Введение

В настоящее время все страны мира активно стараются повысить свою конкурентоспособность, для чего им необходимо наращивать экономическую активность каждого их территориального образования, даже если таковые имеют множество объективных недостатков. В этих целях используются так называемые институты регионального развития (ИРР), среди которых в России наиболее интересными и популярными некоторое время были региональные инвестиционные форумы (РИФ), корпорации (агентства) регионального развития (КРР, АРР) и мегапроекты (МГП). В последние годы стало ясно, что институты РИФ и КРР (АРР) в России не приживаются и стагнируют, не оправдав возлагавшихся на них надежд. Последний институт в настоящее время наиболее популярен в СМИ, однако крайне фрагментарно рассмотрен в академической литературе, в связи с чем именно ему и будет уделено особое внимание в данной статье.

Указанное противоречие с восприятием МГП связано, на наш взгляд, с двумя обстоятельствами. Первое – МГП как явление содержит в себе некие организационные особенности, которые не попадают в фокус внимания академических экономистов; модели, теории и концепции в данной проблематике не востребованы, чем и обусловлен низкий интерес к ней со стороны представителей мейнстрима. Второе обстоятельство – сугубо практическая ориентация института МГП, следовательно, его успех в конкретных случаях ведет не к его пропаганде и тиражированию, а наоборот, к закрытию информации, имеющей стратегическое значение в конкурентной борьбе.

Цель статьи состоит в рассмотрении института МГП и его особенностей, а также в выработке подхода к оценке его эффективности в условиях дефицита эмпирической информации.

Феномен мегапроектов как разновидность института регионального развития

Анализу таких специфических ИРР, как РИФ, АРР и КРР в отечественной и зарубежной литературе посвящено достаточно много работ. В целом ряде исследований проанализированы правовые особенности функционирования АРР (Eroglu et al., 2014), выделены их типовые характеристики, к числу которых относятся: полуавтономное положение по отношению к центральным органам власти; использование «мягких» инструментов политики для поддержки местных фирм; наличие таких факторов успеха деятельности АРР, как консенсус между бизнесом и властью, предпринимательский потенциал региона, большое население и наличие квалифицированной рабочей силы (Halkier, Danson, 1998; Toktas, Sevinc, Bozkurt, 2013; Toktas, et al., 2018). В литературе осуществлена классификация АРР по различным признакам, например, по функционалу (Татаркин, Котлярова, 2013), по уровню развития и зрелости (Полтерович, 2016), по учредительному принципу (Балацкий, Екимова, Юревич, 2019).

Другая серия исследований связана с анализом деятельности АРР в зависимости от решаемых задач, среди которых принято выделять три ключевых направления: выравнивание регионального неравенства внутри страны, устранение дисбалансов в рамках объединения стран, обеспечение догоняющего развития (Балацкий, Екимова, 2020). Так, деятельность АРР в качестве посредника между центральным правительством и региональной властью в таких странах, как Австралия, Австрия, Дании, Великобритания и Нидерланды исследована в работах (Halkier, 1992; Балацкий, 2012; Maude, Beer, 2000). Функционирование АРР как инструмента выравнивания экономических дисбалансов внутри международного объединения стран проанализировано в статьях (Salvador, Juliao, 2000; Hughes, Sasse, Gordon, 2004; Ozen, 2005). Функционал генеральных агентств развития, широко распространённых в странах «экономического чуда», изучен в работах (Полтерович, 2016; Полтерович, 2018).

Большой пласт работ связан с анализом практического опыта построения АРР в отдельных странах, например, в Австралии (Maude, Beer, 2000), Великобритании (Екимова, 2020), Румынии (Benedek, Horvath, 2008), Турции (Toktas, Sevinc, Bozkurt, 2013), а также с оценкой эффективности их деятельности (Гусев, Юревич, 2021).

Российский и зарубежный опыт функционирования РИФ является ещё одним аспектом изучения эффективности деятельности ИРР (Jasimuddin, 1994; Балацкий, 2011; Балацкий, 2013; Моисеев, Ницевич, Ницевич, 2013; Юревич, 2020). В ходе проведения исследований было установлено, что РИФ являются важным элементом регионального развития и обеспечивают максимальную отдачу при эффективном взаимодействии с АРР (Fuller, Bennett, Ramsden, 2003) и бизнес–структурами (Lange, Leleux, Surlemont, 2003), а также способствуют аккумулированию капитала на реализацию социально значимых проектов (Randjelovic, OʼRourke, Orsato, 2003; Mitchell, 2017).

Параллельно с указанными выше ИРР уже давно развивается такой инструмент регионального развития, как мегапроекты, вызывая соответствующий интерес и в научной среде. В зарубежных исследованиях феномена МГП широко обсуждаются яркие примеры успеха и неудач крупных инвестиционных проектов (Wegrich, Hammerschmid, Kostka, 2017; Osei–Kyei, Chan, 2017), вопросы доверия к мегапроектам (Ceric et al., 2021), а также методы оценки их эффективности (Vickerman, 2017; Odeck, Kjerkreit, 2019).

Примером «плохих» мегапроектов считается строительство Суэцкого канала в Египте, Панамского канала в Панаме, моста Окленд–Бей в Сан–Франциско, моста Грейт–Белт в Дании и ряд других (Rothengatter, 2019). Например, в исследовании (Anguera, 2006) оценка затрат и отдачи от деятельности туннеля под Ла–Маншем показала, что общая стоимость ресурсов значительно превышает получаемые выгоды, что позволило автору предположить, что для британской экономики было бы лучше, если бы туннель вообще не был построен. К успешным мегапроектам относят строительство Эресуннского моста, соединившего Данию и Швецию, Готардского базисного туннеля в Швейцарии, Виадука Мийо во Франции и другие МГП (Rothengatter, 2019). Их успешность в основном связывается с отсутствием перерасхода денежных средств при строительстве и соблюдением проектных сроков (Flyvbjerg, Bruzelius, Rothengatter, 2003). Однако многие авторы признают, что подобного рода критерии слишком узки, чтобы оценивать успешность МГП, поскольку многие проекты, реализация которых сопряжена с существенным перерасходом денежных средств, со временем доказали свою эффективность (например, Суэцкий канал) (Rothengatter, 2019).

Одним из наиболее часто обсуждаемых МГП в российской среде исследователей является проект подготовки и проведения Олимпиады в Сочи, на реализацию которого с учётом инфраструктурных вложений было потрачено порядка 1,5 трлн рублей [1]. Оценке эффективности этого крупнейшего для страны МГП посвящено немало исследовательских работ (Митрофанова и др., 2014; Прыткова и др., 2016), однако наиболее полный анализ проведён в статье (Жук, Колесникова, 2018), где оценка результативности данного мероприятия осуществлена по трём направлениям: непосредственно по итогу проведения Олимпиады, с точки зрения возможностей эксплуатации возведённых спортивных и культурно–досуговых сооружений и в разрезе повышения привлекательности региона, связанного с улучшением инфраструктуры в ходе подготовки к мероприятию.

