическом пространстве, так и в области международных экономических отношений. Это новое качество государственного сектора особенно проявило себя под воздействием кризисных обстоятельств, в том числе международных санкций, объявленных в отношении отдельных государств, избыточной открытости внешнему миру национальных экономик и уязвимости государственных финансов в условиях глобализации и неполноты суверенитетов.

Методически следует отметить, что в государственном секторе экономические отношения и активы, относимые к теневым, могут быть разделены на серые и черные. «Серые» финансы вращаются в легальном обороте, но в связи непубличностью или неурегулированностью со стороны действующего законодательства являются невидимыми. «Черные» финансы являются нелегальными с точки зрения источников происхождения.

Таким образом, в качестве предмета исследования национальная экономика может рассматриваться как взаимосвязь четырех компонент: открытый и теневой государственный сектор, открытый и теневой частный сектор (рис. 1).

В этих усложнившихся условиях официальная статистическая информация становится цифровой надстройкой, которая еще более отдалена от реальных экономических процессов по сравнению с моделью национальной экономики без теневой части государственного сектора.

Кратко остановимся на открытом и теневом государственном секторе.

Под открытым государственным сектором понимается деятельность органов власти по реализации своих полномочий, включая деятельность по формированию государственных финансов (бюджетов) и их расходование на общественные нужды. Таким образом, все средства, относящиеся к компетенции Минфина России, подлежащие контролю со стороны Федерального казначейства, к теневым финансам не относятся. Аналогичный вывод распространяется на региональные и местные бюджеты. Очевидно, что «черная госкасса» не может быть спрятана внутри федерального бюджета, который максимально прозрачен как проходной двор для друзей и врагов, в том числе по секретным статьям. Стабилизационный фонд (существовал до 2007 года), Фонд национального благосостояния, резервные фонды Президента РФ, Правительства РФ, региональных и местных органов власти на роль хранилища также не подходят.

Активность теневого государственного сектора рассматривается с точки зрения формирования и расходования финансовых ресурсов за рамками известного нормативно–правового поля. При этом «теневая казна» пополняется за счет внутреннего теневого частного сектора, а также из внешних источников.

Отдельно следует указать на связку финансовых ресурсов теневого государственного сектора с довольно прозрачной бюджетной системой («ТГС–ОГС», рис. 1). Фактически речь идет о некоторой конфиденциальной «заначке» государства, которая в наибольшей степени становится востребованной в условиях кризиса, войны или при наступлении иных форс–мажорных событий и, таким образом, помогает официальной бюджетной системе. При этом не следует исключать и обратные переливы бюджетных средств в «теневую казну».

2. «Теневая казна» России: «серые» и «черные» финансы

Зарубежные авторы утверждают, что секретные доходы бюджета существовали в Советском Союзе (Birman, 1981). С этим можно согласиться, так как на ведение «холодной войны» нужны были колоссальные ресурсы. С распадом СССР финансовая система его осколка – Российской Федерации – была перезагружена, а возможные теневые средства, скорее всего, достались странам–победителям, были перераспределены либо приватизированы. Соответственно в начале 1990-х годов государственная казна колониальной России была представлена исключительно бюджетной системой, контролируемой метрополиями. При этом могли сохраниться разрозненные локальные очаги ведомственных или региональных «черных касс», содержимого которых было недостаточно для решения федеральных задач. Возвращаясь к событиям августа 1998 года, можно предположить, что произошедший финансовый дефолт государства по внутренним долговым обязательствам мог бы не состояться при наличии в достаточном размере «теневой казны», способной поддержать скудные официальные государственные финансы. Так, на момент дефолта суммарный объем внутреннего долга составлял около 500 млрд руб., а международные резервы под управлением Центробанка России оценивались на уровне 5 млрд долл. (или 30 млрд руб. по додефолтному валютному курсу). Скорее всего, данное кризисное событие послужило в тот момент одним из драйверов ренессанса «теневой казны», выведенной за рамки прозрачной бюджетной системы. Восстановление данного государственного инструмента сделало вклад в заявку на ограниченный суверенитет в будущем.

Текущая актуальность «теневой казны» государства продиктована несколькими обстоятельствами. Во-первых, в связи с проведением СВО и необходимостью противодействия иностранным санкциям против России внезапно возникли направления расходов, в отношении которые лучше соблюдать конфиденциальный режим. Во-вторых, возможностей федерального бюджета явно недостаточно, чтобы выдержать хотя бы существенную часть дополнительных расходов, учитывая его дефицитность и в некотором роде виртуальность. Федеральный бюджет не является фондом денежных средств, готовых к немедленному применению, так как его еще нужно наполнить в течение календарного года налоговыми и иными поступлениями.

К новым направлениям государственных расходов, в отношении которых предположительно задействована «теневая казна», можно отнести:

— финансирование параллельного импорта дефицитной продукции зарубежного производства для гражданской и военной промышленности;

— проведение специальных операций России за рубежом, теневое кредитование (спонсирование) иностранных правительств [2], строительство военных баз в иностранных государствах, обеспечение деятельности частных военных компаний за рубежом;

— финансирование части расходов на ведение СВО на Украине, восстановление освобожденных территорий;

— строительство российской части транспортного коридора «Россия – Иран – Индия».

Есть основания полагать, что массовое возведение жилья в Москве по программе реновации также связано со средствами «теневой казны», поскольку масштаб привлеченных ресурсов не вписывается в городской бюджет и превышает возможности участвующих девелоперов.

2.1. «Серые» государственные авуары

В системе управления казенными средствами России помимо федерального министерства финансов, отвечающего за бюджет, не относящийся к теневому сектору, существует ряд закрытых структур, администрирующих весьма крупные капиталы.

