Введение

В современном мире доминирует неолиберальная экономическая парадигма, согласно которой рынки обладают почти всемогущей властью с точки зрения повышения эффективности всех элементов экономических систем. Это привело к утверждению аксиомы о превосходстве частной собственности над государственной, галопирующему распространению приватизационных и глобализационных процессов. Как результат, в общественном сознании сложилось несколько «мантр приоритетов»: большим потреблением над лучшим (более качественным); частных инвестиций над государственными; человеческого капитала над природным (Martínez–Alier J. et al., 2010).

Однако все новые экономические, эпидемиологические и политические шоки и кризисы ставят под сомнение адекватность этой парадигмы. Очевидно, что национальные экономические модели, выстроенные на неолиберальных идеологических каркасах, раз за разом терпят крах, побуждая научное сообщество искать альтернативные концепции экономического роста. Множественные безоговорочные подтверждения растущей значимости рассмотренных ранее лимитов экономического развития стали базисом для формирования нескольких теорий, полностью исключающих возможность бесконечного экстенсивного экономического роста. В последние десятилетия наиболее популярными из них стали: а–рост (a–growth), антирост (de–growth), нулевой рост (zero–growth или no–growth), «зеленый» рост (green growth) и построст (post–growth) (Döring, Aigner–Walder, 2022).

Таксономия альтернативных концепций экономического роста

Многие неортодоксальные концепции экономического роста опираются на результаты жарких дебатов о принципиальной применимости темпов роста ВВП как индикатора экономического развития и динамики общественного благополучия. Начиная с середины ХХ в. было обнаружено множество свидетельств нерелевантности ВВП: 1) оценивает затраты, а не выгоды; 2) исключает роль неформального сектора и нерыночной деятельности; 3) не оценивает социальное благополучие; 4) имеет очень слабую корреляцию с субъективными оценками уровня счастья; 5) не включает экологический фактор (Van den Bergh, Kallis, 2012). Эти и другие соображения дали ростки агностическому отношению к фетишизации экономического роста, измеряемого динамикой ВВП, и появлению течения а–роста (agnostic growth, сокращенно a–growth).

Сторонники этой концепции не утверждают, что рост ВВП обязательно негативное явление, но на уровне госполитики он не может быть основной целью. Приоритет следует отдавать улучшению качества жизни населения, снижению бедности, аккумулированию социального капитала и обеспечению занятости на рынке труда (Van den Bergh, Kallis, 2012). В ряде работ особый акцент делается на повышении экологичности экономики, в частности на масштабном переходе к возобновляемым источникам энергии (Van den Bergh, 2011).

Еще одним достоинством модели а–роста считается высокая резистентность к кризисам. Современная экономика пронизана сигналами рынка, которые формируют ожидания экономических агентов. По большей части эти сигналы зиждутся на прогнозах аналитиков, предсказывающих динамику ключевых параметров экономики, особенно объема выпуска в масштабах целой страны или отдельной компании. По мнению представителей а–роста, если из ожиданий экономических агентов исключить веру в постоянный и стабильный рост, то исчезнет почва для панических настроений, спиралей коллективных ошибок и «стадного» инстинкта в рыночном поведении (Van den Bergh, 2018). В итоге это принесет колоссальную пользу в обеспечении стабильности и устойчивости глобальной финансовой системы.

Концепция антироста зародилась в начале 1970–х гг. и, как и многие другие неортодоксальные теории роста, опиралась на тезисы доклада Римского клуба «Пределы роста» (Meadows et al., 1972) и знаменитых работ Н. Джорджеску–Регена «Закон энтропии и экономический процесс» (Georgescu–Roegen, 1986) и Г. Дейли «Экономика устойчивого состояния» (Daly, 1974). В дальнейшем она нашла развитие во множестве научных публикаций. Наиболее актуальной из них является монография Дж. Хиккеля «Меньше значит больше: как антирост спасет мир» (Hickel, 2020), в которой выполнен детальный разбор всех основных постулатов этой теории. Ключевая идея сводится к тому, что оголтелое преследование задач поддержания роста экономики приводит к истощению всех экологических ресурсов планеты, следовательно, ставится под угрозу будущее человечества. При этом сам по себе экономический рост совсем не тождественен повышению благополучия населения, т.е. рост потребления далеко не всегда трансформируется в увеличение удовлетворенности жизнью (Hickel, 2020: 252). К тому же ускоренное экономическое развитие имеет под собой деструктивную природу, проявляющуюся в обострении социального неравенства: в пределах стран малые группы богатеют за счет обнищания остальной части населения; на глобальном уровне страны–лидеры высасывают ресурсы из стран «третьего мира», не оставляя последним шанса выстроить собственные производственные комплексы.