Несмотря на то что итоговые сборы Олимпиады окупили только 26,3% затрат, а сроки окупаемости разных спортивных объектов, согласно проведённым расчётам, варьируются от 19 лет (дворец «Большой») до 198 лет (стадион «Фишт»), общее оздоровление инфраструктуры региона способствовало повышению его туристической и рекреационной привлекательности, что привело к росту потока туристов, который только за период 2014–2016 гг. увеличился на 40% (с 4,65 млн чел. в 2014 году, до 6,5 млн чел. в 2016 г.) (Жук, Колесникова, 2018). Очевидно, что сложившаяся в мире ситуация с пандемией коронавируса, поспособствовавшая увеличению туристического потока на курорты Краснодарского края, скорее всего, отразилась и на рассчитанных авторами показателях в сторону их улучшения. Так, по итогам первых 10 месяцев 2021 года регион посетило порядка 16 млн человек, что только на 4% ниже допандемийного 2019 года, когда турпоток составил рекордные 17,3 млн человек, и соответствует показателям крупных мировых курортных центров Европы и Азии [2]. Таким образом, вопрос эффективности вложений в МГП, связанный с проведением в Сочи Зимних Олимпийских игр в 2014 году, остаётся открытым.

Помимо экономических аспектов реализации крупнейших МГП в научных работах уделяется внимание и другим составляющим их реализации. В частности, в статье (Глушкова, Данелюс, 2016) рассматривается влияние российского чемпионата мира по футболу в 2018 году на социальные практики и внутригосударственные настроения, делается вывод об имиджевой эффективности МГП как внутри страны, так и за её пределами. В исследовании (Дементьева и др., 2013) оценивается экологическая составляющая мегапроекта «Ямал». В работе (Фридман, 2014) анализируются возможные глобальные последствия от реализации крупнейших МГП.

Институт МГП продолжает развиваться в России. Например, запускается еще более грандиозный и продуктивный проект по сравнению со всеми предыдущими по строительству приливных электростанций (ПЭС) совокупной мощностью около 130 ГВт. Идет проектирование сразу нескольких ПЭС гигаваттных мощностей: Мезенская ПЭС мощностью от 8,0 до 19,7 гигаватта в Белом море с плотиной протяжённостью 50 км; Тугурская ПЭС — 8–12 гигаватт; Пенжинская ПЭС – более 100 гигаватт. На сегодняшний день Мезенская ПЭС является самым близким к реализации проектом такого нового типа электростанций [3].

Таким образом, в отношении института МГП сложилась противоречивая ситуация. С одной стороны, он не только развивается, но явно набирает обороты и претендует на роль наиболее перспективного ИРР, с другой – он непропорционально слабо представлен как в официальной отчетной статистике, так и в академических исследованиях. Данная статья призвана сократить возникший разрыв между широкой хозяйственной практикой и скудной аналитикой в проблематике МГП.

Характеристики мегапроектов: эмпирические данные

Можно смело утверждать, что в отношении комплексной характеристики МГП вопросов больше, чем ответов, статистических пробелов больше, чем реальных фактов. В связи с этим для иллюстрации возникающих проблем рассмотрим табл. 1, в которой приведены выборочные данные о некоторых известных МГП.

Главный вывод, который вытекает из табл. 1 состоит в том, что достоверность данных о доходах, получаемых от МГП после введения их в строй, весьма невысока. Во-первых, они сильно колеблются по годам, во-вторых, они учитывают только прямой экономический эффект даже не от всего МГП, а только от его «части» (например, помимо посещения собственно Сиднейского оперного театра в зону внимания туристов попадает огромное число дополнительных объектов, не говоря о ресторанах, кафе, гостиницах и т.п.).

Таблица 1

Выборочные экономические характеристики культовых МГП

Источники: составлено авторами по данным (Anguera, 2006; Flyvbjerg, Bruzelius, Rothengatter, 2003; https://australia–news.ru/turistu/stati–ob–avstralii/opernyj–teatr/; https://ru.wikipedia.org/wiki/Мост_Большой_Бельт; https://1prime.ru/business/20191117/830559340. html; https://life.ru/p/1409021; https://www.testfirm.ru/result/7702347870_ooo–kompaniya–po–developmentu–gornolyzhnogo–kurorta–roza–khutor; https://www.vedomosti.ru/business/articles/2021/04/ 08/865252–interros–vebrf)

Тем самым величина прямого экономического дохода явно не отражает всего масштаба экономического влияния МГП на экономику территории, на которой он реализован. Помимо этого, и эта оценка, скорее всего, является кратно заниженной.

Примечательно, что главной характеристикой МГП является их неэффективное проектирование и планирование. Например, фактические сроки строительства Сиднейского оперного театра были превышены в 3,5 раза, а для финансовых затрат указанное расхождение составило 14,6 раза. Однако даже из табл. 1 просматривается тот факт, что колоссальные нестыковки в плановых и фактических показателях характерны для более ранних МГП, тогда как «молодые» проекты, осуществляемые в XXI веке, постепенно избавляются от этого недостатка.

Особого внимания заслуживает еще один фактор МГП – экологический ущерб от его реализации, величина которого почти не поддается адекватной оцифровке. Для иллюстрации встраивания экологического фактора в судьбу МГП рассмотрим два примера.

Первый из них связан с легендарным индийским храмом Тадж–Махал, который последние годы угрожающе быстро меняет свой цвет, превращаясь из ослепительно белого в коричневато–жёлтый с зеленоватым отливом. Подобного рода трансформация напрямую связана с пагубным воздействием на памятник неблагоприятной окружающей среды. Чтобы спасти всемирное достояние индийские власти уже предприняли такие нетрадиционные меры, как закрытие сотен заводов и крематориев недалеко от Тадж–Махала, пепел и дым от которых наносят вред историческому памятнику, а также запрет движения вблизи храма транспортных средств с дизельными двигателями. Однако данные меры пока не принесли ожидаемого успеха, поскольку степень загрязнения окружающей среды в Индии настолько велика, что она является одним из мировых лидеров в этом неприглядном рейтинге. На её территории расположено 14 из 15 наиболее загрязнённых городов мира, причём некоторые из них расположены в непосредственной близости от Агры [4]. Однако помимо загрязнения окружающей среды промышленными предприятиями и выхлопами автомобильных газов, население страны также активно способствует развитию экологической катастрофы, сливая сточные воды и грязь в индийские водоёмы. Подобная практика привела к тому, что протекающая вблизи Тадж–Махала река Ямуна (Джамна) уже настолько сильно загрязнена, что в ней вымерла существенная часть рыбы, которая ранее естественным образом регулировала интенсивно размножающихся в грязевых потоках насекомых. В отсутствии необходимого регулирования их количество достигло катастрофических объёмов, в результате чего насекомые роятся на мраморных стенах Тадж–Махала, оставляя следы своих экскрементов, превращая дворец из белого в зелёный [5].