Прежде всего, к числу таковых относится Центральный банк России. Одним из подконтрольных мест хранения «теневого госкапитала» или, скорее всего, его части являются международные резервы Российской Федерации. С января 1993 года по декабрь 2024 года они увеличились более чем в 100 раз: с 4,5 млрд долл. США до 616,5 млрд долл. США соответственно [3]. Анализ динамики резервов показывает, что всплеск их накопления хронологически начинается с 2000-х годов. В отличие от средств Фонда национального благосостояния, управляемого Минфином России, о местах и способах размещения, доходности международных резервов Центробанком России не сообщалось. Однако после начала СВО на Украине в 2022 году стало известно о заморозке странами Евросоюза и G7 около 300 млрд долл. США именно из международных резервов России[4]. Несмотря на то, что перспективы возврата данных средств, по всей видимости, отсутствуют, в статистике Центробанка России они продолжают числиться активом. При формальном наличии только в этой кубышке более 30% ВВП России (или 1,5 кратный размер федерального бюджета) вопросы о недостатке инвестиций для национальной экономики, покрытия дефицита федерального бюджета в размере нескольких процентов ВВП не могут рассматриваться всерьез. В работе (Balatsky and Ekimova, 2023) показаны неиспользуемые инвестиционные возможности Центробанка применительно к реализации мегапроекта стоимостью 10 млрд долл. в области электроники, который мог бы кардинально усилить технологический суверенитет без инфляционных макроэкономических последствий.

Накопленные факты позволяют сделать вывод о том, что Центробанк является оператором не недоиспользованных инвестиционных ресурсов, а скорее квази–оброка, вложенного в метрополии на, скорее всего, невыгодных для вкладчика условиях. При наступлении неблагоприятных обстоятельств приставка «квази» исчезла и у средств появились новые распорядители. Возможно, в оставшейся «незамороженной» части государственных средств (316,5 млрд долл.) Центробанк имеет больше прав управления, и они все же могут быть отнесены к «теневой казне» государства.

Следует обратить внимание на принципиальное отличие Минфина России и Центробанка в управлении государственными средствами. Функционально федеральный бюджет и бюджетная система в целом посвящены текущим задачам государства, которые лежат на поверхности, прозрачны и анализируемыми, в том числе противниками России. Как и Центробанк, Минфин России управляет отдельными фондами бюджетных средств (Фонд национального благосостояния), вкладывая их в зарубежные активы. Это открытая бюджетная копилка (порядка 130 млрд долл. США, менее 10% ВВП, или порядка 30% расходов федерального бюджета), которая сильно зарегулирована в использовании. Центробанк же проводит первый этап теневизации государственных резервов значительно большего размера за рамками бюджетной системы, свободно выводя их из общественного внимания, в том числе размещая за рубежом. При этом публичная нормативно–правовая база о размещении резервов отсутствует, делая их полностью невидимыми и соответственно «серыми».

Другим инструментом управления теневыми государственными активами, размер которых не представляется возможным даже приблизительно установить, является весьма закрытая структура – Российский фонд прямых инвестиций (РФПИ), который был образован в 2011 году в рамках Госкорпорации «ВЭБ.РФ», а с 2016 года стал подотчетен Президенту России. Указом Президента РФ от 11 февраля 2022 года № 52 в состав наблюдательного совета РФПИ введены должностные лица, отвечающие за администрирование публичных и теневых государственных капиталов (Министр финансов РФ, Председатель Центробанка России), а также вероятный лоббист интересов РФПИ на внешнеполитическом пространстве Д. Стросс–Канн, 75-летний французский политик–социалист и бывший директор–распорядитель Международного валютного фонда (2007–2011 гг.).

Помимо управленческих структур держателями значительных средств как внутри страны, так и за рубежом являются известные акционерные общества с государственным участием, а также государственные корпорации. В 2021 году в федеральный закон «О валютном регулировании и валютном контроле» были внесены изменения, позволяющие экспортерам зерна, золота и ряда других металлов оставлять выручку за рубежом. Данный легальный инструмент вывода внутренних активов во внешнюю «серую» зону, скорее всего, облегчил формирование и использование средств для расчетов по параллельному импорту различной продукции в Россию.

В истории экономического противостояния российского государства и олигархов можно выделить один яркий эпизод проявления возможностей «теневой казны» корпоративного происхождения, когда мажоритарный пакет акций компании «Юганскнефтегаз» был выкуплен ООО «Байкалфинансгрупп» за сумму 261 млрд руб., зарегистрированной за несколько недель до проведения соответствующего аукциона в декабре 2004 года. Источник оперативного появления таких крупных средств не раскрывался. Далее, ООО «Байкалфинансгрупп» была приобретена компанией «Роснефть» с государственным участием. Таким образом, в результате решения данной задачи состоялся переход средств «теневой казны» в открытый сектор. Далее эти средства перетекли в Фонд содействия реформированию ЖКХ, который в 2007–2021 гг. занимался финансированием капитального ремонта многоквартирных домов и переселением граждан из аварийного жилищного фонда.

2.2. Внутренние источники доходов «черной госкассы»

Доходы «теневой казны» из внутренних источников формируются по линии связей «теневой государственный сектор (ТГС) – теневой частный сектор (ТЧС)» и «теневой государственный сектор (ТГС) – открытый частный сектор (ОЧС)» (рис. 1). Поскольку в центре внимания находятся теневые процессы, далее будем рассматривать косвенные свидетельства и признаки, указывающие на их реализацию.

Связка «ТГС–ТЧС», по всей видимости, обеспечивает значительный объем поступлений в «теневой госкапитал», который может быть оценен как некоторая доля от оборота теневого частного сектора (как минимум, 10%).