В качестве альтернативы современным социально–экономическим системам теория антироста предлагает следующее (Trainer, 2020):

– кардинальное изменение ценностей и потребительской культуры: отказ от избыточных и люксовых благ в сторону умеренного, разумного и безотходного потребления. Иными словами, в массовом сознании должны формироваться нарративы минимализма как стиля жизни, а стремление к максимальному обогащению смениться поиском путей оптимального применения доступных благ (Meissner, 2019);

– переход от глобальных к локальным экономическим системам, стремящимся к как можно большему самообеспечению, т.е. формированию небольших агломераций с богатым разнообразием производимой товарной номенклатуры. В частности, это позволит радикально снизить безработицу, бедность и неравенство. Доминирующими хозяйствующими субъектами должны стать кооперативы и малые частные предприятия;

– переориентировать национальные экономики на приоритетное производство и распределение социальных благ. В этом видится богатая возможность по улучшению качества жизни граждан, решения проблем наиболее уязвимых слоев общества (Trainer, 2011);

– активное вовлечение граждан в процессы принятия решений и контроля работы государственных органов. Реальная демократизация управленческих механизмов в купе с высокой степенью автономности локальных экономик будет в наилучшей степени способствовать общей социально–экономической эффективности как на уровне агломераций, так и на уровне всей страны (Trainer, 2012).

Девизом экономики антироста стало продолжение «ряда R»: реорганизация (restructure), перераспределение (redistribute), сокращение (reduce), повторное использование (reuse), переработка (recycle) и т.д. (Kerschner, 2010). На уровне госполитики сторонники антироста, помимо множества предложений по снижению экологического ущерба, настойчиво требуют исключения роста ВВП из когорты ключевых индикаторов развития (Martínez–Alier et al., 2010). Действительно, во многих странах эта цель используется как главный измеритель прогресса нации (и Россия не исключение), а аналоги конечной стоимости произведенных товаров и услуг выступают индикаторами развития отдельных отраслей. В целом же адепты концепции антироста далеко не всегда ратуют именно за сжатие экономики, соглашаясь, что и ориентация на нулевые темпы роста может существенно преобразить экономическую реальность (Trainer, 2010). Как и в случае с потребителями, производители, перестав преследовать задачи максимизации (прибыли, выпуска, цены продажи, доли рынка и т.д.), переориентируются на другие ценности – от обогащения до удовлетворения качеством предоставляемых благ.

Менее радикальные взгляды, допускающие минимальные темпы роста экономики, легли в основу теории нулевого роста. Ее исходный посыл, который опять же напрямую вытекает из доклада Римского клуба, гласит: если не удастся затормозить разрастание мировой экономики, то человечество столкнется с глобальными природными катаклизмами и социальными кризисами, которые спровоцируют голод и войны (Vazquez–Brust, Sarkis, 2012). Поэтому национальные экономики должны достичь некоторого размера, при котором уровень общественного благополучия максимизируется, и затем замедлить свой рост, сконцентрировав усилия на развитии социальной и культурной сфер. На данный момент к этой модели могут перейти высокоразвитые страны с большой и богатой экономикой (в частности, США), поскольку такой переход потребует множества ресурсов и большого запаса прочности (Harangozo, Csutora, Kocsis, 2018).

