Постановка проблемы

C 2022 года, с момента начала специальной военной операции на Украине, Россия оказалась в состоянии глобального противостояния с коллективным Западом. Совершенно очевидно, что финансовые, технологические и людские ресурсы коалиции Запада и России несопоставимы. Вместе с тем РФ обладает такими геополитическими преимуществами, которые делают её потенциальным лидером нового цикла накопления капитала, идущего на смену нынешнему – американскому; подробно этот аспект рассмотрен в работах (Balatsky, 2022a; Balatsky, 2022b; Balatsky, 2022c). Указанные два факта – геополитический потенциал страны и её уже состоявшееся прямое столкновение с Западом – продуцируют для неё две альтернативы: либо она проигрывает в противостоянии или даже сохраняет своё статус-кво и впоследствии все равно гибнет как самостоятельная цивилизация и государство, либо она осуществляет перегруппировку сил, меняет режим развития, принципиально усиливается и становится действительно одним из мировых центров силы на ближайшие 50–60 лет. Второй сценарий является предпочтительным не только для самой России, но и для подавляющей части мира, однако его реализации мешает отсутствие в стране национально ориентированной властной элиты, эффективной системы государственного управления и демографического потенциала. В данной статье мы сконцентрируем внимание на последнем обстоятельстве.

В настоящее время Россия обладает гигантской территорией с относительно небольшим населением. Образовавшийся дисбаланс между территорий и населением в будущем может помешать стране не только стать заметным игроком геополитического пространства, но и сохранить себя в качестве культурной целостности. В связи с этим мы исходим из того, что в ближайшие годы России необходимо перейти к демографической экспансии со стремительным ростом населения. В идеале численность населения страны через 30 лет должна достигнуть 250–300 млн человек. Признавая эту дилемму, мы сразу оказываемся перед другим вопросом: не является ли такой сценарий за рамками возможностей страны? Но даже если такой демографический скачок и возможен, то на что в этом случае должен быть похож Русский Мир?

Цель статьи состоит в попытке дать ответы на поставленные два вопроса. Для достижения этой цели нами будут построены эконометрические модели, с помощью которых можно провести сценарные расчёты для уяснения перспектив развития страны. Новизна авторского подхода состоит в использовании макроэкономических зависимостей для ответа на масштабные вопросы геополитического характера.

Обзор литературы

Большинство современных исследований относят демографические изменения к числу мегатрендов, влияющих на современный миропорядок и являющихся неотъемлемым элементом международной политической системы с её характеристиками и последовательностью событий (Байков, Дундич, 2018; Гохберг и др., 2017; Панкратова, 2012; Steffen et al., 2015; Лебедева, 2019). В связи с этим вопросы демографического развития относятся к числу приоритетных как для глобального пространства, так и для отдельных стран.

К глобальным трендам в области демографии относятся: рост населения планеты, происходящий преимущественно за счёт стран Африки на фоне продолжающихся процессов стагнации в европейских странах; «старение» Европы, Азии и Латинской Америки, происходящее в том числе и по причине увеличения продолжительности жизни населения в развитых странах; ускоренная урбанизация общества, бросающая вызов существующим системам управления городским хозяйством и приводящая к усилению неравенства и росту социальных конфликтов; сглаживание миграционных переливов на фоне роста абсолютного значения числа мигрантов [1].

Нельзя не отметить, что существуют и альтернативные точки зрения, согласно которым ожидается: сокращение мирового населения после пика в 2064 г.; снижение коэффициента рождаемости до уровня 1,52–1,66; сокращение трудоспособного населения, особенно в странах, где ожидается как минимум двукратное уменьшение численности населения (Испания, Украина, Япония и др.), что чревато серьёзными негативными экономическими последствиями и пересмотром дальнейшей стратегии проводимой демографической политики (Vollset et al., 2020; Maal e et. al., 2021; Keilman, 2021; Gietel–Basten, Sobotka, 2021; O’Sullivan, 2021).

В то же время ключевая сложность реализации демографической политики, проводимой в любой стране, сопряжена с высокой зависимостью демографических показателей от целого ряда факторов, в числе которых можно выделить такие, как воздействие внешних шоков (экономических, эпидемиологических, политических и т.д.) и внутренних установок (культура, традиции и т.п.). В частности, воздействие эпидемиологических шоков, включая пандемию COVID–19, на демографические показатели подробно раскрыто в работах (Karlsson, Nilsson, Pichler, 2014; Percoco, 2016; Sobotka et al., 2021; Вакуленко, Макарова, Горский, 2022); связь рождаемости со статистикой браков и разводов рассмотрена в (Архангельский, Зайко, 2022; Бессонова, 2020; Ибрагимова, Ильдарханова, 2021; Galoyen et al., 2021); влияние экономических, институциональных и иных факторов проанализировано в статьях (Butz, Ward, 1979; Sobotka, Skirbekk, Philipov, 2011; Семеко, 2021; Dzhioev, Caberty, 2021; Хасанова, Зубаревич, 2021; Aassve et al., 2020; Charles–Edwards et al., 2021; Ullah et al., 2020); положительная зависимость между религиозностью и рождаемостью установлена в работах (Buber–Ennser, Berghammer, 2021; DeRose, 2021), причем данная связь более ярко выражена для протестантов, чем для католиков (Herzer, 2019), что зачастую связано не столько со снижением религиозности в католических странах, сколько с ухудшением социальной политики в отношении поддержки семей с детьми (Berman, Iannaccone, Ragusa, 2018). Обзоры исследований, посвящённых анализу факторов влияния на уровень рождаемости, в том числе на фоне повышенных эпидемиологических и социально–экономических рисков, приведены в (Вакуленко, Макарова, Горский, 2022; Бирюкова, Козлов, 2023).