Наиболее крупный сегмент частного теневого сектора – это рынок наркотиков. В отличие от КНР в России антинаркотическая политика более либеральная по отношению ко всем участникам рынка: производителям, продавцам, потребителям. Государство прямо не ставит задачу обнулить внутренний рынок наркотиков в части спроса и предложения [5], однако не заинтересовано в наркотизации населения и вынуждено работать с неизбежным наличием в стране определенной группы наркозависимых граждан исключительно в масштабе, не угрожающем социальной стабильности. Такая регуляторная политика в отношении высокорентабельного криминального бизнеса привела к тому, что именно государство является реальным хозяином мажоритарной доли этого рынка. Получается, что если полное искоренение зла требует слишком высоких издержек либо в принципе невозможно, то можно извлечь немного финансовой пользы от его существования в допустимом масштабе.

О частичной вовлеченности государства в нелегальный наркобизнес свидетельствуют следующие факты.

Во-первых, в России отсутствует персонализированная наркомафия по образу и подобию Колумбии, Аргентины, Италии, Мексики, на которую можно было бы переложить ответственность за наркотический рынок и, в конечном итоге, ее победить. Во-вторых, сотрудники отдельных государственных структур прямо или косвенно оказываются вовлеченными в оборот наркотиков. Например, в 2018 году была раскрыта схема ввоза в Россию крупной партии аргентинского кокаина с участием служащего российского посольства [6]. В 2021 году выявлен канал транзита наркотиков из Ирана через территорию России в Европу при посредничестве российских таможенных офицеров [7]. Заслуживает внимания и канал проникновения наркотических средств в ЛНР под контролем сотрудника ГИБДД, обнаруженный в начале 2024 года военнослужащими 331 гвардейского парашютно–десантного полка Минобороны России [8]. Из представленных примеров следует, что со стороны государства покровительство оказывают отдельные и нерядовые представители специальных и силовых служб. Вместе с тем, трудно рассчитывать на то, что крупные дела в области прикрытия наркотрафика могут производиться на свой страх и риск чиновниками– одиночками или их малыми группами, а приведенные эпизоды свидетельствуют, скорее, о сбоях в системе, которые получили огласку.

Государственный контроль наркобизнеса как источника получения внебюджетных доходов для решения различного рода задач является рутинной практикой в современном мире. Подобное входит в арсенал специальных служб США и других западных стран[9], что уже подтверждается официальными документами. Так, в Стратегии государственной антинаркотической политики Российской Федерации до 2030 года признана угрозой национальной безопасности деятельность специальных служб и экстремистских, в том числе националистических, организаций иностранных государств, причастных к незаконному производству и контрабанде наркотиков, а также к их незаконному распространению в Российской Федерации. Теоретически в ответ на такие действия российские спецслужбы могут симметрично усилить транзит наркотиков во враждебные иностранные государства, попутно зарабатывая на этом для «теневой казны». Например, данную меру реализует Китай, используя Мексику как транзитную территорию для поставок в США фентанила (наркотический опиоидный анальгетик) [10], тем самым блюдя относительную чистоту своей экономики от наркобизнеса и добирая на внешних рынках экономическую выгоду от этого криминального сегмента, умышленно упускаемую на внутреннем рынке.

Относительно новая компонента теневой экономики России – это мигранты, а также этнические закавказские и среднеазиатские диаспоры как организованные платежеспособные структуры, представляющие теневой сектор, включая незаконный оборот наркотиков. По данным МВД России на 1 сентября 2024 года, только на миграционном учете состоит 6,1 млн человек [11], нелегально на территории России могут находиться еще 3–4 млн человек [12]. Такие масштабы теневых людских потоков просто не могут существовать без негласного послабления государственного контроля и либерализации режима пребывания иностранных граждан на территории России. С уверенностью можно утверждать, что схема контроля за этими нишами и сбор теневых доходов во многом повторяет схему работы с внутренним наркобизнесом. Вместе с тем, социальные риски от появления и разрастания такой кормушки для «черной госкассы» становятся весьма высокими для безопасности самого государства и самой «казны».

В научных исследованиях миграция обычно не рассматривается как отрицательный фактор для экономического развития принимающих стран (например, Трапицын, Федоров, 2024). Тем не менее, эффект масштаба в нелегальной миграции привел к тому, что в академической среде стали звучать выводы о негласном сотрудничестве властей ЕС и отдельных государств (например, Греции) с криминальными организациями, сопровождающими потоки мигрантов (Achilli, 2024; Columb, 2024). Следующий вопрос будет о возмездности такого сотрудничества для «теневых госбюджетов».

В концепции «теневой казны» представляется любопытной интерпретация появления в 2019 году в Уголовном кодексе РФ новой статьи об ответственности за занятие высшего положения в преступной иерархии (от 8 до 15 лет лишения свободы), а также ужесточение наказания за участие в организованных преступных сообществах (статьи 210 и 210.1). В теневом частном секторе так называемые «воры в законе» являлись отраслевыми/региональными налоговыми инспекциями и выступали поставщиками средств для «теневой казны». С введением в 2014 году против России санкций теневая доходная база внутри страны начала сужаться по причине снижения свободных денежных средств, а структуры «воров в законе» продолжали привычно оттягивать на себя определенную часть теневой ренты, которую можно квалифицировать как трансакционные издержки при формировании «черной госкассы». Мероприятие по введению ответственности для «воров в законе» и оргпреступности в целом было ориентировано на минимизацию этих издержек. В пользу данной версии свидетельствуют следующие обстоятельства.

Прежде всего, нужно отметить существенное запоздание с введением данной меры – 2019 год. Если допустить, что государство было нацелено на борьбу с организованной преступностью до победного конца, то данный шаг мог бы последовать на 15–20 лет раньше. Инициатором законопроекта стал высший субъект законодательной инициативы – Президент РФ, а сам документ прошел все формальные процедуры за рекордные 1,5 месяца (14 марта – 1 апреля 2019 года) [13], что говорит о предельном консенсусе и высокой проработке решения. С такой скоростью не принимали даже поправки в закон «О статусе столицы Российской Федерации», касающиеся реновации в Москве как стратегического коммерческого проекта федерального значения (10 марта – 1 июля 2017 года) [14]. С другой стороны, отстранение от наполнения «теневой казны» организованной преступности позволило расчистить место для среднеазиатских диаспор, услуги которых по наполнению «теневой казны», скорее всего, стали существенно дешевле.