Примечательно, что идея обнуления роста вызвала живой отклик среди экономистов–теоретиков. В частности, эту условие было инкорпорировано во все современные макроэкономические модели, и, оказалось, что пост–кейнсианский подход вполне толерантен к такому допущению (Lange, 2019). Нулевой рост с учетом технологического развития не спровоцирует увеличение безработицы при снижении количества рабочего времени и ставки заработной платы. При этом доходы и прибыль в максимальной степени должны идти на потребление, т.е. сбережения сводятся к минимуму. Заемный капитал и положительная ставка процента в таких моделях допустимы лишь при условии минимальной доходности финансовых инструментов, а также сбалансированности государственного бюджета (Hein, Jimenez, 2022).

Концепция «зеленого» роста, как следует из названия, во главу угла ставит минимизацию экологического ущерба: снижение карбоновых эмиссий, рачительное использование природных ресурсов, поддержание биоразнообразия и др. (Schulz, Bailey, 2014). В небольших вариациях «зеленый» рост или «зеленая» экономика активно и последовательно пропагандируется национальными правительствами и некоторыми крупными международными организациями (например, ОЭСР, Всемирным Банком, ООН). Основной инструмент достижения целей – внедрение экологических инноваций, которые призваны заменить традиционные ресурсоемкие способы производства и потребления благ, а роль государственных органов состоит в создании регулятивной среды и стимулов для «озеленения» экономики (Hickel, Kallis, 2020). Важно отметить, что сторонники этой теории видят в «зеленых» инновациях фактор экономического роста – новейшие технологии позволят достичь большей производительности при меньших или хотя бы тех же объемах потребления природных ресурсов (Sandberg, Klockars, Wilén, 2019). При этом значительно большее внимание уделяется именно производственному комплексу, в то время как потребительская культура, как предполагается, трансформируется вслед за преображением бизнеса и производимых им благ.

Направления эволюции теории «зеленого» роста сводятся к разработке новых мер госполитики, отслеживанию экологической эффективности национальных экономик, а также поиску зависимости между «озеленением» экономики и темпами экономического роста. Так, набор регулятивных мер представлен: налогами и ограничениями на объемы карбоновых эмиссий, субсидиями на разработку и внедрение экологичных технологий, комплексными программами на трансформацию целых отраслей экономики и др. (Wang, Sun, Guo, 2019). Что касается выявленных атрибутов «зеленой» экономики, то это, прежде всего, продуманная регулятивная среда, доминирование возобновляемых источников в энергобалансе, широкое распространение экологичного транспорта, переработка отходов (Adamowicz, 2022).

Достаточно противоречивые сведения были получены о влиянии курса на «зеленую» экономику на динамику экономического роста. Например, на выборках азиатских стран было показано, что период бурного экономического развития неизменно сопровождается увеличением экологического ущерба (Alam, Kabir, 2013; Rahman, Saidi, Mbarek, 2020). Достигнув определенного уровня экономического развития, страны проходят точку перелома, когда умеренный экономических рост начинает соседствовать с повышением экологичности национальной экономики (Xie, Liu, 2019). Соответственно, развитые страны, которые являются лидерами по выработке углекислого газа, постепенно сокращают его эмиссии как раз за счет реализуемых государственных мер; развивающиеся страны, наоборот, вносят все большую лепту в ухудшение глобальной экологической обстановки (De Angelis, Di Giacomo, Vannoni, 2019). При этом заметную роль в этой зависимости играют качество институтов, степень глобализации, отраслевая структура экономики и некоторые другие факторы (Tawiah, Zakari, Adedoyin, 2021).

Экологические мотивы занимают одно из центральных мест в еще одной современной теории – построста (посткапитализма или постконсюмеризма) (Blühdorn, 2017). Идеологический базис этого подхода по аналогии с теорией антироста состоит в отмирании капитализма с присущей ему безграничной жаждой обогащения и безлимитного потребления благ. На смену ему должны прийти более социально ориентированные экономики с политическим равенством, социальной справедливостью и реальным демократическим управлением.