В Российской Федерации, согласно оценкам ООН, ожидаются тенденции, характерные для развитых стран: уменьшение численности населения, снижение рождаемости, старение населения, сокращение миграционных потоков [2]. В связи с этим российскими органами власти в последние десятилетия проводится активная политика, направленная на решение демографических проблем. В частности, с 2007 года в рамках национального проекта «Демография» в России действует такая мера поддержки российских семей, как материнский капитал. Изначально сертификат на получение материнского капитала выдавался при рождении второго и последующего ребёнка, однако с 1 января 2020 года он был распространён и на первого ребёнка [3]. Сохранение населения, здоровье и благополучие людей является одной из национальных целей развития Российской Федерации на период до 2030 года, целевыми показателями достижения которой выступают обеспечение устойчивого роста численности населения и повышение ожидаемой продолжительности жизни до 78 лет [4]. Основными мероприятиями по их достижению являются повышение рождаемости, снижение смертности, миграционная политика и повышение качества и доступности медицинской помощи [5]. Таким образом, вопросы народонаселения уже достаточно долгое время находятся в центре внимания федеральных и региональных властей страны.

Изучению особенностей демографического развития России также посвящено немало исследований, сильно различающихся по степени детальности рассматриваемых вопросов. Так, в работе (Хачатрян, 2011) поднимаются самые общие вопросы демографии на основе качественного анализа. В статье (Журавлева, Гаврилова, 2017) дан подробный факторный анализ рождаемости на основе обширной базы микроданных. В работе (Макаренцева, Бирюкова, 2023) на основе социологических опросов проанализированы репродуктивные намерения россиян с учётом степени их реализации в последние два десятилетия. Было установлено, что ключевыми факторами положительных намерений являются наличие стабильного партнёрства (как зарегистрированного, так и нет), возраст женщины, возрастание горизонта планирования. К факторам, отрицательно связанным с репродуктивными намерениями, авторы относят низкую субъективную оценку материального положения семьи и переход женщины в возрастную группу старше 35 лет.

В статье (Пруцкова, Павлюткин, Борисова, 2023), несмотря на установленную слабую зависимость между рождаемостью и религиозностью в России, отмечается большой потенциал религиозных установок в формировании устойчивой мотивации для рождения и воспитания детей на фоне осуществляемых государством мер демографической политики.

Влияние трёх эффектов – возраста, периода и когорты – на количество рождённых в России в период 1990–2021 гг. детей оценено в работе (Вакуленко, 2023). Полученные результаты показали, что наибольший эффект возраста, характеризующий сдвиги календарей деторождения, в рассматриваемый период приходился на возраст 21–24 года. Эффект периода, отражающий макроэффекты, влияющие на суммарный коэффициент рождаемости, показал наличие взаимосвязи между этими показателями с лагом в 1–4 года. В качестве экономических факторов в данной работе учитывались такие показатели, как уровень безработицы, цена на нефть, реальная заработная плата, индекс физических объёмов ВВП, среди которых наибольшая корреляция была установлена с показателем прироста цен на нефть, который и использовался в дальнейших модельных расчётах. Эффект когорты, учитывающий социальные и институциональные характеристики матерей, рождённых в одно и то же время, показал, что на динамику рождаемости оказывают более сильное влияние малочисленные когорты.

Подобного рода исследования, основанные на моделировании зависимости рождаемости от рассмотренных выше трёх эффектов, получили достаточно широкое распространение во всем мире (Kye, 2012; Lan, Kuang, 2021; Fukuda, 2008; Zaman et al., 2018; Frantsuz, Ponarin, 2020). Однако, несмотря на это, ряд авторов отмечает дефицит теоретических и методологических исследований по вопросам демографического развития в России (Бирюкова, Козлов, 2023).

Ниже мы продолжим обозначенную традицию демографических исследований с акцентом на выявление макропоказателей, дающих представление о характере демографической политики и возможность проводить сценарные прогнозные расчёты. При этом сразу оговоримся, что акцент в данной статье будет смещён на показатель рождаемости и оценку его влияния на демографический рост, оставляя за рамками рассмотрения иные факторы, влияющие на рост численности населения (например, смертность, миграция и др.).

Методология исследования

Для ответа на вопрос о возможности осуществления Россией демографической экспансии будем строить двухшаговую эконометрическую модель роста населения.

Первая модель задаёт режим связи между очищенным темпом роста населения и суммарным коэффициентом рождаемости. В каждый период времени численность населения «очищается» за счёт вычета миграционного сальдо (разницы прибывших в РФ и выбывших из неё). Такой приём позволяет нейтрализовать системное влияние миграционного фактора.

Вторая модель задаёт зависимость коэффициента рождаемости от трёх групп факторов, которые позволяют нам агрегировано представить экономику (технологии), институты и культуру. Экономика аппроксимируется уровнем душевого ВВП, культура – показателем разводимости (распада браков), институты – ожидаемой продолжительностью жизни. Мы полагаем, что институт брака и характеристика его прочности рафинированно отражают культурную идентичность населения – приверженность консервативным или, наоборот, модернистским традициям. Продолжительность жизни аккумулирует в себе достигнутое качество институтов здравоохранения, спортивной инфраструктуры и социального обеспечения. Разумеется, все эти деления и интерпретации достаточно условны; например, брак выступает одновременно как элемент институциональной структуры общества и его культуры. Введённые группы факторов являются весьма удобными и позволяют сформировать относительно простую и непротиворечивую картину изучаемого процесса.

Целью дальнейшего анализа является рассмотрение для России двух демографических сценариев – простого воспроизводства, в котором темп прироста населения равен нулю, и режима экспансии, в котором темп роста населения позволяет через 30 лет выйти на уровень 300 млн жителей. Наличие двух указанных выше эконометрических моделей позволит «обратным ходом» рассчитать те экономические, культурные и институциональные характеристики, которые способны обеспечить оба демографических сценария.

Заключительный этап анализа предполагает соотнесение модельных характеристик для режима экспансии с демографическими моделями Русского Мира в его не слишком далекой ретроспективе, современного Запада и азиатских стран. Итогом должно стать понимание того, к какой модели должен тяготеть будущий Русский Мир в своем стремлении обеспечить геополитическое лидерство.