Связка «ТГС–ОЧС» также может быть проиллюстрирована некоторыми примерами работы теневого государственного сектора с гражданами. На протяжении десятилетий в России остается почти невозможным первично получить водительское удостоверение, дополнительно не заплатив в «теневую казну». В противном случае практическую часть экзамена можно сдавать бесконечно долго. Аналогичная практика существовала в области обязательного технического осмотра легковых автомобилей, принадлежащих физическим лицам и используемым в личных целях, вплоть до его отмены с 2022 года. Оба направления находятся в компетенции органов внутренних дел и соответственно можно полагать о существовании некоторой ведомственной «теневой кассы».

Приведенные примеры не исчерпывают источники доходов «теневой казны» российского государства и, скорее всего, могут быть существенно дополнены. Важно подчеркнуть, что частный теневой сектор рассматривается как объект регулирования, а не полного закрытия (Маслов, Кизон, 2013). В своей высокорентабельной части он выступает не только в роли драйвера роста ВВП (Балацкий, Екимова, 2020), но и служит необходимой кормовой базой «теневого» государства, существующего параллельно с открытым рынком. Сопутствующим плюсом частного теневого сектора может рассматриваться его способность амортизировать санкционное давление на Россию (Симачев, Федюнина, 2022).

Демонстрируя ведомственный аспект «теневой казны», следует отметить дело полковника МВД России Д.В. Захарченко 2016 года, у которого были найдены наличные средства в различной валюте на сумму 8 млрд руб. [15] Оно может быть квалифицировано как выплывший наружу эпизод борьбы конкурирующих центров силы, приближенных к «теневой казне». При этом данный случай свидетельствует о сбоях в системе теневого управления финансами. Если в случае Д.В. Захарченко фигурировал обычный банк, как инструмент обналичивания средств, то в 2024 году в деле о миллиардных растратах офицеров МВД России под видом взятки «засветилась» очевидно дружественная России криптобиржа World Exchange Services Pte. Ltd. (Сингапур), против владельца которой в США рассматривается дело об отмывании средств [16]. На основе имеющейся информации можно сделать вывод о том, что обвиняемые позволили себе лишнего со средствами «теневой казны» и соответственно вокруг нее тоже могут быть злоупотребления, как и с бюджетными средствами.

2.3. Внешние источники доходов «черной госкассы»

Институт ЧВК давно апробирован в мире как некая современная реинкарнация смеси конкистадорства и каперства. Такие роли официально принять «цивилизованным» государствам затруднительно, но потребность в них остается. В зарубежной научной литературе инструмент ЧВК рассматривают в контексте проблем международного и национального регулирования (Perret, 2013; Daumann, 2024), международного гуманитарного права (Gillard, 2006), обсуждаются вопросы оптимальности выбора между ЧВК и государственными вооруженными силами для решения задач (Fahn and Hadjer, 2015), но тренда по квалификации лицемерия государств–заказчиков ЧВК не просматривается.

Частные военные компании (ЧВК), работающие за пределами России в государственных или корпоративных интересах, представляют отдельный пласт государственного теневого сектора, не урегулированный в действующем законодательстве. Заметная активность российских ЧВК была обнаружена с 2015 года с началом кампании России в Сирии, хотя политические решения об этом нечетком институте были приняты значительно раньше (2012 год [17]).

Являясь силовым инструментом продвижения и отстаивания государственных интересов во внешнем мире, российские ЧВК на определенном этапе имели успех в Сирии и закрепились в африканских странах с богатой сырьевой базой (в частности, ЦАР, известной золотыми и алмазными рудниками). Также сообщается, что в сентябре 2024 года ГК «Роскосмос» подписала соглашение с Мали, Буркина–Фасо и Нигером о размещении телекоммуникационных спутников и спутников дистанционного зондирования над их территориями. В 2023 году ГК «Росатом» заключила предварительное соглашение о строительстве электростанции в Буркина–Фасо, начала строительство крупной солнечной электростанции в Мали [18], претендует на гигантский урановый рудник в Нигере [19].

В целом, деятельность ЧВК направлена как на развитие открытого частного и государственного сектора за счет расширения внешнеэкономической активности и новых проектов, так и на формирование «теневой казны», локализованной и применяемой за рубежом, в том числе в интересах ЧВК. В этом смысле ЧВК как инструмент являются вполне самоокупаемыми. Тем не менее, высокая доходность эффективных ЧВК, как и других источников «черной кассы», при определенных условиях сопряжена с повышенным внутренним риском, что и было продемонстрировано летом 2023 года. Продолжительный конфликт ЧВК «Вагнер» и Минобороны России в ходе СВО на Украине перерос в мятеж ЧВК, стремительное и успешное развитие которого угрожало падению центральной власти в Москве. В частности, в работе (Tuncel et al., 2024) была подчеркнута ошибочность задействования ЧВК рядом с границами государства, которому эта ЧВК принадлежит. Близкое соприкосновение, а, тем более, столкновение двух государственных институтов с принципиально разным функциональным назначением – открытого и теневого – является недопустимым.