Подход построста можно рассматривать как результат синтеза всех ранее описанных теорий с отсечением радикальных позиций. Например, в рамках теории построста экономический рост сам по себе не подвергается жесткой обструкции, а предлагается скорее его игнорировать (в этом состоит ключевое отличие от теорий а–роста и антироста) (Petschow et al., 2018). И в отличие от «зеленого» роста сторонники построста достаточно осторожно высказываются о возможности разделения пары рост экономики–увеличение использования природных ресурсов: абсолютная возможность или невозможность ими не обозначается.

Среди множества взглядов на модель построста можно выделить три фундаментальные характерные черты (Strunz, Schindler, 2018):

 – производство благ находится в строгом соответствии с экологической емкостью;

– уровень и динамика ВВП не являются основой для принятия важных политических решений;

– рост эффективности использования ресурсов не трансформируется в увеличение материального выпуска; рост производительности труда трансформируется в рост времени досуга.

Из последнего пункта вытекает, что в технологическом прогрессе сторонники построста видят основной драйвер повышения эффективности и рациональности производственной деятельности. Наука и технологии позволяют модернизировать производство, ориентированное на удовлетворение потребностей на микроуровне, и повышать эффективность управления планетой на макроуровне.

Кроме того, ключевые различия между капиталистическим обществом и обществом построста демонстрируются архетипами социокультурных ценностей (табл. 1).

Таблица 1. Архетипы социокультурных ценностей при капитализме и в модели построста

Источник: (Paulson, Büchs, 2022).

Важно подчеркнуть, что переход к модели построста на глобальном уровне требует согласованных и синхронизированных действий со стороны всех стран. Все новые «черные лебеди» ХХI в. (кризисы, пандемия, санкционные войны, природные катаклизмы) неизменно наносят чувствительные удары по национальным экономическим системам. И правительства вынуждены искать актуальные способы оживления экономик и источники восстановления экономического роста. Главный вызов заключается не в проведении отчаянной политики, направленной на восстановление утраченных позиций гиперпродуктивности, основанной на использовании ископаемого топлива, а в создании условий для экономики, которая работает для всех в рамках естественных ограничений планеты (Jackson, 2019).

Несмотря на многие частности и детали, все рассмотренные концепции крайне близки по своей сути (табл. 2). Пожалуй, выделяются три базовых положения, которые фигурируют в каждой из этих концепций. Во-первых, отказ от использования темпов роста ВВП в качестве основного измерителя развития экономики и общества. Во-вторых, первостепенное внимание следует уделять экологическим проблемам и предпринимать все возможные усилия по минимизации ущерба окружающей среде. В-третьих, во главу угла должно быть поставлено аккумулирование социального капитала, повышение благополучия граждан, а не цели максимизации объема потребляемых благ.

Таблица 2. Ключевые постулаты классической и альтернативных теорий роста

Источник: составлено по (Van den Bergh, Kallis, 2012; Lehmann, Delbard, Lange, 2022).

О высокой степени родства этих концепций позволяют судить результаты серии социологических исследований. Так, представители широкой общественности в Испании и Канаде (в обоих случаях около 1 тыс. респондентов) чуть менее чем в половине случаев разделили теории А–роста, чуть меньше трети высказали поддержку «зеленому» росту, остальные респонденты отдали предпочтение теории антироста (Drews, Savin, Van den Bergh, 2019; Tomaselli et al., 2019). В аналогичном исследовании, но уже среди ученых, наибольшее одобрение получил подход «зеленого роста» (более 41% опрошенных), затем А–рост (около 36%) и антирост (примерно 26%) ((Drews, Savin, van den Bergh, 2019). При этом, конечно, сильное влияние имеет состав выборки. Например, в рамках одного и того же исследования среди экономистов–специалистов по вопросам окружающей среды и ресурсов (environmental and resource economists) 3 из 4 опрошенных отдали предпочтение «зеленому» росту, в то время как экономисты–экологи с большим перевесом поддержали подход антироста (Carattini, Tavoni, 2016). В более актуальной работе при выборе из четырех теорий (а–рост, антирост, «зеленый» рост и построст) наибольшее число сторонников нашла последняя концепция, а первые три получили примерно равный уровень одобрения (Lehmann, Delbard, Lange, 2022).