Данный пример показывает, что эффективность такого впечатляющего МГП, как Тадж–Махал, катастрофически снижается из-за неадекватной экосистемы, в которой он был в своё время реализован.

Противоположный пример связан с реализацией в Китае проекта по запуску крупнейшей в мире гидроэлектростанции «Три ущелья», строительство которой было сопряжено не только с положительными эффектами производства электроэнергии, но и с негативным влиянием на окружающую среду. В частности, отмечается негативное влияние ГЭС «Три ущелья» на гидрологический режим в прилегающих районах, таких как усиление засухи на прилегающих территориях (Huang et al., 2021), сокращение пищи для водоплавающих птиц (Li et al., 2020), качество воды и деградация наземных экосистем в районе водохранилища (Xu et al., 2020).

Таким образом, приведённые примеры высвечивают ещё одну проблему при учёте экологического фактора – его двойственность и неоднозначность. Например, необходимость защиты индийского Тадж–Махала лишь обнажила общее экологическое неблагополучие региона и страны, в связи с чем принимаемые меры по ограничению загрязнения окружающей среды являются положительным вкладом указанного МГП в национальную экономику Индии. Случай с Китаем показал негативное влияние МГП на окружающую среду, высветив необходимость комплексного подхода к реализации мегапроектов, связанных в том числе и с проработкой экологических вопросов.

Сказанное со всей очевидностью ставит проблему оценки эффективности МГП с максимальным учётом всех сторон его реализации.

Эффективность мегапроектов с учётом инвестиционного мультипликатора

Для понимания роли МГП в национальной экономике следует исходить из того факта, что все они относятся к разряду инфраструктурных, тем самым попадая в инвестиционный сектор, а отнюдь не в сектор потребления. Это означает, что эффект от любого МГП носит инвестиционную природу, в связи с чем для решения проблемы его количественного измерения правомерно использовать методологию инвестиционного мультипликатора, развитую еще в 1936 году в работе Дж.М. Кейнса (Кейнс, 1978). Это означает, что инвестиции в МГП ведут к росту дохода не только за счет запуска данного МГП, но и дают импульс к развитию смежных видов хозяйственной деятельности. Данный принцип радикально меняет представление об эффективности МГП, т.к. требует не банального учета прямого экономического эффекта в форме чистой прибыли или даже валового дохода от него, а еще и косвенного эффекта в виде стимулирующих импульсов для смежных производств.

Для иллюстрации предлагаемого подхода рассмотрим индийский МГП «Статуя Единства», который был реализован в штате Гуджарат на территории заповедника Шулпанешвар Уайлдлайф, на берегу реки Нармада. В настоящее время Статуя Единства – самый высокий памятник на планете (240 м), изображающий известного государственного деятеля Индии Валлабхаи Пателя. Данный МГП был реализован по инициативе премьер–министра Индии Нарендры Дамодардаса Моди (Narendra Damodardas Modi), который является выходцем из штата Гуджарат. Как это изначально и задумывалось, Статуя Единства стала важным туристическим объектом региона. Рассмотрим некоторые параметры проекта.

МГП был представлен правительству штата Гуджарат 07.10.2010; в 2013 г. построили каменный постамент, а 31.10.2014 началось строительство памятника, закончившееся 31.10.2018; спроектирован монумент был инженерной фирмой Larsen & Toubro в Мумбаи. Таким образом, период строительства Статуи Единства занял 4 года, а с момента презентации проекта, с учетом времени на сбор средств и предварительные работы до официального открытия монумента – 8 лет [6].

Суммарные финансовые затраты на сооружение Статуи Единства составили 430 млн. долл. США, из которых 41 млн. долл. из своих личных средств пожертвовал сам Нарендра Моди, 85 млн. долл. выделило правительство штата Гуджарат, а остальная часть была собрана населением штата «бартерным» способом – 20 млн. чел. подписало петицию о пожертвованиях «Движение Единства» и индийские фермеры собрали 5 тыс. тонн железа, отдавая для этого использованную сельхозтехнику [7].

Памятник вместе с его окрестностями занимает более 20 км² и окружён искусственным озером площадью 12 км². Для посетителей предусмотрена необходимая инфраструктура: от статуи к близлежащей дороге проложен мост, построены здания для посетителей, мемориальный сад, гостиница, конференц–центр, музей. На смотровую площадку, вмещающую одновременно 200 человек, туристов доставляют два лифта грузоподъемностью по 26 чел. каждый, время доставки – 3 секунды. По имеющимся сведениям, пропускная способность мемориала составляет 15 тыс. чел. в день. По данным официального сайта Статуи Единства на 28.03.2019 стоимость стандартной экскурсии по территории мемориала составляет 500 рупий: 120 – входной билет, 30 – билет на автобус, 350 – смотровая галерея; есть в арсенале мемориала и услуга по экспресс–обслуживанию за 1 тыс. рупий. Кроме того, предусмотрены небольшие скидки детям за вход на смотровую площадку [8]. С учетом разных тарифов правомерно предположить, что имела место усредненная цена в 750 рупий, что по обменному курсу 69,2 рупии/долл. [9] на ту же дату – 28.03.2019 – составляет 10,8 долл. США. При указанной пропускной способности мемориала (15 тыс. чел./день) и числа дней в году получим почти 60 млн. долл. США в год. Даже если предположить, что после запуска МПР Статуя Единства на протяжении многих лет прибыль будет отсутствовать, а операционные затраты составят 2/3 оборота мемориала, то 1/3 его должна идти на амортизацию капиталовложений, что составит 20 млн. долл. в год. Следовательно, для полного возмещения затрат на Статую Единства в 430 млн. долл. потребуется 22 года, что вполне приемлемо для МГП. После этого речь может идти уже о чистой прибыли.

Предположим, что после срока окупаемости в 22 года сумма амортизации идет в качестве прибыли инвесторам проекта на протяжении 13 лет. Тогда за прошедшие 35 лет существования МГП годовой процент на капитал составит лишь 1,4%, что конечно не является серьезным стимулом для держателей капитала. Если же период эксплуатации объекта будет равен двукратному периоду окупаемости – 44 года, то годовой процент на капитал будет по-прежнему крайне мал 2,0%, что не меняет ситуации.