Следует полагать, что искусство наполнения «теневой казны» государства заключается в эффективном сочетании внутренних и внешних источников доходов, а при работе с внутренними источниками важно соблюдать принцип общественной безопасности курируемого нелегального теневого сектора экономики. Опыт России показывает, что в работе с внутренними источниками (наркобизнес, мигранты) государство ведет себя недостаточно осторожно по отношению к гражданам, сохраняя и дополнительно создавая для него высокие риски. В 2023 году российское государство уже сильно обожглось на ЧВК. В плане же трудоемкости формирование «теневой казны» за счет внешних источников требует от национальных элит большего умения и способностей, чем эксплуатация внутренних, поскольку вступает в жесткую конкуренцию с заинтересованными иностранными государствами.

3. Внешние доходы «теневой казны» иностранных государств

Еще в XX веке в международных финансовых отношениях получили популярность оффшорные зоны как средство хранения выведенных капитала из–под национального регулирования, в том числе в целях уклонения от уплаты налогов. Оффшорные зоны создавались малыми государствами – бывшими колониями, предоставлявшими свою юрисдикцию для проведения теневых финансовых операций. Плата заинтересованных субъектов за финансовую конфиденциальность стала основным доходом таких стран. С течением времени оффшорные зоны стали прибежищем средств международного криминала, в том числе, за которым стоят целые государства как выгодоприобретатели и владельцы «черных касс». Практика показала, что весьма адресно приоткрывать завесу оффшоров при крайне острой необходимости оказывается посильным только ограниченному кругу стран, включая США (Робинсон, 2004).

Явление «теневой казны» приобрело интернациональный характер. В мире есть государства, в которых этот институт развит максимально: Иран, Северная Корея и иные государства, сопротивляющиеся международным санкциям. Вместе с тем, можно предположить, что из-за внешнего давления усиленный внутренний государственный контроль сводит к минимуму теневой частный сектор экономики таких государств.

На протяжении десятилетий противостояние США на международной арене с Ираном, обладающим экспортно–нефтяными возможностями, привело к образованию в дополнение к оффшорным зонам еще одной схемы теневых расчетов и теневой грузовой логистики, выстроенной иранским государством совместно с Китаем и широкой сетью организаций–посредников [20]. Можно сделать вывод, что за годы, проведенные под санкциями, Иран научился формировать «теневую» валютную казну за счет экспорта нефти в обход этих санкций, хотя и за счет существенной потери в ее стоимости. «Теневая казна» Ирана очевидно помогла стране в развитии отрасли беспилотных летательных аппаратов и автомобилестроения (Худокормов, 2023). Эти средства также задействованы в преследовании внешнеполитических целей государства. В частности, они направляются на поддержку таких движений, как «Хезболла» в Ливане [21], «Хамас» в Палестине [22], хуситское движение «Ансарулла» в Йемене.

Примечателен опыт и Северной Кореи, находящей не только под американскими, но и под международными санкциями. Зарубежная часть «теневой казны» государства на протяжении десятилетий поддерживалась поддельными наличными долларами США, изготавливаемыми под эгидой государства [23]. Дополнительный доход стране приносят киберпреступность (Юревич, 2023), связанная с получением чувствительной информации, хищением криптовалюты [24]; экспорт угля в обход санкций, в том числе на Тайвань, а также с помощью китайских и российских посредников [25].

После свержения Б. Асада в Сирии выяснилось, что в период гражданской войны государство в форс–мажорных условиях и минимизации легальной налогооблагаемой базы для получения дополнительных средств годами активно занималось производством и распространением в соседних странах наркотика «каптагон» (фенэтиллин), известного еще с 1960-х годов [26]. По имеющимся оценкам, годовой оборот наркоторговли достигал 10 млрд долларов (1 трлн руб.) [27]. Отсюда следует вывод, что Россия в лице ЧВК и вооруженных сил, присутствовавших на территории Сирии, вольно или невольно способствовала сирийской наркоторговле. В этой мало привлекательной роли Россия оказалась близка к США, которые долгое время курировали производство и распространение наркотиков из Афганистана. Вопрос о том, наполнялась ли «черная касса» российского государства из сирийского наркооборота, является неполиткорретным.

Однако «теневая казна» необходима не только государствам, которые борются за свое выживание. Свободные денежные средства, не обремененные внутренним государственным контролем, нужны и государствам – мировым лидерам для поддержания своей гегемонии и отстаивания интересов. Применительно к США факты наличия и использования «черной кассы» укладываются в направление политических исследований, именуемое «глубинное государство» (deep state) (Lindsey, 2013). С использованием «черной кассы» США вырастили «Аль–Каиду» [28], поддерживали «ИГИЛ» [29], через НКО и фонды, наполняемые из «черной кассы», финансировали цветные революции во многих странах мира, в том числе на постсоветском пространстве (Грузия, Киргизстан, Армения, Украина) (Сунгоркин, 2023). Помимо контроля наркотрафика из Афганистана, США через ЧВК добились контроля за нефтедобычей в Ираке, Сирии [30]. Ни один внешний аналитик не определит размер доходов от такого бизнеса и не поручится, что они учитываются в официальном ВВП США.

Следует отметить, что к нефтяному бизнесу с территорией Сирии, не контролируемой официальными властями, имела отношение и «черная касса» Турции, а вовлечение турецких ЧВК в Афганистан после ухода США может рассматриваться как появление нового источника теневого госдохода за счет контроля части наркотрафика из точки отправления в дополнение к сухопутному турецкому транзиту наркотиков на пути в Европу.

На пересечении параметров частного теневого сектора в национальной экономике и теневой финансовой активности государства возникает аналитическая конструкция, позволяющая классифицировать государства с точки эффективности наполнения «теневой казны» (рис. 2).