Критика и утопичность альтернативных концепций экономического роста

Рост популярности неортодоксальных концепций экономического роста породил ответную волну критики и скепсиса со стороны ученых–защитников классической теории роста. Прежде всего они указывают на тлетворное влияние застопоривания роста экономики на множество элементов экономической системы, которые, в том числе, обеспечивают социальную стабильность. Чаще всего приводят примеры безработицы и пенсионной системы. Получена масса эмпирических доказательств того, что при падении совокупного выпуска и спроса неизбежно начинает падать занятость в экономике. Сторонники построста предлагают снизить объем рабочего времени и насытить рабочей силой сектора экономики с низкой добавленной стоимостью. Хотя первое предложение едва ли устроит работодателей, особенно коммерческий сектор, т.к. их обяжут платить столько же за меньший объем работы. Вторая мера создаст высокое давление на бюджеты социального обеспечения, из которых будут выплачиваться средства на компенсацию перехода трудящихся на низкопроизводительные рабочие места (Strunz, Schindler, 2018).

Существующие пенсионные системы опираются на экономический рост как компенсатор демографических изменений (в особенности старение населения). Соответственно, застой экономики будет провоцировать все большую нагрузку на занятых или сокращение пенсионного обеспечения. В качестве решения этой проблемы апологеты альтернативных теорий роста предлагают увеличивать пенсионный возраст и развивать системы инвестиционного пенсионного накопления. Однако это устраивает далеко не всех работников, неожиданно узнавших о принудительном переносе их даты выхода на пенсию – недавние пенсионные реформы вызвали агрессивное недовольство общественности во Франции, Испании, России, Великобритании и Нидерландах (Pilipiec, Groot, Pavlova, 2021). При этом величины увеличения пенсионного возраста предполагают долгосрочный рост экономики, т.е. обнуление этих темпов в длительном периоде потребует еще большего сдвига возраста выхода на пенсию.

Вдобавок не утихают дискуссии по поводу надежности ВВП как одного из главных измерителей состояния экономики. Отмечается, что различные альтернативные индикаторы благосостояния имеют свои недостатки и, как правило, трансформируются в композитные индексы, обладая спорными подходами к определению весов каждого из компонентов (Kubiszewski et al., 2013). Не получил широкого практического применения и «зеленый» ВВП, предполагающий вычет экологических издержек из конечной стоимости произведенных благ. Основная причина заключается в трудности денежного подсчета ущерба окружающей среде с учетом явного (зафиксированного) и скрытого (потенциального) урона. Таким образом, критики ВВП пока не могут предложить достойную замену, которая снискала бы поддержку среди ученых и чиновников (Strunz, Schindler, 2018).

Справедливо будет отметить, что все описанные теории в разной степени утопичны. И дело не только в том, что для перехода к новой модели экономического развития потребуется революционная смена экономической действительности и менталитета общества в глобальном масштабе. Более существенно то, что подобные модели могут выстраиваться только в «тепличных» условиях, когда подавляющая часть населения стабильно удовлетворяет все основные потребности. В противном случае (бедность, голод, неудовлетворительные жилищные условия и т.д.) экономический рост, как показывает история, является самым действенным решением. И на алтарь этой цели исправно кладутся социальное равенство, забота об экологии, демократия и т.п. В качестве яркого и актуального примера можно привести реакцию европейских стран на риск оказаться без российского газа – Германия, Австрия и Нидерланды приняли решение расконсервировать угольные ТЭЦ, которые были закрыты в угоду заботе об окружающей среде [1] ,[2].

Заключение

Таким образом, глобальная экономическая система действительно испытывает множество противоречий. Если оставить в стороне многие частности, то наиболее острая дихотомия наблюдается между настоящим и будущим. При этом к настоящему можно отнести и краткосрочную перспективу, и даже горизонт в 10 лет; будущее, соответственно, охватывает более отдаленные периоды. Переход к любой из описанных концепций неизбежно сулит как минимум неудобствами, а скорее потерей благосостояния для широких масс – сокращение ассортимента благ, повышение их стоимости и падение общего уровня жизни. Равно как и стремление сберечь окружающую среду осложняет производственные процессы, и в случае отсутствия государственной поддержки, увеличивает издержки предпринимателей.