Оговоримся, что инструмент эконометрических моделей нами выбран не случайно. Процесс воспроизводства населения не является тривиальным в силу своей многопараметричности, в связи с чем никакой его общей модели и тем более общих готовых формул нет. Фактически мы имеем дело с «черным ящиком», о работе которого мы можем узнать только косвенным образом – путём установления статистически значимых связей между переменными модели роста населения. Разумеется, эти связи имеют смысл только на строго определённом временном интервале. Тем самым построение эконометрических зависимостей означает переход от отсутствующего общего решения к вполне конкретному частному решению. Этим обстоятельством и оправдывается использование нами инструментария эконометрики.

Исходные статистические данные

В качестве исходных данных использованы показатели, представленные на официальном сайте Росстата [6]: ожидаемая продолжительность жизни при рождении, характеризующая число лет, которое в среднем предстояло бы прожить родившемуся человеку при условии сохранения повозрастной смертности на уровне того года, для которого вычислен показатель; суммарный коэффициент рождаемости, показывающий, сколько детей в среднем родила бы одна женщина на протяжении всего репродуктивного периода (от 15 до 50 лет) при сохранении возрастной рождаемости на уровне того года, для которого вычисляется показатель; количество браков и разводов в текущем году; ВВП на душу населения в сопоставимых ценах 1995 г.; численность населения; миграционный прирост, представляющий собой разницу между прибывшими в РФ и выбывшими из неё в текущем году.

Рассматриваемый период в зависимости от конструируемой модели составил 1990–2021 гг. и 1995–2021 гг. соответственно. Забегая вперёд, укажем, что для модели (1) использовался временной ряд за 1990–2021 гг., состоящий из 32 наблюдений; для модели (2) использовался усеченный период 1995–2021 гг. из 24 наблюдений.

Эконометрические модели, их структура и свойства

В соответствии с намеченной логикой исследования вычислительные эксперименты позволили получить двухшаговую модель роста населения. Первая модель задаёт связь между «чистым» темпом роста населения (N) и коэффициентом рождаемости (Y):

                                                                                             (1)

n=32; R²=0,49; DW=2,30; A=0,16%,

где n – число наблюдений; A – ошибка аппроксимации (в процентах); в скобках указаны t–статистики коэффициентов регрессии.

Модель (1) нуждается в пояснении. Дело в том, что зависимость (1) является не объясняющей, а оценочной. Это означает, что рост населения определяется целым рядом факторов, включая рождаемость, смертность, миграцию и др., однако в (1) присутствует только коэффициент рождаемости, который, как показали расчёты, предопределяет половину всех изменений в динамике населения (R²=0,49). Остальные факторы в модели (1) не присутствуют, т.к. смертность и миграционный баланс зависят от климатических параметров, уровня социальной стабильности, криминогенности общества и прочих обстоятельств, на которые приходится другая половина детерминант динамики населения. Для целей нашего исследования модели (1) вполне достаточно для проведения последующих прикладных расчётов.

Вторая модель задаёт автокорреляционную зависимость коэффициента рождаемости от четырёх групп факторов:

       (2)

n=24; R²=0,97; h=0,09; A=0,68%,

где t – период наблюдений (год); h – h-критерий Дарбина, применяемый для проверки гипотезы об автокорреляции остатков в моделях, включающих в качестве независимых переменных лаговые значения результативного признака (|h|<1,96); X1 – ожидаемая продолжительность жизни при рождении (число лет); X2 – коэффициент разводимости (число разводов/число браков); X3 – ВВП на душу населения в ценах 1995 года (руб., до 1998 г. – тыс. руб.).

Модель (2) содержит лаговые переменные: величины X1 и X3 влияют на рождаемость с запаздыванием в 1 год, а величина X2 – в 3 года. При этом процесс рождаемости представляет собой самоподдерживающийся процесс – с положительной автокорреляцией. Все эти факты являются ожидаемыми и вполне естественными, в связи с чем не будем останавливаться на их подробном обсуждении.

Примечательное свойство модели (2) состоит в том, что она обладает очень высокой точностью и объяснительной способностью – коэффициент R²=0,97, что указывает на полноту учёта факторов влияния на рождаемость. При этом, как уже указывалось ранее, детерминанта X1 учитывает эффективность социальных институтов, X2 – культуру семейных отношений, а X3 – достигнутый уровень экономического благосостояния.

Отдельного комментария заслуживают знаки при объясняющих переменных в модели (2). Например, рост продолжительности жизни ведёт к уменьшению рождаемости, т.е. рост качества жизни, проявляющийся в её продолжительности, ведёт к уменьшению спроса на представителей молодого поколения, на которых традиционно ложилась задача по поддержке своих родителей. Рост показателя разводимости также ведёт к падению рождаемости, т.е. нестабильность института семьи логичным образом ведёт к «недопроизводству» детей. И наоборот, рост материального благосостояния, вопреки традиционным представлениям, в России пока по-прежнему ведёт к росту возможностей деторождения. Кстати говоря, последнее обстоятельство полностью оправдывает введение института материнского капитала, который, несмотря на имеющиеся недостатки и критику, дал и положительные результаты для выправления демографической ситуации [7].

Наличие моделей (1) и (2) позволяет оцифровать два прогнозных сценария. Так, режим простого воспроизводства предполагает нулевой тем прироста и для него характерна величина целевого темпа роста населения N*=1,0. Для режима экспансии данный параметр является величиной, производной от других целевых значений – периода демографической экспансии (T*), проектируемой численности населения в конце периода экспансии (P*) и численности населения в начальный момент периода экспансии (P₀). Тогда темп роста населения для сценария экспансии определяется по формуле:

                                                                                             (3)

Как уже было сказано ранее, в дальнейшем будем отталкиваться от следующих целевых значений режима экспансии: T*=30 лет; P₀=P₂₀₂₂=146.980 тыс. чел.; P*=300.000 тыс. чел. Тогда воспроизводственные параметры N* для двух сценариев могут быть представлены в табл. 1.