Высшим пилотажем можно считать неисчерпаемую «черную госкассу» при минимальном размере внутреннего нелегального сектора экономики (Северная Корея, Иран). В качестве антипода обращает на себя внимание Колумбия, когда на определенном этапе медельинский наркокартель был сопоставим с государством или превосходил его. Общеизвестен факт, что в 1980-х годах колумбийский наркобарон П. Эскобар предлагал 10 млрд долл. для выкупа государственного долга в обмен на свою амнистию. Тот же П. Эскобар своими действиями продемонстрировал ограниченный перелив капитала теневого частного сектора в открытый государственный сектор. Подтверждающим артефактом является сохранившийся небольшой жилой район Barrio Pablo Escobar со сложной историей своего признания властями, построенный в Медельине на средства П. Эскобара в 1980-х годах и являющийся в настоящее время туристической достопримечательностью города.

В представленной матрице расположение таких крупных игроков, как США, Китай, Индия, предстоит еще выяснить. Это важно с той точки зрения, что именно теневые финансовые возможности государств, участвующих в формировании нового миропорядка, становятся основными ресурсами для реализации проектов сотрудничества и акций противостояния краткосрочного и долгосрочного характера. Например, из открытых источников не получится узнать о размещении и достижениях китайских ЧВК, однако первые шаги сделаны и в ближайшем будущем нельзя исключать расширение масштаба их деятельности в регионах китайской экономической экспансии: Азии, Африке и Латинской Америке (Третьяков, Шалак, 2022; Chen, 2024).

Обсуждение результатов

Санкции зарубежных стран против России повлияли не только на теневой частный сектор. Они ускорили обнаружение у российского государства «теневого капитала», существующего параллельно бюджетной системе. Этот малоизвестный финансовый ресурс определенно влияет на социально–экономическое развитие страны. По всей видимости, он не только закрывает оперативные и наиболее болезненные участки, но и работает на долгосрочные цели, будучи инвестированным внутри страны и за рубежом. Вместе с тем, в «серую» зону уходит и часть публичных государственных активов.

Таким образом, для отечественной экономической науки открывается новый объект исследования, вокруг которого складывается комплекс научно–практических задач. Прежде всего, требуется методическое обеспечение для определения размера, структуры «черной госкассы», отработка гипотез о системе управления, степени децентрализации. Отдельным направлением может выступить анализ взаимосвязи «теневой казны» государства с открытыми и латентными секторами экономики. Например, в какой степени происходит субсидирование бюджетной системы из средств «теневой казны» или, наоборот, часть открытых финансовых ресурсов с помощью ряда инструментов специально становится невидимой. Много вопросов, в том числе этического характера, возникает вокруг способов наполнения «теневой казны» за счет нелегального сектора отечественной экономики. С точки зрения основных источников наполнения «теневой казны» Россия работает в русле подходов западных стран (наркотики, нелегальная миграция, ЧВК).

Представляется, что исследования «теневой казны» в силу ограниченности информации могут выстраиваться в следующей логике: «выдвижение гипотезы – проверка гипотезы». Далее на основе прямо или косвенно подтвержденных допущений может формироваться некоторая мозаичная картина. Возможен и такой подход, когда в результате периодического мониторинга информационного пространства внешне не связанные события аналитически могут быть сплетены в отдельный эпизод или эпизоды активности «теневой казны».

В настоящее время сложно предвидеть реакцию государства на научное вмешательство в стратегические дела, связанные с «теневым госкапиталом». Научный интерес вряд ли может быть поставлен выше интересов государственных. Тем не менее, согласно закону Эшби, управляющая система не должна быть проще управляемой, и сам факт попадания «теневой казны» в зону внимания экономической науки становится некоторым вызовом для повышения эффективности государственного управления. Время покажет, какой путь выберут элиты: в пользу усиления конспирации и продолжения «двойной–тройной» финансово–управленческой жизни или повышения открытости и эффективности действий с их обоснованием перед гражданским обществом, если они собираются рассчитывать на его поддержку.

Феномен «теневой казны» государства заставляет переосмыслить традиционное рассмотрение экономической наукой роли финансовых институтов, бюджетной системы и регулирования со стороны Центробанка.

В настоящее время средства федерального бюджета следует оставлять за скобками; это минимально необходимые расходы для поддержания социально–экономических рамок государства. По своему содержанию федеральный бюджет не является инвестиционным инструментом даже для государственного сектора. Отдельные строительные проекты, ранее входившие в Федеральную адресную инвестиционную программу (теперь в госпрограмму «Строительство»), к производственным инвестициям не относятся.

Многие крупные проекты государственного значения, которые реализуются полностью или частично за казенный счет на десятки и сотни миллиардов рублей, находятся под прикрытием нерыночных инструментов. Наиболее заметным посредником между государственными средствами и организациями–получателями внутри страны является Госкорпорация «ВЭБ.РФ». При этом распределяемые через нее средства из того же Фонда национального благосостояния не являются по своей природе коммерческими кредитами, цена которых привычно привязана к ставке рефинансирования Центробанка России, а устанавливается по иным правилам. Финансируемые производственные компании (очевидно, из рейтинга РБК ТОП–500), параметры проектов, объемы инвестиций остаются не раскрытыми. Отсюда, рост стоимости кредитных средств, обусловленный увеличением ставки рефинансирования, имеет весьма ограниченную зону действия, оглушая в основном низкорентабельный малый бизнес. Таким образом, негативный эффект для инвестиционной активности от ужесточения политики Центробанка является почти нулевым на макроуровне.

Надо добавить, что в открытых источниках не имеется сведений о вложении государственных резервов Центробанка в российскую экономику, однако с большой уверенностью можно полагать о существовании такого канала инвестирования особенно после «замораживания» половины из них за рубежом.