Тем не менее, современные экономики роста с каждым новым глобальным потрясением демонстрируют собственную уязвимость. А безмерная эксплуатация природных ресурсов привела уже к множеству экологических катаклизмов, и, видимо, их частота будет только нарастать. В то же время проблемы социальной несправедливости и имущественного расслоения обостряются с новой силой особенно во времена экономических кризисов. Эти и другие вызовы настойчиво требуют внести изменение в парадигму глобального экономического развития.

Пожалуй, наиболее рациональным выходом из этой ситуации служит градуальная имплементация атрибутов альтернативных теорий экономического роста в современные экономические модели. Эти идеи часто фигурируют в рассуждениях сторонников концепции построста. В отличие от экстремальной версии антироста или радикальных позиций «зеленого» роста большинство постулатов построста вполне вписываются в траектории развития как минимум развитых стран. Экологические (отказ от двигателей внутреннего сгорания в легковых автомобилях к 2035 г. в Европе) и социально–ориентированные инициативы (планы перехода на сокращенную рабочую неделю по всему миру) с отложенным периодом наступления как раз олицетворяют собой постепенную трансформацию модели экономики. Их отложенный старт распределяет во времени негативные эффекты, а государственная поддержка минимизирует ущерб для эконмических агентов. Конечный результат таких инструментов вполне удовлетворяет не только целям устойчивого развития, заботе об экологии, но и в перспективе способен дать толчок экономическому росту.

ЛИТЕРАТУРА

Adamowicz M. (2022). Green deal, green growth and green economy as a means of support for attaining the sustainable development goals // Sustainability, 14(10), 5901.

Alam M.S., Kabir N. (2013). Economic growth and environmental sustainability: empirical evidence from East and South–East Asia // International Journal of Economics and Finance, 5(2), 86–97.

Blühdorn I. (2017). Post–capitalism, post–growth, post–consumerism? Eco–political hopes beyond sustainability // Global Discourse, 7(1), 42–61.

Carattini S., Tavoni A. (2016). How green are green economists? // Economics Bulletin, 36(4), 2311–2323.

Daly H.E. (1974). The economics of the steady state // The American Economic Review, 64(2), 15–21.

De Angelis E.M., Di Giacomo M., Vannoni D. (2019). Climate change and economic growth: the role of environmental policy stringency // Sustainability, 11(8), 2273.

Döring T., Aigner–Walder B. (2022). The limits to growth–50 years ago and today // Intereconomics, 57(3), 187–191.

Drews S., Savin I., van den Bergh J.C. (2019). Opinion clusters in academic and public debates on growth–vs–environment // Ecological economics, 157, 141–155.

Georgescu–Roegen, N. (1986). The entropy law and the economic process in retrospect // Eastern Economic Journal, 12(1), 3–25.

Harangozo G., Csutora M., Kocsis T. (2018). How big is big enough? Toward a sustainable future by examining alternatives to the conventional economic growth paradigm // Sustainable Development, 26(2), 172–181.

Hein E., Jimenez V. (2022). The macroeconomic implications of zero growth: a post–Keynesian approach // European Journal of Economics and Economic Policies: Intervention, 19(1), 41–60.

Hickel J. (2020). Less is more: How degrowth will save the world. Random House. (https://dl1.cuni.cz/pluginfile.php/1179270/mod_resource/content/1/Jason Hickel – Less is More.pdf).

Hickel J., Kallis G. (2020). Is green growth possible? // New political economy, 25(4), 469–486.

Jackson T. (2019). The post–growth challenge: secular stagnation, inequality and the limits to growth // Ecological economics, 156, 236–246.

Kerschner C. (2010). Economic de–growth vs. steady–state economy // Journal of cleaner production, 18(6), 544–551.

Kubiszewski I. et al. (2013). Beyond GDP: Measuring and achieving global genuine progress // Ecological economics, 93, 57–68.

Lange S. (2019). Beyond a–growth: Sustainable zero growth / In Routledge Handbook of Global Sustainability Governance. Routledge, 322–333.