Разумеется, приведенные расчеты являются крайне упрощенными и носят лишь иллюстративный характер. На самом деле ситуация может довольно сильно качнуться в любую сторону. Например, поток туристов со временем может возрастать, равно как и цена за посещение мемориала; кроме того, можно предположить, что появятся новые виды платных услуг – например, катание на лодках по искусственному озеру, прогулки по долине цветов, полеты на воздушном шаре, увеличение числа ресторанов и кафе, и т.п. В качестве реального примера фактора ухудшения финансовых параметров может служить эпидемия COVID–19, надолго блокировавшая массовое посещение Статуи Единства.

Проделанные выкладки подтверждают традиционное мнение о том, что институт МГП не представляет большого интереса с точки зрения прибыльности вложений капитала. Однако за бортом рассмотрения остался общественный эффект мегапроекта, который рассмотрим подробнее.

Согласно имеющимся данным, ВВП Индии в 2019 г. составил 2891,6 млрд долл. США, внутренние инвестиции – 828,0 млрд долл., что с учетом прочих инвестиций, включая прямые иностранные в размере 47,6 млрд долл. [10], соответствует норме накопления (s) в 32% [11]. В штате Гуджарат в 2019 финансовом году ВРП составил 234 млрд долл. [12] Тогда сумма всех инвестиций в основной капитал Индии в 2019 г. составила 925,3 млрд долл., а инвестиции в МГП Статуя Единства – почти половину от нее (46,5%), что подтверждает грандиозность предпринятого мероприятия.

Теперь оценим общий результат от столь масштабного проекта. Для этого будем полагать, что сам МГП имел точечный характер, т.е. его результаты внедрялись не постепенно по мере реализации проекта, а залпом – только после его полного завершения в 2018 году. Сам же проект, как и абсолютное большинство МГП, носит инфраструктурный характер, т.е. входит в инвестиционный сектор национальной экономики. При этом инвестиционный мультипликатор индийской экономики k=1/s составляет 3,13. Это означает, что вливание в экономику страны инвестиционных затрат (∆I) в форме проекта Статуя Единства означает прирост ее ВВП (∆X=k*∆I) на сумму в 1345,9 млрд долл., что эквивалентно почти половине (46,5%) ВВП 2019 года и в 5,75 раза больше годового ВРП штата Гуджарат. Разумеется, обозначенный огромный эффект «растекался» по территории всей Индии, но в Гуджарате он в гораздо большей степени локализовался. Столь же очевидно, что указанный эффект мог реализоваться не мгновенно, а растянуться по времени, неравномерно распределяясь по годам, но наибольшая его часть сосредоточена в первые год–два после завершения проекта. Таким образом, мегапроект Статуя Единства должен учитывать еще два измерения эффективности – влияние на национальную экономику и на экономику региона, которое задается соответствующими коэффициентами. И, наконец, нельзя не отметить тот факт, что после реализации МГП Статуя Единства штат Гуджарат качественно изменился раз и навсегда – он приобрел совершенную иную известность и узнаваемость, он стал местом притяжения для туристов со всего мира, он дал работу огромному числу людей, он стимулировал выселение с территории проекта определенного числа семей, для которых было построено жилье и т.д. и т.п. В этом смысле трудно переоценить значение МГП Статуя Единства.

Интегральная эффективность мегапроектов: общая схема

Из сказанного выше совершенно очевидно, что оценка эффективности МГП не может быть скалярной – на основе одного показателя. Очевидно, что, как и в большинстве случаев, методика подобной оценки должна учитывать разные стороны реализации МГП, которые должны интегрироваться в некую общую величину. Совершенно очевидно, что никаких однозначных подходов здесь не может быть, в связи с чем мы можем лишь предложить свое видение решения столь специфической методической проблемы. Суть его сводится к следующему.

Для оценки степени реализованных ожиданий от МГП введем показатель целевой эффективности (ЦЭ), которая складывается из соотношения фактических и плановых величин в отношении срока реализации проекта, затрат на него и результатов от его внедрения. Для наглядности данная иерархия в структурной форме представлена на рис. 1. Для количественной оценки ЦЭ можно воспользоваться следующей процедурой интеграции всех её составляющих:

(1)

где ФАКТ_срок и ПЛАН_срок – фактический и плановый срок реализации проекта; ФАКТ_{затраты} и ПЛАН_{затраты} – фактические и плановые инвестиции (затраты) в проект; ФАКТ_{результаты} и ПЛАН_{результаты} – фактические и плановые результаты (технические и физические параметры) проекта.

Рис.1. Структура целевой эффективности мегапроекта

Весовые коэффициенты в формуле (1) взяты равными, а общий результат выражен в процентах. Итоговая величина ЦЭ колеблется вокруг отметки в 100%: значения ниже этой границы могут считаться «плохими», а выше – «хорошими».

Для иллюстрации подхода, заложенного в схеме (1), рассмотрим параметры МГП Тоннель под Ла–Маншем. Плановые и фактически сроки его строительства и запуска совпадают (7 лет), следовательно, соответствующий целевой коэффициент составил 1,0; плановые капиталовложения составили 2,6 млрд. фунтов, тогда как фактические – 4,7 (в сопоставимых ценах 1985 г.), что дает второй частный целевой коэффициент в 0,553. Транспортное движение по тоннелю было открыто в 1994 г., а в следующем году плановый пассажирооборот в 35,8 млн чел. был несопоставим с фактическим, составившим лишь 16,3 млн чел., в связи с чем планы на будущие годы были скорректированы до более скромного уровня в 14,7 млн чел., который в 2003 г. оказался равен всего лишь 7,1 млн чел. Отталкиваясь от последнего замера 2003 г. (табл. 1), получим величину третьего целевого коэффициента 0,482. Тогда общая ЦЭ составит только 67,8%, что заметно ниже приемлемого уровня в 100%. Тем самым можно констатировать, что планирование МГП Тоннель под Ла–Маншем было неудовлетворительным и с этой точки зрения проект можно признать низкоэффективным.

Однако, как было показано в предыдущем разделе, помимо ЦЭ необходимо оценивать и экономическую эффективность, причем в форме не прямого, а косвенного эффекта. В связи с этим введем понятие косвенной экономической эффективности (КЭЭ), под которой понимается вклад МГП в рост национальной и региональной экономики.

Рис.2. Структура косвенной экономической эффективности мегапроекта

Для наглядности составляющие КЭЭ в структурной форме представлены на рис. 2. Для количественной оценки КЭЭ с учетом больших перепадов в национальном и региональном эффектах можно воспользоваться следующей мультипликативной процедурой свертки ее элементов:

                    (2)

где ∆ДОХОД_мгп – прирост дохода за счет инвестиционного мультипликатора проекта; ВВП_макро и ВРП_регион – ВВП страны и ВРП региона, в котором реализован проект.

Как и в формуле (1), величина КЭЭ в (2) колеблется вокруг отметки в 100%: значения ниже этой границы могут считаться «плохими», а выше – «хорошими».