Только политика двойных стандартов в кредитовании инвестиционных проектов (по традиционно высоким ставкам в открытом режиме и на особых льготных условиях в режиме конфиденциальности), некоторым образом связанная с «теневой казной», уже создает для экономической науки серьезную проблему аналитической ненадежности привычных денежно–кредитных показателей, которые к реальности имеют весьма поверхностное отношение. В этом контексте сильно трансформируется роль государственной статистической службы. Разрастание теневого государственного сектора и его эффекты могут оказать значительное влияние на наблюдаемые социально–экономические процессы, которые при оцифровке могут выходить за рамки привычной картины мира. Отсюда возникает методическая проблема формирования двойной статистической отчетности: для широкого круга внешних пользователей и лиц, принимающих государственные решения. Особенно актуальной станет проблема поддержания непротиворечивости в открытой статистике. В этих условиях наиболее простым решением является сокращение потока официальной информации до безопасного состава и объема данных.

Если рассматривать оценку ВВП, то учет «теневой казны» государства, находящейся внутри страны и за ее пределами, может значительно скорректировать эту отправную точку для многих экономических исследований. Обращаясь к мировой экономике, феномен «теневой казны» может поставить под сомнение распространившийся вывод о достигнутом экономическом превосходстве Китая над США. Возможно, это технически и произошло в публичном экономическом пространстве. Однако возникает вопрос о соответствии официальных статистических данных реальной экономической силе государств с учетом обладания теневыми ресурсами.

Заключение

Традиционная теория теневой экономики, распространяющаяся исключительно на частный сектор, не вполне соответствует действительности. Теневизация стала ключевой характеристикой государственного сектора и его финансов. Внутренние и внешние источники наполнения «теневой казны» весьма многообразны, а ряд из них может быть отнесен к криминальным. В их комбинировании важно минимизировать внутренний социально–экономический ущерб от присутствия раздутого теневого частного сектора, являющегося налогооблагаемой базой для «черной госкассы».

В своем теневом качестве, выходящем на поверхность, государство теряет номинальную роль нравственного ориентира для налогоплательщиков в экономике и активных слоев населения во внутренней и внешней политике. Данное обстоятельство подрывает общественную поддержку действующей власти.

Интернациональный феномен теневой казны государства является одним из факторов, преобразующих современную экономическую науку. Он показывает, что в настоящее время острие государственных интересов сместилось в теневую зону. Это в одинаковой степени касается и внутриполитической, и внешнеполитической повестки. В такой трансформации управления традиционная открытая экономическая наука становится невостребованной для аналитического, методического, прогнозного сопровождения значительной части решаемых государственных задач и довольствуется искусственным, имитационным целеполаганием со стороны учредителя (в том числе требования к публикационной активности) либо циклами инициативных исследований без конечного потребителя результатов. Основная причина этого – ограниченный доступ к чувствительной информации.

На фоне упадка классической экономической науки параллельно формируется непубличная экономическая наука, которая частично опирается на ресурсы открытого сектора исследований и разработок. В этой науке не будет публикаций и диссертаций, им на смену придут другие результаты в виде эффективных управленческих моделей, предложений с предельной ответственностью за результат. В частности, оперативные плоды работы теневой экономической науки уже видны в решениях, принимаемых руководством государства по линии антисанкционной политики в банковской, торговой и других сферах. Частично такие решения отражаются в нормативно–правовых актах и попадают в СМИ. На персональном уровне тренд теневизации реальной экономической науки ставит исследователей перед выбором карьерной траектории.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ/REFERENCES

Балацкий Е.В. (2008). Смена научно–поисковой парадигмы: расследования против исследований. Альманах «Наука. Инновации. Образование» (4): 98–108. [Balatskiy, E.V. (2008). Changing the scientific search paradigm: research versus research. The Almanac «Science. Innovation. Education» (4): 98–108 (In Russian).]

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2020). «Особый сектор» экономики как драйвер экономического роста. Journal of New Economy 21(3): 5–27. DOI: 10.29141/2658–5081–2020–21–3–1 [Balatskiy, E.V., Ekimova, N.A. (2020). The “special sector” of the economy as a driver of economic growth. Journal of New Economics 21(3): 5–27. (In Russian).]

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2021). Феномен мегапроектов в модели многоконтурной экономики. Journal of Economic Regulation (Вопросы регулирования экономики) 12(4): 25–39. DOI: 10.17835/2078–5429.2021.12.4.025–039 [Balatsky, E.V., Ekimova, N.A. (2021). The phenomenon of megaprojects in the model of a multi–contour economy. Journal of Economic Regulation 12(4): 25–39. (In Russian).]

Гусев А.Б., Юревич М.А. (2024). Научная политика России – 2023: преодолевая кризис идентичности: (по результатам социологического исследования, май–июнь 2023 года). М.: Перо. [Gusev, A.B., Yurevich, M.A. (2024). Scientific policy of Russia – 2023: overcoming the identity crisis: (based on the results of a sociological study, May–June 2023). Moscow: Pero. 36 (In Russian).]

Измайлов М.К. (2022). Теневая экономика как угроза экономической безопасности России. Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Экономика и управление (1): 85–98. (https://doi.org/10.17308/econ.202r4/3663). [Izmailov, M.K. (2022). The shadow economy as a threat the economic security of Russia. Bulletin of Voronezh State University. Series: Economics and Management (1): 85–98. (In Russian).]

Маслов Д.Г., Кизон Е.А. (2013). Теневая экономика в России как системное институциональное явление. Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Общественные науки (4): 167–180. [Maslov, D.G., Kizon, E.A. (2013). The shadow economy in Russia as a systemic institutional phenomenon. Izvestia of Higher Educational institutions. The Volga region. Social sciences (4): 167–180 (In Russian).]

Робинсон Д. (2004). Всемирная прачечная: террор, преступления и грязные деньги в оффшорном мире. М.: Альпина Бизнес Букс. [Robinson D. (2004). The Sink: Terror, Crime and Dirty Money in the Offshore World. Moscow: Alpina Business Books, 540 (In Russian).]