Таблица 1. Воспроизводственные характеристики прогнозных сценариев

Источник: составлено авторами.

Таким образом, для того, чтобы население России через 30 лет составило 300 млн человек, страна должна обеспечить ежегодный темп его прироста в 2,4%. Дальнейший анализ связан с тем, чтобы оценить обратным счётом на основе моделей (1) и (2) институциональные, экономические и культурные показатели, которые позволят поддержать столь напряженную, на первый взгляд, демографическую программу.

Сценарии простого воспроизводства и демографической экспансии: количественные параметры

Расчёты по модели (1) дают однозначные результаты относительно уровня рождаемости, который обеспечивает сценарные условия (табл. 2). Большие комбинации предполагает модель (2), однако и здесь может быть достигнута необходимая простота картины. Для обоих сценариев рассмотрим два субсценария, в одном из которых ожидаемая продолжительность жизни сохраняется неизменной на уровне 2021 года, а в другом – на целевом. Как уже упоминалось, в Указе Президента от 21 июля 2020 г. №474 «О национальных целях развития Российской Федерации на период до 2030 года» в рамках национальной цели «Сохранение населения, здоровье и благополучие людей» установлены следующие целевые показатели – обеспечить устойчивый рост численности населения Российской Федерации и повысить ожидаемую продолжительность жизни до 78 лет. В наших обозначениях это означает N*>1,0 и X1*=78,0 (по умолчанию предполагаем, что данный норматив после 2030 г. не будет пересматриваться). В двух субсценариях предполагается достижение указанного целевого уровня продолжительности жизни; рост показателя душевого ВВПР даётся в процентах относительно уровня 2021 года; параметр разводимости остается неизменным во всех четырёх субсценариях (табл. 2).

Таблица 2. Итоговые характеристики прогнозных сценариев

Источник: составлено авторами.

Режим простого воспроизводства является относительно простым и не вызывает больших проблем при определении обеспечивающих его параметров. Так, при неизменности продолжительности жизни этот вариант развития требует увеличения душевого ВВП всего лишь на 7,2%, что не может восприниматься в качестве стратегической задачи. Однако, как видно из табл. 2, рост ожидаемой продолжительности жизни до целевого уровня резко повышает требования к росту материального благосостояния – более чем в 6,3 раза, что уже превращается в серьёзный макроэкономический вызов.

Тем самым даже простое воспроизводство населения в России оказывается отнюдь не столь простой задачей, как это могло показаться изначально. Для иллюстрации серьёзности положения дел достаточно напомнить, что за всю историю Российской Федерации критическое значение уровня рождаемости в 1,597 было превышено только в стартовые 1990–1991 годы крушения СССР и в 2012–2017 годы Таким образом, из 32 лет своей новой истории страна только на протяжении 6 лет преодолевала режим простого воспроизводства (рис. 1). Неудивительно, что закрепление в этом режиме предполагает довольно серьёзный рывок в уровне жизни населения.

Что касается режима экспансии, то здесь ситуация выглядит следующим образом. Например, в субсценарии, в котором продолжительность жизни сохраняется на уровне 2021 года, необходимая рождаемость может быть обеспечена только при росте душевого ВВП на 205%. Во втором субсценарии, когда обеспечивается целевой показатель ожидаемой продолжительности жизни, душевой ВВП должен повыситься почти в 2,5 раза.

Рис. 1. Динамика суммарного коэффициента рождаемости, 1990–2021 гг.

Приведённые цифры обнажают истинный масштаб демографической проблемы, стоящей перед Россией. Фактически выход на уровень высокой обеспеченности людскими ресурсами равнозначен для страны достижением небывалого уровня технологического развития и материального благосостояния. Поверхностный взгляд на приведённые цифры продуцирует вывод о невозможности осуществления Россией обозначенной демографической экспансии. Однако этот вопрос не столь однозначен и нуждается в более тщательном обсуждении.

Демографическая экспансия: Запад, Восток и Русский Мир

Прежде всего, полученные цифры означают полный пересмотр российским населением института семьи в сторону консервативной системы ценностей. Речь идёт о том, чтобы люди действительно захотели создавать многодетные семьи по 3–4 человека. При этом указанное желание россиян, как следует из расчётов, должно быть подкреплено ростом материального благосостояния. Насколько все это реалистично?

Не пытаясь дать однозначный ответ на поставленный вопрос, отметим только самые важные его составляющие.

Во-первых, оценочный 2,5–кратный рост душевых доходов для России является хоть и весьма внушительным, но все же не запредельным. Например, в 2021 г. душевой ВВП страны по сравнению с 1995 г. вырос в 2,33 раза. И это в самые неблагоприятные годы, которые включали в себя и «лихие» 90-е после развала СССР, и кризис доткомов (Dot-com bubble) 2000 г., и ипотечный кризис 2007–2008 гг., и международные санкции после 2014 г., и коронавирусное охлаждение экономики в 2020–2021 гг. Тем не менее за 26 лет благосостояние россиян претерпело качественные сдвиги за счёт среднегодового роста душевого ВВП в 2,8%. На этом фоне обеспечить ежегодные 3,0% прироста душевого ВВП хоть и проблематично, но все-таки вполне реально, особенно если страна перейдёт к мобилизационному экономическому росту. Напомним, что Китай за 2000–2021 г. добился увеличения рассматриваемого показателя в 13 раз, в период 2012–2021 гг. среднегодовые темпы его роста составляли 8,5%, а максимальный относительный прирост показателя был зафиксирован в 1995 г. и составил 28,8% [8]. Таким образом, все модельные цифры никак не являются беспочвенной фантастикой; разумеется, не подпадают они и под понятие «стационарного» или «естественного» роста.