Для иллюстрации метода (2) рассмотрим параметры МГП Статуя Единства. Ранее мы рассчитали величину ∆ДОХОД_мгп=∆X=k*∆I=∆X=(1/s)*∆I, где s – средняя норма накопления индийской экономики; k – инвестиционный мультипликатор; ∆I – стоимость проекта или, что то же самое, суммарные инвестиции в проект. Показатели ВВП и ВРП, как правило, учитываются за год, следующий за годом запуска МГП. Полученные цифры таковы: ∆ДОХОД_мгп =1345,9 млрд долл.; прирост дохода за счет инвестиционного мультипликатора проекта; ВВП_макро=2891,6 млрд долл.; ВРП_регион=234 млрд долл. Тогда первый сомножитель в правой части формулы (2), учитывающий КЭЭ для всей Индии, составит 0,465, а второй, оценивающий тот же эффект для штата Гуджарат, – 5,752. Итоговая величина КЭЭ для МГП Статуя Единства составит 163,5%. Эта величина значимо больше критической границы в 100%, что позволяет говорить о значительной косвенной экономической эффективности проекта.

На этом остановимся, однако совершенно очевидно, что ЦЭ и КЭЭ, равно как и экологическое влияние, также должны быть соизмерены и интегрированы в единую схему оценки эффективности МГП. Однако это тема отдельного исследования.

Мегапроекты в модели многоконтурной экономики

В настоящее время происходит активное переформатирование старой экономической модели национальной экономики. На наш взгляд, этот процесс происходит путем формирования многоконтурной экономики, в которой есть, по крайней мере, три весьма автономных сектора. Первый – традиционный, как правило, бюджетный сектор, который прозрачен для статистических и налоговых служб; это звено экономики носит вспомогательный характер, не является определяющим, крайне слабо встроено в рыночные потребности и зачастую носит имитационный характер. Второй сектор – теневой, который осуществляет важные и нужные хозяйственные операции, имеющие рыночный характер и пользующиеся спросом, но при этом старается выйти из-под надзора статистических и налоговых органов. Третий сектор – корпоративный (невидимый), который состоит из мощнейших корпораций, которые являются монополистами в своей сфере, а иногда и в нескольких одновременно; эти структуры являются несущей конструкцией национальной экономики, но фактически уже выведены из-под обычной правовой юрисдикции.

В России традиционный контур экономики состоит из непроизводительных структур типа государственных вузов, научных институтов, фондов, СМИ и т.п. Второй контур включает частные медицинские клиники, включая стоматологические, торговые, строительные и транспортные компании и проч. Третий контур включает в свой состав таких гигантов, как Роснефть, Газпром, Росатом, Роскосмос и т.д. Последняя группа аккумулирует в своей среде самые лучшие кадры, гигантские финансы и передовые технологии; как правило, деятельность этих компаний находится за пределами наблюдений официальных надзорных структур. Именно для таких невидимых суперкомпаний предназначен институт МГП, который с одной стороны направлен на аккумулирование огромных денежных средств и запуск жизненно необходимых инициатив, а с другой – за счет низкой прозрачности обеспечивает себе приемлемую эффективность инвестиционных вложений в разных формах (финансовая отдача, политические интересы, технологические прорывы и т.п.).

При этом сразу оговоримся, что в России сформировавшаяся модель трехконтурной экономики достаточно хорошо видна и, можно сказать, даже отчасти визуализирована. Однако аналогичные процессы разворачиваются во всех крупных странах мира, где имеются крупные корпорации – в США, Китае, Японии, Южной Корее, Великобритании и т.д. Тем самым институт МГП тесно сопрягается с самым важным и передовым контуром национальной экономики, состоящим из глобальных компаний–игроков, которым необходимы специальные методы для реализации своих стратегических целей. Институт МГП соответствует этой задаче.

Не менее характерным является и тот факт, что практически все современные ИРР в России характеризуются крайне низкой информационной прозрачностью. Об этом говорит ущербная отчётность КРР (Балацкий, Екимова, 2021), а также почти полное отсутствие данных по реальной финансовой стороне дела РИФ. За рубежом имеются и еще более яркие примеры «исчезновения» данных о серьезных проектах. Например, с 1965 по 2010 гг. в Англии активно развивались АРР (Балацкий, 2012), однако после очередного прихода к власти консервативного правительства в 2012 году они были расформированы, а их официальные сайты, где аккумулировалась вся информация об их деятельности и реализованных инициативах, ликвидированы (Екимова, 2020).

Сказанное позволяет высказать гипотезу о том, что ИРР преимущественно выступают в качестве специальных институтов для помощи конкретным компаниям и регионам в осуществлении важных проектов с минимальным выходом сведений о них в общественное информационное пространство. По всей видимости, такой подход во многом оправдан тем фактом, что слишком пристальный финансовый контроль со стороны государства может сделать даже изначально привлекательный проект не слишком интересным. В свою очередь это может поставить крест на развитии региона, чем и оправдывается информационная закрытость и «невидимость» МГП и других ИРР.

Заключение

Рассмотренный выше феномен МГП позволяет сделать ряд выводов.

Во-первых, существующие в мире МГП являются крайне неоднородными во всех отношениях. Некоторые могут выступать в качестве образца для подражания, демонстрируя эффективное планирование и проектирование, давая мощный импульс развитию региональной и национальной экономике и не нанося ущерба окружающей среде. Другие МГП, наоборот, по всем указанным направлениям имеют негативные характеристики, что ставит вопрос об их целесообразности.

Во-вторых, в настоящее время отсутствует попытка всесторонней оценки эффективности МГП. Отдельные стороны явления или плохо оцифрованы, или вообще не снабжены какой–либо информацией. Не предпринимается и попыток свести к единому знаменателю разные аспекты МГП, чтобы можно было дать обоснованную консолидированную оценку их эффективности.

В-третьих, информационное обеспечения МГП на сегодняшний день является откровенно «лоскутным», в связи с чем нет никакой возможности сравнить разные проекты на основе единого методологического подхода и единой информационной основы.

Сказанное позволяет определить задачи на будущее. Они вытекают из сказанного выше. Во-первых, необходимо разработать методику учета основных сторон МГП и их интеграции в единый показатель. Во-вторых, создать своеобразную базу данных по наиболее репрезентативным МГП по единому информационному шаблону. В-третьих, осуществить сравнительное исследование хотя бы 10–15 МГП для уяснения их роли и места в экономике разных стран и их отдельных регионов.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ / REFERENCES

Балацкий Е.В. (2011). Региональные инвестиционные форумы России: оценка привлекательности // Мир измерений, № 11(129), с. 42–50.

Balatsky E.V. (2011). Regional investment forums in Russia: Attractiveness assessment. Measurements World, no. 11(129), pp. 42–50. (In Russian).