Симачев Ю.В., Федюнина А.А., Светова В.А. (2023). Россия под санкциями: теневая экономика – фактор гибкости? ЭКО (12): 30–47. DOI: 10.30680/EC00131–7652–2023–12–30–47 [Simachev, Yu.V., Fedyunina, A.A., Svetova, V.A. (2023). Russia under sanctions: shadow economy – a factor of flexibility? ECO (12): 30–47. (In Russian).]

Сунгоркин В.Н. (2023). Сделано в ЦРУ: Тайная история цветных революций и переворотов. М.: ИД Комсомольская правда. [Sungorkin, V.N. (2023). Made by the CIA. The secret history of color revolutions and coups. Moscow: Komsomolskaya Pravda Publishing House, 304 (In Russian).]

Трапицын С.Ю., Федоров П.М. (2024). Уровень дохода как дифференцирующий фактор оценки влияния миграции на экономический рост. Экономика и управление 30(9): 1056–1066. DOI: 10.35854/1998–1627–2024–9–1056–1066 [Trapitsin, S.Y., Fedorov, P.M. (2024). Income level as a differentiating factor in assessing the impact of migration on economic growth. Economics and Management 30(9): 1056–1066. (In Russian).]

Третьяков Д.А., Шалак А.В. (2022). Роль китайских частных военных компаний в реализации инициативы «Один пояс – один путь». Российско–китайские исследования 6(2): 77–83. DOI: 10.17150/2587–7445.2022. [Tretyakov, D.A., Shalak, A.V. (2022). The role of Chinese private military companies in the implementation of the “One Belt, One Road” initiative. Russian–Chinese Studies 6(2): 77–83. (In Russian).]

Худокормов Г.А. (2023). Технологическое развитие под санкционным прессингом: кейс Ирана. Теоретическая и прикладная экономика (3): 41–53 DOI: 10.25136/2409–8647.2023.3.43862 [Khudokormov, G.A. (2023). Technological development under sanctions pressure: the case of Iran. Theoretical and applied economics (3): 41–53. (In Russian).]

Юревич М.А. (2023). Научно–технологическое развитие в модели чучхейского социализма. Journal of Economic Regulation 14(3): 6–15. DOI: 10.17835/2078–5429.2023.14.3.006–015. [Yurevich, M.A. (2023). Scientific and technological development in the model of Juche socialism. Journal of Economic Regulation 14(3): 6–15. (In Russian).]

Achilli, L. (2024). The missing link: The role of criminal groups in migration governance. Journal of Ethnic and Migration Studies. DOI: 10.1080/1369183X.2024.2363844

Achim, M.V., Postea, M.M., Noja, G.G. (2024). New estimate of shadow economy based on the total energy consumption: Evidence from the European Union countries. Energy Economics 130: 107335. DOI: 10.1016/j.eneco.2024.107335

Balatsky, E.V., Ekimova, N.A. (2023). Monetary policy on launching new production facilities in Russia: Opportunities in the semiconductor market. Upravlenets 14(5): 16–28.

Birman, I. (1981). Secret incomes of the Soviet state budget. The Hague: Nijhoff.

Columb, S. (2024). Criminal synergies: Human smuggling and illicit organ removal on the Central Mediterranean route. Theoretical Criminology. DOI: 10.1177/13624806241281937

Chen, S. (2024). A study of the institutional structure of China’s overseas establishment of private military companies. International Journal of Global Economics and Management 2(3). DOI: 10.62051/ IJGEM.v2n3.34

Daumann, F. (2024). Potential negative externalities of private military entrepreneurs from an economic perspective. Defence and Peace Economics, 35(2). DOI: 10.1080/10242694.2022.2126213 Dybka, P., Kowalczuk, M., Olesinski, B., Toroj, A. (2019). Currency demand and MIMIC models: Towards a structured hybrid method of measuring the shadow economy. International Tax and Public Finance 26(2). DOI: 10.1007/s10797–018–9504–5

Fahn, M., Hadjer, T. (2015). Optimal contracting with private military and security companies. European Journal of Political Economy 37: 220–240. DOI: 10.1016/j.ejpoleco.2014.10.004

Gillard, E.–C. (2006). Business goes to war: Private military/security companies and international humanitarian law. International Review of the Red Cross 88(863): 525–572.

Hardi, I., Afjal, M., Can, M., Idroes, G.M., Noviandy, T.R., Idroes, R. (2024). Shadow economy, energy consumption, and ecological footprint in Indonesia. Sustainable Futures 8: 100343. DOI: 10.1016/j.sftr.2024.100343

Lindsey J.L. (2013). The concealment of the state. Bloomsbury Academic.

Mara, E.R. (2021). Drivers of the shadow economy in European Union welfare states: A panel data analysis. Economic Analysis and Policy 72: 309–325. DOI: 10.1016/j.eap.2021.09.004

Perret, A. (2013). Privatization without regulation: The human rights risks of private military and security companies (PMSCs) in Mexico. Mexican Law Review 6(1): 163–175. DOI: 10.1016/S1870– 0578(16)30022–1

Tuncel, G., Ağir, O., Özdemir, F. (2024). Özel Askeri Şirketlerin Kaynak Ülke Aşisindan Taşidiği Riskler: Wagner Örneği. Güvenlik Stratejileri Dergisi, 20(47). DOI: 10.17752/guvenlikstrtj.1384007 [Tuncel, G., Ağir, O., Özdemir, F. (2024). Risks of Private Military Companies from the Source Country Perspective: The Wagner Example. Güvenlik Stratejileri Dergisi 20(47). (in Turkish).]

Vo, H.D., Ly, T.H. (2024). Measuring the shadow economy in the ASEAN nations. International Journal of Economics and Finance 6(10): 139–139. DOI: 10.5539/ijef.v6n10p139

Yang, X., Yang, M. (2024). The temporal–spatial evolution characteristics of shadow economy in China: Empirical evidence using prefecture level data. Cities 145: 104693. DOI: 10.1016/j. cities.2023.104693