Во-вторых, сама история России также говорит о достижимости данного показателя. Так, суммарный коэффициент рождаемости на территории РСФСР в 1958–1962 гг. варьировался на уровне 2,4–2,6 [9]. Не беря во внимание дореволюционный период России, можно видеть, что даже во второй половине XX века страна могла при необходимости обеспечивать режим демографической экспансии.

В-третьих, в сценарных расчётах нами очень грубо учитывался авторегрессионный фактор в модели (2), который при заметном росте рождаемости начинает оказывать существенное влияние на её дальнейшую динамику. Например, при достижении уровня рождаемости отметки в 2,0 авторегрессионный компонент ежегодно начинает обеспечивать свою величину в 1,4 с нарастающим эффектом; для более полного учета этого обстоятельства следует осуществлять погодовое моделирование. Кроме того, не стоит забывать, что модель (1) рассматривает только влияние фактора рождаемости, а есть ещё и другие детерминанты (смертность, миграция), которые также могут внести свой положительный вклад в динамику народонаселения при укреплении политической стабильности и порядка в стране и способствовать снижению целевого значения суммарного коэффициента рождаемости. Таким образом, даже на уровне построенных простых моделей просматриваются резервы для обеспечения демографической экспансии.

Отдельного обсуждения заслуживает исходное положение о том, что к 2053 году в России желательно иметь население в 300 млн человек. Насколько правомерна такая гипотеза?

Обоснования этой цифры могут быть различными, равно как могут быть выбраны и иные цифровые ориентиры. Однако самые простые расчёты, основанные на показателях официальной статистики, показывают следующее. Плотность населения в США в 3,6 раза выше, чем в России; это означает, что при повышении плотности в России до американского уровня её население должно составлять 525 млн чел. Одним из контраргументов против таких упрощённых расчётов выступает тезис о том, что эффективная территория России составляет менее 1/3 её общей территории (Клименко, Клименко, Андрейченко, 1997). Но и при такой поправке население России должно составлять, по крайней мере, 180 млн чел. Если же учесть, что эффективная территория США составляет только 84% её общей территории, то это даёт оценку для российского аналога в 210 млн чел. Однако при глобальном потеплении все нормы эффективной территории должны пересматриваться в пользу России, в связи с чем оценка в 300 млн чел. может считаться нижней границей того, что должно быть характерно для её территории. Экстраполяция на Россию плотности населения Ирана даёт оценку в 900 млн чел., а плотности населения Германии – в 4,0 млрд. чел.; даже с корректировкой на эффективную территорию население России по немецким меркам должно составлять более 1 млрд человек.

Все эти незатейливые цифровые упражнения демонстрируют только то, что на сегодняшний день население России по международным меркам недостаточно для располагаемой ею территории. И это обстоятельство, вне всяких сомнений, будет мешать ей занять достойное место на геополитической карте мира. Нейтрализация указанного недостатка должна стать генеральной задачей для руководства страны на ближайшие несколько десятилетий. Разумеется, модельные демографические параметры могут быть понижены, равно как и геополитические амбиции России. Однако это ничего не меняет в наших рассуждениях – количественные корректировки влияют на коннотацию выводов, но не на сами выводы.

Важным аспектом рассмотренной проблемы является и то, что в своём стремлении усилить демографическое присутствие в мирохозяйственной системе Россия должна окончательно отказаться от западной модели семьи и ориентироваться на максимально консервативный мир стран Востока. Фактически РФ должна выйти на суммарный коэффициент рождаемости восточных стран (Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Киргизия, Пакистан, Монголия и др.) [10]. Следование же в русле западной модели поддержки всех форм ЛГБТ–сообщества, наоборот, лишает страну всяческих надежд на восстановление экономического суверенитета. По–видимому, в этом состоит тот цивилизационный вызов, который Россия должна принять или не принять.

Предрассудки, идеологемы и новая реальность

Основной пафос данной статьи состоит в том, что такая плохо регулируемая переменная, как численность населения сложным образом зависит от трех групп факторов – культуры, институтов и экономики (технологий). Это обстоятельство выдвигает свои требования к стратегии демографического доминирования России в Евразии. Если руководство страны действительно будет реализовывать стратегию демографической экспансии, то ему придётся проводить комплексную работу во всех направлениях. Это и обеспечение институциональной стабильности, и восстановление традиционных семейных ценностей, и осуществление масштабной экономической модернизации. Без взаимоскоординированных мер в указанных направлениях невозможно осуществить требуемый цивилизационный скачок.

За рамками статьи остались вопросы «климатического проклятья» России. Сейчас уже считается общепринятым мнение о том, что Россия не относится к разряду территорий, благоприятных для жизни и деятельности. Однако, на наш взгляд, это некая идеологическая иллюзия, уходящая корнями в далекое прошлое. Холодные страны действительно не располагают к высокой рождаемости, однако и жизнь в жарких странах сегодня представляет собой немалое испытание. Например, работать летом в ОАЭ, Кувейте или Саудовской Аравии столь же проблематично, как и работать зимой в Забайкальском Крае. Тем не менее, плотность населения в ОАЭ в 7 раз выше, чем в России, в Саудовской Аравии – в 1,4 раза выше, в Кувейте – в 18,3 раза [11]. Перечисленные страны за последние десятилетия буквально с нуля выстроили свои экономические системы только за счёт наличия у них моноресурсной природной базы – нефти и газа. На их примере видно, что жизненно важные природные ресурсы оказываются важнее климатических проблем.