Балацкий Е.В. (2012). Агентства регионального развития и их особенности: международный опыт // Капитал страны, 04.04.2012. (http://kapital–rus.ru/articles/article/agentstva_regionalnogo_razvitiya_i_ih_osobennosti_mezhdunarodnyj_opyt/ – Дата обращения: 26.11.2021).

Balatsky E.V. (2012). Regional development agencies and their features: International experience. Capital of the Country (http://kapital–rus.ru/articles/article/agentstva_regionalnogo_razvitiya_i_ih_osobennosti_mezhdunarodnyj_opyt/ – Access data: 18.04.2020). (In Russian)

Балацкий Е.В. (2013). Инвестиционные форумы России как институт регионального развития // Журнал новой экономической ассоциации, № 2 (18), с. 101–128.

Balatsky E.V. (2013). Russian investment forums as the regional development institute. Journal of the New Economic Association, no. 2 (18), pp. 101–128. (In Russian).

Балацкий Е.В., Екимова Н.А., Юревич М.А. (2019). Становление в России институтов регионального развития // Муниципальная академия, № 3, с. 95–100.

Balatsky E.V., Ekimova N.A., Yurevich M.A. (2019). Formation of regional development institutes in Russia. Municipal Academy, no. 3, pp. 95–100. (In Russian).

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2020). Современные формы активизации экономического роста в регионах // Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз, том 13, № 3, с. 74–92. DOI: 10.15838/esc.2020.3.69.6.

Balatsky E.V., Ekimova N.A. (2020). Modern ways to boost economic growth in regions. Economic and Social Changes: Facts, Trends, Forecast, 2020, vol. 13, no. 3, pp. 74–92. DOI: 10.15838/esc.2020.3.69.6. (In Russian).

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2021). Информационная открытость региональных корпораций развития: тренды и прогнозы // Экономическая наука современной России, № 1(92), с. 23–39. DOI: 10.33293/1609–1442–2021–1(92)–23–39.

Balatsky E.V., Ekimova N.A. (2021). Information openness of regional development agencies in Russia: trends and forecasts. Economics of contemporary Russia, no. (92), pp. 23–39. DOI: 10.33293/1609–1442–2021–1(92)–23–39. (In Russian).

Глушкова С.А., Данелюс Д.В. (2016). Чемпионат мира по футболу – 2018 как спортивный мегапроект: вопрос социализации молодёжи в современных условиях // Учёные записки Крымского федерального университета имени В.И. Вернадского. Социология. Педагогика. Психология, том 2(68), № 1, с. 21–28.

Glushkova S.A., Danelyus D.V. (2016). Fifa World Cup–2018 as sports megaproject: a problem of youth socialisation in a modern condition. Uchenye zapiski Krymskogo federal’nogo universiteta imeni V.I. Vernadskogo. Sotsiologiya. Pedagogika. Psikhologiya, vol. 2(68), no. 1, pp. 21–28. (In Russian).

Гусев А.Б., Юревич М.А. (2021). Региональные корпорации развития: зарубежный опыт и российская практика // Journal of Institutional Studies, том 13, № 3, с. 69–80. DOI: 10.17835/2076–6297.2021.13.3.069–080.

Gousev A.B., Yurevich M.A. (2021). Regional development corporations: Foreign experience and Russian practice. Journal of Institutional Studies, vol. 13, no. 3, pp. 69–80. DOI: 10.17835/2076– 6297.2021.13.3.069–080. (In Russian).

Дементьева Н.И., Голубчиков С.Н., Кошурников А.В., Голубчиков М.Ю., Березенко С.И. (2013). Мегапроект «Ямал» и изменение климата // Энергия: экономика, техника, экология, № 7, с. 29–37.

Dement’eva N.I., Golubchikov S.N., Koshurnikov A.V., Golubchikov M.Yu., Berezenko S.I. (2013). Megaproekt «Yamal» i izmenenie klimata. Energiy: ekonomika, tekhnika, ekologiy, no. 7, pp. 29–37. (In Russian).

Екимова Н.А. (2020). Институты регионального развития: опыт Великобритании // Journal of Institutional Studies, том 12, № 3, с. 42–59. DOI: 10.17835/2076– 6297.2020.12.3.042–059.

Ekimova N.A. (2020). Regional development agencies of the United Kingdom. Journal of Institutional Studies, vol. 12, no. 3, pp. 42–59. DOI: 10.17835/2076–6297.2020.12.3.042–059. (In Russian).

Жук А.А., Колесникова И.В. (2018). Крупные инфраструктурные объекты в России: опыт создания и результаты // Экономическая наука современной России. № 1(80). С. 96–107.

Zhuk A.A., Kolesnikova I.V. (2018). Major infrastructural projects in Russia: experience and results. Economics of contemporary Russia, no. 1(80), pp. 96–107. (In Russian).

Кейнс Дж.М. (1978). Общая теория занятости, процента и денег. М.: Прогресс, 494 с.

Keynes J.M. (1978). The General Theory of Employment, Interest and Money. Moscow: Progress, 494 p. (In Russian).

Митрофанова И.В., Митрофанова И.А., Жуков А.Н., Старокожева Г.Н. (2014). О драйверах регионального развития и «белых слонах» российского олимпийского мегапроекта «Сочи 2014» // Региональная экономика: теория и практика, № 31(358), с. 32–39.

Mitrofanova I.V., Mitrofanova I.A., Zhukov A.N., Starokozheva G.N. (2014). O draiverakh regional’nogo razvitiya i «belykh slonakh» rossiiskogo olimpiiskogo megaproekta «Sochi 2014». Regional Economics: Theory and Practice, no. 31(358), pp. 32–39. (In Russian).

Моисеев В.В., Ницевич В.В., Ницевич В.Ф. (2013). Власть и бизнес на пути решения проблемы инвестиций в России и регионах // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки, № 4, с. 330–340.

Moiseev V.V., Nitsevich V.V., Nitsevich V.F. (2013). Power and business solutions to the problems of investments in Russia and the regions. Bulletin of Tula State University. Humanities, 2013, no. 4, pp. 330–340. (In Russian).

Полтерович В.М. (2016). Институты догоняющего развития (к проекту новой модели экономического развития России) // Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз, № 5 (47), с. 34–56. DOI: 10.15838/esc.2016.5.47.2.

Polterovich, V.M. (2016). Institutions of catching–up development (on the project of a new model for economic development of Russia). Economic and Social Changes: Facts, Trends, Forecast, no. 5 (47), pp. 34–56. DOI: 10.15838/esc.2016.5.47.2. (In Russian).

Полтерович В.М. (2018). Федеральное агентство развития: оно необходимо для разработки и реализации успешных стратегий // Проблемы теории и практики управления, № 3, с. 35–41.

Polterovich, V.M. (2018). Federal development agency: It is necessary to design and implement successful strategies. Management of Theory and Practice, no. 3, pp. 35–41. (In Russian).