Lehmann C., Delbard O., Lange S. (2022). Green growth, a–growth or degrowth? Investigating the attitudes of environmental protection specialists at the German Environment Agency // Journal of Cleaner Production, 336, 130306.

Martínez–Alier J. et al. (2010). Sustainable de–growth: Mapping the context, criticisms and future prospects of an emergent paradigm // Ecological economics, 69(9), 1741–1747.

Meadows D.H. et al. (1972). The limits to growth. A report for the Club of Rome's project on the predicament of mankind. New York: Universe Books.

Meissner M. (2019). Against accumulation: lifestyle minimalism, de–growth and the present post–ecological condition // Journal of Cultural Economy, 12(3), 185–200.

Paulson L., Büchs M. (2022). Public acceptance of post–growth: Factors and implications for post–growth strategy // Futures, 143, 103020.

Petschow U. et al. (2020). Social well–being within planetary boundaries. The precautionary post–growth approach. Environmental Research of the Federal Ministry for the Environment, Nature Conservation and Nuclear Safety. (https://www.umweltbundesamt.de/sites/default/files/medien/5750/publikationen/2020_12_14_texte_234–2002_precautionary_post–growth.pdf)

Pilipiec P., Groot W., Pavlova M. (2021). The effect of an increase of the retirement age on the health, well–being, and labor force participation of older workers: a systematic literature review // Journal of Population Ageing, 14(2), 271–315.

Rahman M.M., Saidi K., Mbarek M.B. (2020). Economic growth in South Asia: the role of CO2 emissions, population density and trade openness // Heliyon, 6(5), e03903.

Sandberg M., Klockars K., Wilén K. (2019). Green growth or degrowth? Assessing the normative justifications for environmental sustainability and economic growth through critical social theory // Journal of Cleaner Production, 206, 133–141.

Schulz C., Bailey I. (2014). The green economy and post‐growth regimes: opportunities and challenges for economic geography // Geografiska Annaler: Series B, Human Geography, 96(3), 277–291.

Strunz S., Schindler H. (2018). Identifying barriers toward a post–growth economy – a political economy view // Ecological Economics, 153, 68–77.

Tawiah V., Zakari A., Adedoyin F.F. (2021). Determinants of green growth in developed and developing countries // Environmental Science and Pollution Research, 28(29), 39227–39242.

Tomaselli M. F. et al. (2019). What do Canadians think about economic growth, prosperity and the environment? // Ecological Economics, 161, 41–49.

Trainer T. (2010). De–growth is not enough // The International Journal of inclusive democracy, 6(4), 1–14.

Trainer T. (2011). The radical implications of a zero growth economy // Real–World Economics Review, 57(1), 71–82.

Trainer T. (2012). De–growth: Do you realise what it means? // Futures, 44(6), 590–599.

Trainer T. (2020). De–growth: Some suggestions from the Simpler Way perspective // Ecological Economics, 167, 106436.

Van den Bergh J. (2011). Environment versus growth – a criticism of “degrowth” and a plea for “a–growth” // Ecological economics, 70(5), 881–890.

Van den Bergh J., Kallis G. (2012). Growth, a–growth or degrowth to stay within planetary boundaries? // Journal of Economic Issues, 46(4), 909–920.

Van den Bergh J. (2018). Agrowth instead of anti–and pro–growth: less polarization, more support for sustainability/climate policies // Journal Of Population And Sustainability, 3(1), 53–73.

Vazquez–Brust D.A., Sarkis J. (2012). Green growth: managing the transition to sustainable economies / In Green growth: Managing the transition to a sustainable economy. Springer, Dordrecht, 1–25.

Wang Y., Sun X., Guo X. (2019). Environmental regulation and green productivity growth: Empirical evidence on the Porter Hypothesis from OECD industrial sectors // Energy Policy, 132, 611–619.

Xie Q., Liu J. (2019). Combined nonlinear effects of economic growth and urbanization on CO2 emissions in China: evidence from a panel data partially linear additive model // Energy, 186, 115868.