Не менее показательны и различия в плотности населения российского Сахалина и японского Хоккайдо – в 11,9 раза в пользу последнего. Эти острова сопоставимы по территории, примыкают друг к другу и не слишком сильно различаются по климату. При этом Хоккайдо является самым демографически депрессивным регионом Японии, однако, несмотря на это, его «плодовитость» на порядок опережает Сахалин. Нет сомнений, что такие демографические разночтения не могут быть объяснены исключительно неблагоприятным климатом российского острова. По-видимому, это типичный пример сочетания экономики, институтов и культуры, которые на выходе дают совершенно несопоставимые демографические характеристики. Можно осуществить простой мысленный эксперимент: если бы Сахалин перешёл под юрисдикцию Японии и был заселен японцами с их «демографическим менталитетом», то его плотность населения через некоторое время стала бы либо сопоставима с плотностью Хоккайдо, либо все равно в 3–4 раза выше плотности, обеспечиваемой сегодня российской моделью репродуктивного поведения.

Таким образом, представления о непригодности территории России для комфортного проживания сегодня выглядят как своеобразные предрассудки и идеологические клише, не имеющие большой связи с реальностью. Это становится особенно очевидным в условиях глобального потепления и географических рокировок между странами мира. Например, американские эксперты прогнозируют, что к 2040 г. урожайность в традиционных сельскохозяйственных штатах страны может упасть на 90%, а регион выращивания зерновых сместится к канадской границе. Россия же, наоборот, выигрывает от глобального потепления: согласно имеющимся оценкам, зона эффективного земледелия в Сибири к 2080 году расширится вдвое, после чего страна может стать главным производителем пшеницы на планете с долей рынка в 20% [12]. Это означает, что в надвигающемся на человечество новом мире у холодной России имеются весьма неплохие перспективы, что и должно стать отправной точкой для более благополучной демографической динамики. В любом случае время расхожих географических и демографических штампов уходит.

Заключение

В данной статье представлены две простые эконометрические модели, которые позволяют с нетрадиционной точки зрения посмотреть на неблагоприятную демографическую обстановку в России. Статистические характеристики построенных моделей являются слишком хорошими, чтобы от них можно было отмахнуться и отрицать объективные зависимости между рождаемостью с одной стороны и экономикой, культурой и институтами – с другой. Вычислительные эксперименты с моделями позволили очертить тот сценарий демографической экспансии, который России необходимо реализовать для укрепления своих геополитических и цивилизационных позиций.

Разумеется, некоторые исходные цифры могут быть оспорены. Более того, сами эконометрические модели могут быть доработаны и усовершенствованы. Однако, по нашему мнению, это лишь детали в общей картине. В целом же РФ в очередной раз стоит перед глобальным вызовом. Адекватный ответ на него чреват значительными институциональными, культурными и технологическими преобразованиями на протяжении будущих 30 лет. Однако игнорирование возникшего вызова может привести к ещё более тяжёлым последствиям, вплоть до самоликвидации российской идентичности и Русского Мира со всеми его слагаемыми.

Именно население является «социальным клеем» для государственной территории. Только благодаря активному взаимодействию больших масс людей обеспечивается связность территории страны, а сама она становится социальной целостностью. Наша задача состояла не только и столько (!) в формулировке готовых ответов и схем, сколько в артикулировании самой проблемы.

Литература / References

Архангельский В.Н., Зайко Е.С. (2022). Рождаемость и формирование семей в Московской агломерации в период пандемии COVID–19 // Здоровье мегаполиса 3(3): 6–16. [Arkhangelskiy V.N., Zayko Е.S. (2022). Fertility and Family Formation in the Moscow Agglomeration during the COVID–19 Pandemic. City–Healthсare 3(3): 6–16 (in Russian)]. DOI: 10.47619/2713–2617.zm.2022.v.3i3.

Байков А., Дундич А. (2018). Большие тренды мирового развития: экспертный взгляд через двадцатилетие // Мировая экономика и международные отношения 62(5): 110–116. [Baykov A., Dundich A. (2018). Big Trends of the Global Development: An Expert Look Into Twenty Years. World Economy and International Relations 62(5): 110–116 (in Russian)]

Бессонова Л.П. (2020). Пандемия коронавируса и её влияние на демографические процессы и качество жизни в России // Human Progress 6(4): 1–15. [Bessonova L. (2020). The Coronavirus Pandemic and its Influence on Demographic Processes and Quality of Life in Russia. Human Progress 6(4): 1–15 (in Russian)]. DOI: 10.34709/IM.164.3.

Бирюкова С.С., Козлов В.А. (2023). Демографические исследования в современном контексте: долгосрочные тренды развития и влияние внешних шоков // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены (2): 3–13. [Biryukova S. S., Kozlov V. A. (2023) Demographic Research in Modern Context: Long–Term Trends and Impact of External Shocks. Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes (2): 3–13 (in Russian)]. DOI: 10.14515/monitoring.2023.2.2412.

Вакуленко Е.С. (2023). Эффекты периода, возраста и когорты в динамике рождаемости россиян 1990–2021 гг. // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены (2): 258–281 [Vakulenko E.S. (2023). Effects of Period, Age and Cohort in the Dynamics of the Birth Rate in Russia in 1990–2021. Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes (2): 258–281 (in Russian)]. DOI: 10.14515/monitoring.2023.2.2357.

Вакуленко Е.С., Макарова М.Р., Горский Д.И. (2022). Репродуктивные намерения и динамика рождаемости населения разных стран в период пандемии COVID–19: аналитический обзор исследований // Демографическое обозрение 9(4): 138–159. [Vakulenko E.S., Makarova M.R., Gorskiy D.I. (2022). Reproductive Intentions and Fertility Trends in Different Countries During the COVID–19 Pandemic: An Analytical Review of Studies. Demographic Review 9(4): 138–159 (in Russian)]. DOI: 10.17323/demreview.v9i4.16747.