Прыткова Е.Г., Пак Е.А., Попова С.С., Сурнина С.В. (2016). Олимпийские объекты: проблемы финансирования и содержания // Международный журнал гуманитарных и естественных наук, № 1–7, с. 219–222.

Prytkova E.T., Pak E.A., Popov S.S., Surnina S.V. (2016). Olympic venues: problems of financing and contents. International Journal of Humanities and Natural Sciences, no. 1–7, pp. 219–222. (In Russian).

Татаркин А.И., Котлярова С.Н. (2013). Региональные институты развития как фактор экономического роста // Экономика региона, № 3 (35), с. 18–26. DOI: 10.17059/2013–3–1.

Tatarkin A.I., Kotlyarova S.N. (2013). Regional development institutions as an economic growth factors. Economy of Region, no. 3 (35), pp. 18–26. DOI: 10.17059/2013–3–1. (In Russian).

Фридман В. (2014). Мегапроект века – это только начало // В мире науки, № 6, с. 60–69.

Fridman V. (2014). Megaproekt veka – eto tol’ko nachalo. V mire nauki, no. 6, pp. 60–69. (In Russian).

Юревич М.А. (2020). Институт инвестиционных форумов: передовой зарубежный опыт // Вопросы регулирования экономики, том 11, № 2, с. 73–82. DOI: 10.17835/2078–5429.2020.11.2.073–082.

Yurevich M.A. (2020). Institute of investment forums: advanced foreign experience. Journal of Economic Regulation, vol. 11, no. 2, pp. 73–82. DOI: 10.17835/2078–5429.2020.11.2.073–082. (In Russian).

Anguera R. (2006). The Channel Tunnel—an ex post economic evaluation // Transportation Research Part A: Policy and Practice, vol. 40, iss. 4, pp. 291–315. DOI: 10.1016/j.tra.2005.08.009.

Anguera R. (2006). The Channel Tunnel—an ex post economic evaluation. Transportation Research Part A: Policy and Practice, vol. 40, iss. 4, pp. 291–315. DOI: 10.1016/j.tra.2005.08.009.

Benedek J., Horvath R. (2008). Regional Development in Romania. In: Baun M., Marek D. EU regional policy after enlargement. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2008. 226–247 p. (https://www.regionalstudies.org/wp–content/uploads/2018/07/countryreps–romania.pdf – Дата обращения: 28.11.2021).

Ceric A., Vukomanovic M., Ivic I., Kolaric S. (2021). Trust in megaprojects: A comprehensive literature review of research trends // International Journal of Project Management, vol. 39, iss. 4, pp. 325–338. DOI: 10.1016/j.ijproman.2020.10.007.

Ceric A., Vukomanovic M., Ivic I., Kolaric S. (2021). Trust in megaprojects: A comprehensive literature review of research trends. International Journal of Project Management, vol. 39, iss. 4, pp. 325–338. DOI: 10.1016/j.ijproman.2020.10.007.

Eroglu N., Eroglu I., Ozturk M., Aydin H. I. (2014). Development Agencies on the Way to Regional Development: Romania–Turkey Comparison // Procedia of Economics and Business Administration, vol. 1, no. 1, pp. 214–221. (https://icesba.eu/RePEc/icb/wpaper/ICESBA2014_26EROGLU_P214–221.pdf – Дата обращения: 28.11.2021).

Eroglu N., Eroglu I., Ozturk M., Aydin H.I. (2014). Development Agencies on the Way to Regional Development: Romania–Turkey Comparison. Procedia of Economics and Business Administration, vol. 1, no. 1, pp. 214–221. (https://icesba.eu/RePEc/icb/wpaper/ICESBA2014_26EROGLU_P214–221.pdf – Дата обращения: 28.11.2021).

Flyvbjerg B., Bruzelius N., Rothengatter W. (2003). Megaprojects and Risk: An Anatomy of Ambition. UK: Cambridge University Press. 189 p. DOI: 10.1017/CBO9781107050891.

Fuller C., Bennett R.J., Ramsden M. (2003). Organised for inward investment? Development agencies, local government, and firms in the inward investment process // Environment and Planning A, no. 35 (11), pp. 2025–2051. DOI: 10.1068/a35296.

Fuller C., Bennett R.J., Ramsden M. (2003). Organised for inward investment? Development agencies, local government, and firms in the inward investment process. Environment and Planning A, no. 35 (11), pp. 2025–2051. DOI: 10.1068/a35296.

Halkier H. (1992). Development Agencies and Regional Policy: The Case of the Scottish Development Agency // Regional Politics and Policy, vol. 2, no. 3, pp. 1–26. DOI:10.1080/13597569208420846.

Halkier H. (1992). Development Agencies and Regional Policy: The Case of the Scottish Development Agency. Regional Politics and Policy, vol. 2, no. 3, pp. 1–26. DOI:10.1080/13597569208420846.

Halkier H., Danson M., Dambor C. (1998). Regional development agencies in Europe. London: Jessica Kingsley. 374 p. DOI:10.4324/9781315000206.

Hughes J., Sasse G., Gordon C. (2004). Europeanization and regionalization in the EU’s enlargement to Central and Eastern Europe. London: Palgrave Macmillan. 231 p. DOI:10.1057/9780230503182.

Huang S., Zhang X., Chen N., Li B., Ma H., Xu L., Li R., Niyogi D. (2021). Drought propagation modification after the construction of the Three Gorges Dam in the Yangtze River Basin // Journal of Hydrology, vol. 603, part C, art. 127138. DOI: 10.1016/j.jhydrol.2021.127138.

Huang S., Zhang X., Chen N., Li B., Ma H., Xu L., Li R., Niyogi D. (2021). Drought propagation modification after the construction of the Three Gorges Dam in the Yangtze River Basin // Journal of Hydrology, vol. 603, part C, art. 127138. DOI: 10.1016/j.jhydrol.2021.127138.

Jasimuddin S. (1994). Foreign investment in Bangladesh: character and perspective // Asian Affairs, vol. 25, pp. 163–168. DOI:10.1080/738552619.

Jasimuddin S. (1994). Foreign investment in Bangladesh: character and perspective. Asian Affairs, vol. 25, pp. 163–168. DOI:10.1080/738552619.

Lange J., Leleux B., Surlemont B. (2003). Angel Networks for the 21st Century: An Examination of Practices of Leading Networks in Europe and the U.S // The Journal of Private Equity, no. 6(2), pp. 18–28. DOI: 10.3905/jpe.2003.320036.

Lange J., Leleux B., Surlemont B. (2003). Angel Networks for the 21st Century: An Examination of Practices of Leading Networks in Europe and the U.S. The Journal of Private Equity, no. 6(2), pp. 18–28. DOI: 10.3905/jpe.2003.320036.

Li Y., Zhong Y., Shao R., Yan Ch., Jin J., Shan J., Li F., Ji W., Bin L., Zhang X., Cao K., Shen J. (2020). Modified hydrological regime from the Three Gorges Dam increases the risk of food shortages for wintering waterbirds in Poyang Lake // Global Ecology and Conservation, vol. 24, e01286. DOI: 10.1016/j.gecco.2020.e01286.

Li Y., Zhong Y., Shao R., Yan Ch., Jin J., Shan J., Li F., Ji W., Bin L., Zhang X., Cao K., Shen J. (2020). Modified hydrological regime from the Three Gorges Dam increases the risk of food shortages for wintering waterbirds in Poyang Lake // Global Ecology and Conservation, vol. 24, e01286. DOI: 10.1016/j.gecco.2020.e01286.

Maude A., Beer A. (2000). Regional Development Agencies in Australia: A Comparative Evaluation of Institutional Strengths and Weaknesses // The Town Planning Review, vol. 71, no. 1, pp. 1–24. DOI:10.3828/tpr.71.1.y7227415l8171674.

Maude A., Beer A. (2000). Regional Development Agencies in Australia: A Comparative Evaluation of Institutional Strengths and Weaknesses. The Town Planning Review, vol. 71, no. 1, pp. 1–24. DOI:10.3828/tpr.71.1.y7227415l8171674.

Mitchell K. (2017). Metrics millennium: Social impact investment and the measurement of value // Comparative European Politics, no. 15 (5), pp. 751–770. DOI: 10.1057/s41295–016–0081–7.

Mitchell K. (2017). Metrics millennium: Social impact investment and the measurement of value. Comparative European Politics, no. 15 (5), pp. 751–770. DOI: 10.1057/s41295–016–0081–7.

Odeck J., Kjerkreit A. (2019). The accuracy of benefit–cost analyses (BCAs) in transportation: An ex–post evaluation of road projects // Transportation Research. Part A: Policy and Practice, vol. 120, pp. 277–294. DOI: 10.1016/j.tra.2018.12.023.

Odeck J., Kjerkreit A. (2019). The accuracy of benefit–cost analyses (BCAs) in transportation: An ex–post evaluation of road projects. Transportation Research. Part A: Policy and Practice, vol. 120, pp. 277–294. DOI: 10.1016/j.tra.2018.12.023.

Osei–Kyei R., Chan A.P.C. (2017). Risk assessment in public–private partnership infrastructure projects: empirical Comparison between Ghana and Hongkong // Construction Innovation, vol. 17, iss. 2, pp. 204–223. DOI: 10.1108/CI–08–2016–0043.

Osei–Kyei R., Chan A.P.C. (2017). Risk assessment in public–private partnership infrastructure projects: empirical Comparison between Ghana and Hongkong. Construction Innovation, vol. 17, iss. 2, pp. 204–223. DOI: 10.1108/CI–08–2016–0043.

Özen P. (2005). Bölge kalkınma ajansları // TEPAV. (https://www.tepav.org.tr/upload/files/1271245092r8246.Bolgesel_Kalkinma_Ajanslari.pdf – Дата обращения: 28.11.2021).

Randjelovic, J., OʼRourke, A. R., Orsato, R. J. (2003). The emergence of green venture capital // Business strategy and the environment, vol. 12, no. 4, pp. 240–253. DOI: 10.1002/bse.361.

Randjelovic, J., OʼRourke, A. R., Orsato, R. J. (2003). The emergence of green venture capital. Business strategy and the environment, vol. 12, no. 4, pp. 240–253. DOI: 10.1002/bse.361.

Rothengatter W. (2019). Megaprojects in transportation networks // Transport Policy, vol. 75, pp. A1–A15. DOI: 10.1016/j.tranpol.2018.08.002.

Rothengatter W. (2019). Megaprojects in transportation networks. Transport Policy, vol. 75, pp. A1–A15. DOI: 10.1016/j.tranpol.2018.08.002.

Salvador R., Juliao R. P. (2000). Regional Development Agencies in Portugal. In: 40th Congress of the European Regional Science Association "European Monetary Union and Regional Policy" (http://www–sre.wu–wien.ac.at/ersa/ersaconfs/ersa00/pdf–ersa/pdf/187.pdf – Дата обращения: 28.11.2020).

Toktas Y., Sevinc H., Bozkurt E. (2013). The Evolution of Regional Development Agencies: Turkey Case // Annales Universitatis Apulensis Series Oeconomica, vol. 15, iss. 2, pp. 670–681. DOI: 10.29302/oeconomica.2013.15.2.31.

Toktas Y., Sevinc H., Bozkurt E. (2013). The Evolution of Regional Development Agencies: Turkey Case. Annales Universitatis Apulensis Series Oeconomica, vol. 15, iss. 2, pp. 670–681. DOI: 10.29302/oeconomica.2013.15.2.31.

Toktas Y., Botoc C., Kunu S., Prozan R. (2018). The Regional Development Agency Experiences of Turkey and Romania // Business and Economics Research Journal, vol. 9, no. 2, pp. 253–270. DOI:10.20409/berj.2018.103.

Toktas Y., Botoc C., Kunu S., Prozan R. (2018). The Regional Development Agency Experiences of Turkey and Romania. Business and Economics Research Journal, vol. 9, no. 2, pp. 253–270. DOI:10.20409/berj.2018.103.

Vickerman R. (2017). Beyond cost–benefit analysis: the search for a comprehensive evaluation of transport investment // Research in Transportation Economics, vol. 63, pp. 5–12. DOI: 10.1016/j.retrec.2017.04.003.

Vickerman R. (2017). Beyond cost–benefit analysis: the search for a comprehensive evaluation of transport investment. Research in Transportation Economics, vol. 63, pp. 5–12. DOI: 10.1016/j.retrec.2017.04.003.

Wegrich K., Hammerschmid G., Kostka G. (2017). The Challenges of Infrastructure: Complexity, (Ir)Rationalities, and the Search for Better Governance. In: Wegrich K., Hammerschmid G., Kostka G. (eds.). The Governance of Infrastructure, Oxford University Press, pp. 1–18. DOI: DOI:10.1093/acprof:oso/9780198787310.003.0001.

Xu X., Yang G., Tan Y., Liu J., Zhang S., Bryan B. (2020). Unravelling the effects of large–scale ecological programs on ecological rehabilitation of China’s Three Gorges Dam // Journal of Cleaner Production, vol. 256, art. 120446. DOI: 10.1016/j.jclepro.2020.120446.

Xu X., Yang G., Tan Y., Liu J., Zhang S., Bryan B. (2020). Unravelling the effects of large–scale ecological programs on ecological rehabilitation of China’s Three Gorges Dam. Journal of Cleaner Production, vol. 256, art. 120446. DOI: 10.1016/j.jclepro.2020.120446.