Гохберг Л.М., Соколов А.В., Чулок А.А., Радомирова Я.Я., Кузнецова Т.Е., Дранев Ю.Я., Назаренко А.А., Мильшина Ю.В., Вишневский К.О., Майорова О.А. (2017). Глобальные тренды и перспективы научно–технического развития Российской Федерации: краткие тезисы. Москва: Изд. Дом Высшей школы экономики, 39 с. [Gokhberg L., Sokolov A., Chulok A., Radomirova Ya., Kuznetsova T., Dranev Yu., Nazarenko A., Milshina Yu., Vishnevskiy K., Maiorova O. (2017). Global Trends and Prospects of S&T Development in the Russian Federation: brief theses. Moscow: HSE University Publishing House, 39 p. (in Russian)]

Журавлева Т.Л., Гаврилова Я.А. (2017). Анализ факторов рождаемости в России: что говорят данные РМЭЗ НИУ ВШЭ? // Экономический журнал Высшей школы экономики 21(1): 145–187. [Zhuravleva T., Gavrilova Ya. (2017). Analysis of Fertility Determinants in Russia: What Do Rlms Data Say? Higher School of Economics Economic Journal 21(1): 145–187 (in Russian)]

Ибрагимова А.А., Ильдарханова Ч.И. (2021). Естественное воспроизводство российского населения в период пандемии коронавирусной инфекции: риски и последствия (на примере Республики Татарстан). Регионология 29(3): 686–708. [Ibragimova A.A., Ildarhanova Ch.I. (2021). Natural Reproduction of the Population of Russia during the Coronavirus Pandemic: Risks and Consequences (The Case of the Republic of Tatarstan). Regionology 29(3): 686–708 (in Russian)]. DOI: 10.15507/2413–1407.116.029.202103.686–708.

Клименко В.В., Клименко А.В., Андрейченко Т.Н. (1997). Энергия, природа и климат. Москва: Издательство МЭИ, 214 с. [Klimenko V.V., Klimenko A.V., Andreichenko T.N. (1997). Ehnergiya, priroda i klimat. Moscow: Publishing house MEI, 214 p. (in Russian)]

Лебедева М. (2019). Современные мегатренды мировой политики // Мировая экономика и международные отношения 63(9): 29–37. [Lebedeva M.M. (2019). Modern Megatrends of World Politics. World Economy and International Relations 69(9): 29–37 (in Russian)]. DOI: 10.20542/0131–2227–2019–63–9–29–37.

Макаренцева А.О., Бирюкова С.С. (2023). Факторы, устойчивость и реализация репродуктивных намерений в России // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены (2): 31–56. [Makarentseva A.O., Biryukova S.S. (2023). Factors, Consistency, and Realization of Reproductive Intentions in Russia. Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes (2): 31–56 (in Russian)]. DOI: 10.14515/monitoring.2023.2.2379.

Панкратова Е.С. (2012). К вопросу о сущности и классификационных видах мегатрендов мирохозяйственного развития // Вестник Ростовского государственного экономического университета (РИНХ) (3): 31–36. [Pankratova E.S. (2012). To the Question About Essence and Classific Kinds of Global Cooperation Development. Vestnik of Rostov State University of Economics (3): 31–36 (in Russian)]

Пруцкова Е.В., Павлюткин И.В., Борисова О.Н. (2023). Связь религиозности и рождаемости в России на фоне других европейских стран: эффект социального контекста // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены (2): 103–126. [Prutskova E.V., Pavlyutkin I.V., Borisova O.N. (2023). Religiosity and Fertility in Russia and Other European Countries: The Effect of Social Context. Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes (2): 103–126 (in Russian)]. DOI: 10.14515/monitoring.2023.2.2359.

Семеко Г.В. (2021). Демографическое развитие в условиях пандемии COVID–19: вызовы для экономики. Экономические и социальные проблемы России (3): 123–140. [Semeko G.V. Demographic Development in the Context of the Pandemic Covid–19: Challenges for the Economy. Economic and Social Problems of Russia (3): 123–140 (in Russian)]. DOI: 10.31249/espr/2021.03.07.

Хасанова Р.Р., Зубаревич Н.В. (2021). Рождаемость, смертность население и положение регионов в начале второй волны пандемии. Экономическое развитие России 28(1): 77–87 [Khasanova R.R., Zubarevich N.V. (2021). Birth Rate, Mortality and Situation of Regions at the Onset of the Second Wave of Pandemic. Russian Economic Developments 28(1): 77–87 (in Russian)]

Хачатрян Л.А. (2011). Рождаемость в современном российском обществе: особенности и последствия // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология 8(4): 98–106. [Khachatryan L.A. (2011). Rozhdaemost’ v sovremennom rossiiskom obshchestve: osobennosti i posledstviya. Perm University Herald. Series Philosophy. Psychology. Sociology 8(4): 98–106 (in Russian)]

Aassve A., Cavalli N., Mencarini L., Plach S., Bacci M.L. (2020). The COVID–19 pandemic and human fertility. Science 369(6502): 370–372. DOI: 10.1126/science.abc9520.

Balatsky E.V. (2022a). Russia in the Epicenter of Geopolitical Turbulence: Accumulation of Global Contradictions. Economic and Social Changes: Facts, Trends, Forecast 15(4): 42–59. DOI: 10.15838/esc.2022.4.82.3.

Balatsky E.V. (2022b). Russia in the Epicenter of Geopolitical Turbulence: Signs of Eventual Domination. Economic and Social Changes: Facts, Trends, Forecast 15(5): 33–54. DOI: 10.15838/esc.2022.5.83.2.

Balatsky E.V. (2022c). Russia in the Epicenter of Geopolitical Turbulence: The Hybrid War of Civilizations. Economic and Social Changes: Facts, Trends, Forecast 15(6): 52–78. DOI: 10.15838/esc.2022.6.84.3.

Berman E., Iannaccone L. R., Ragusa G. (2018) From Empty Pews to Empty Cradles: Fertility Decline among European Catholics. Journal of Demographic Economics 84(2): 149–187. DOI: 10.1017/dem.2017.22.

Buber–Ennser I., Berghammer C. (2021). Religiosity and the Realisation of Fertility Intentions: A Comparative Study of Eight European Countries. Population, Space and Place 27(6): e2433. DOI: 10.1002/psp.2433.

Butz W.P., Ward M.P. (1979). Will US Fertility Remain Low? A New Economic Interpreta–tion. Population and Development Review 5(4): 663–688. DOI: 10.2307/1971976.

Charles–Edwards E., Wilson T., Bernard A., Wohland P. (2021). How will COVID–19 impact Australia’s future population? A scenario approach. Applied Geography 134(201506). DOI: 10.1016/j.apgeog.2021.102506.

DeRose L.F. (2021). Gender Equity, Religion, and Fertility in Europe and North America. Population and Development Review 47(1): 41–55. DOI: 10.1111/padr.12373.

Dzhioev A., Caberty N. (2021). Analysis of the birth rate and mortality of the population of Russia in 2019–2021 // Научный альманах стран Причерноморья (4): 44–51. [Dzhioev A., Caberty N. (2021). Analysis of the birth rate and mortality of the population of Russia in 2019–2021. Science Almanac of Black Sea Region Countries (4): 44–51 (in English)]. DOI: 10.23947/2414–1143–2021–28–4–44–51.

Frantsuz Y., Ponarin E. (2020). The Impact of Societal Instability on Demographic Be–havior (The Case of Soviet and Post– Soviet Russia). Population Research and Policy Review (39): 1087–1117. DOI: 10.1007/s11113–020–09595–7.

Fukuda K. (2008). Age–Period–Cohort Decomposition of U.S. and Japanese Birth Rates. Population Research and Policy Review (27): 385–402. DOI: 10.1007/s11113–008–9074–9.

Galoyan D., Hakhverdyan D., Movsisyan M., Karapetyan L. (2021). Impact of the COVID–19 pandemic of the mortality of the RA population. Messenger of Armenian State University of Economics (5): 68–84. DOI: 10.52174/1829–0280_2021_5_68.

Gietel–Basten S., Sobotka T. (2021). Trends in population health and demography. The Lancet 398(10300): 580–581. DOI: 10.1016/S0140–6736(21)01051–5.

Herzer D. (2019) A Note on the Effect of Religiosity on Fertility. Demography. 56(3): 991–998. DOI: 10.1007/s13524–019–00774–6.

Karlsson M., Nilsson T., Pichler S. (2014). The Impact of the 1918 Spanish Flu Epidemic on Economic Performance in Sweden: An Investigation into the Consequences of an Extraordinary Mortality Shock. Journal of Health Economics (36): 1–19. DOI: 10.1016/j.jhealeco.2014.03.005.

Keilman N. (2021). Trends in population health and demography. The Lancet 398(10300): 581. DOI: 10.1016/S0140–6736(21)01113–2.

Kye B. (2012). Cohort Effects or Period Effects? Fertility Decline in South Korea in the Twentieth Century. Population Research and Policy Review (31): 387–415. DOI: 10.1007/s11113–012–9232–y.

Lan M., Kuang Y. (2021). Evolutionary Trends in Fertility Among Chinese Women, 1990–2015. Reproductive Health (18): 64. DOI: 10.1186/s12978–021–01120–z.

Maal e N., Housseine N., Meguid T., Tellier S., Roosmalen J., Meyrowitsch D.W., Thomas van den A. (2021). Trends in population health and demography. The Lancet 398(10300): 579–580. DOI: 10.1016/S0140–6736(21)01047–3.

O’Sullivan J.N. Trends in population health and demography. The Lancet 398(10300): 580. DOI: 10.1016/S0140–6736(21)01050–3.

Percoco M. (2016) Health Shocks and Human Capital Accumulation: The Case of Spanish Flu in Italian Regions. Regional Studies 50(9): 1496–1508. DOI: 10.1080/00343404.2015.1039975.

Sobotka T., Jasilioniene A., Galarza A.A., Zeman K., Nemeth L., Jdanov D. (2021). Baby bust in the wake of the COVID–19 pandemic? First results from the new STFF data series. Research Gate, 1–33. DOI: 10.31235/osf.io/mvy62.

Sobotka T., Skirbekk V., Philipov D. (2011). Economic Recession and Fertility in the Developed World. Population and Development Review 37(2): 267–306. https://doi.org/10.1111/j.1728–4457.2011.00411.x.

Steffen W, Richardson K., Rockstrom J., Cornell S.E., Fetzer I., Bennett E.M., Biggs R., Carpenter S.R., Vries de W., Wit de C.A., Folke C., Gerten D., Heinke J., Mace G.M., Persson L.M., Ramanathan V., Reyers B., Sorlin S. (2015). Planetary boundaries: guiding human development on a changing planet. Science 347(6223): 736–753. DOI: 10.1126/science.1259855.

Ullah M.A., Moin A.T., Araf Y., Bhuiyan A.R., Griffiths M.D., Gozal D. (2020). Potential Effects of the COVID–19 Pandemic on Future Birth Rate. Frontiers in Public Health (8): 578438. DOI: 10.3389/fpubh.2020.578438.

Vollset S.E., Goren E., Yuan C.–W., Cao J., Smith A.E., Hsiao T., Bisignano C., Azhar G.S., Castro E., Chalek J., Dolgert A.J., Frank T., Fukutaki K., Hay S.I., Lozano R., Mokdad A.H., Nandakumar V., Pierce M., Pletcher M., Robalik T., Steuben K.M., Wunrow H.Y., Zlavog B.S., Murray C.J.L. (2020). Fertility, mortality, migration, and population scenarios for 195 countries and territories from 2017 to 2100: a forecasting analysis for the Global Burden of Disease Study. The Lancet 396(10258): 285–1306. DOI: 10.1016/S0140–6736(20)30677–2.

Zaman K., Beaujon E., Brzozowska Z., Sobotka T. (2018). Cohort Fertility Decline in Low Fertility Countries: Decomposition Using Parity Progression Ratios. Demographic Research 38(25): 651–690. DOI: 10.4054/DemRes.2018.38.25.