Неэргодическая экономика

Авторский аналитический Интернет-журнал

Изучение широкого спектра проблем экономики

Инструменты государственного управления: прогнозирование vs проектирование

Статья посвящена дискуссионной проблеме целесообразности отказа в практике государственного управления от инструмента социального прогнозирования в пользу методов планирования и проектирования. Методологической основой исследования послужил концептуальный императив о невозможности адекватного прогнозирования в современном мире, поддерживаемый такими авторитетными исследователями, как Дуглас Норт, Джордж Сорос, Нассим Талеб и Арнольд Тойнби. Для иллюстрации справедливости данного тезиса был проведен сравнительный анализ, для чего рассмотрены основные группы факторов, ставящие под сомнение возможность и целесообразность сохранения инструмента социальной прогностики.

Введение: новые управленческие вызовы

 

В настоящий момент мир находится в состоянии глобальной турбулентности, когда старый миропорядок утратил свою эффективность и происходит его переформатирование. Однако контуры нового формата пока не определены. Такая ситуация в отношении всех государств и народов порождает жесткий цивилизационный вызов: каково будет их место в Новом Мире? Разумеется, этот вызов адресован прежде всего властным национальным элитам. Для ответа на столь масштабный вызов власть должна иметь в своем распоряжении по-настоящему эффективную систему государственного управления.

Сказанное полностью приложимо к российской властной элите, которая должна найти свою модель развития страны, обеспечившую бы ей достойное место в геополитическом пространстве. Опыт показывает, что страны-претенденты на роль новых тяжеловесов мировой политики (США, Китай, Турция, Индия и т.д.) реализуют глобальные долгосрочные проекты овладения будущим. Подобное противостояние равносильно конкуренции властных элит – у кого система управления будет сильнее, разнообразнее, пластичнее, тоньше, решительнее и т.п. одновременно. Неудивительно, что во многих странах сейчас усиливается авторитарность властных режимов (например, в Китае, Турции, Иране), способных обеспечить мобилизацию своего населения и вести его строго заданным курсом. Россия также участвует в этом процессе, однако при сильной вертикали власти ее программные документы имеют достаточно мягкий характер. В частности, одним из инструментов властей выступают прогнозные документы. Например, Министерство экономического развития (МЭР) РФ готовит ежегодный прогноз социально-экономического развития страны на очередные несколько лет.

Насколько адекватен прогнозный инструментарий для современного мира? Возможно ли вообще прогнозирование в современном мире? И если нет, то чем эту процедуру можно заменить? Не пришло ли время новой парадигмы управления будущим?

Цель статьи – получение ответов на поставленные вопросы.

 

Несостоятельность сценарного формата прогноза: качество vs количество

 

Сегодня имеется целый ряд обстоятельств, которые ведут к отрицанию экономической и социальной прогностики как таковой. На наш взгляд, мы переживаем конец эпохи прогнозирования. Данный инструмент управления стремительно теряет свою действенность и популярность. Рассмотрим подробнее ключевые императивы, ставящие под сомнение востребованность социальной прогностики.

Предсказанное Самюэлем Хантингтоном столкновение цивилизаций началось и набирает обороты [Хантингтон, 2003], а в этих условиях возрастают требования к любым видам управленческой деятельности, в том числе и к предвидению будущих событий. Если в более стабильной среде прогнозы играли роль потенциальных и весьма примерных ориентиров в отношении возможных изменений, то теперь этого недостаточно. В частности, в нынешних условиях стала совершенно очевидна порочность сценарного прогнозирования. Если в прошлом подобные ни к чему не обязывающие сценарии служили в качестве дополнительной информации относительно возможного будущего, то сегодня встает жесткая дилемма: либо прогноз должен стать однозначным и довольно точным предсказанием будущего, либо он вообще не нужен и должен быть заменен другими нормативными инструментами. Во втором случае речь идет об отказе от прогнозирования в пользу планирования и проектирования будущего, а это уже принципиально другая доктрина управления.

Относительно недостатков сценарного прогнозирования укажем следующие положения.

Во-первых, сценарный подход нарушает главный научный принцип – любые прогнозы должны проверяться на точность, тогда как для альтернативных сценариев это сделать невозможно. Фактическое (апостериорное) значение прогнозных параметров, как правило, попадает между разными сценариями и нет никакой объективной возможности оценить точность подобного «множественного» прогноза. Более того, зачастую трудно даже идентифицировать, какой именно сценарий реализовался в реальности; одни фактические параметры тяготеют к одному сценарию, другие – к другому и т.д.

Во-вторых, сценарный прогноз не имеет практического значения, так как не ясно, к чему все-таки готовиться. Как правило, изначально диапазон сценарных параметров таков, что реальной ход событий при прочих равных условиях заведомо попадет в эти «ворота», что делает подобный документ банальным. Для иллюстрации нелепости устоявшейся практики возьмем пример астронома, рассчитывающего траекторию приближающегося к Земле астероида. Трудно возразить, что сама идея сценарного прогноза в данном случае выглядит абсурдно: в первом сценарии астероид пролетит далеко от земли, во втором – рядом с ней, а в третьем – врежется в нее. Такого рода сценарии только еще больше дезориентируют лиц, принимающих управленческие решения. Социальные прогнозы не являются исключением из правила, а потому должны быть либо однозначными, либо вообще отсутствовать.

В-третьих, систематически не сбывающийся прогноз теряет смысл. Например, в России большинство социально–экономических прогнозов не оправдывается. Тогда для чего бесконечно повторять одну и ту же холостую и весьма затратную процедуру?

В-четвертых, прогноз не имеет ясного административного статуса. С одной стороны, не определено, должны быть выполнены прогнозные значения или это просто факультативная информация для населения, бизнеса и чиновников. С другой стороны, не понятно, кто и какое наказание должен нести в случае откровенного фиаско подготовленного прогноза.

Нельзя не отметить и того факта, что сценарный подход автоматически кратно увеличивает объем планового документа. Например, «Прогноз социально-экономического развития Российской Федерации на 2021 год и на плановый период 2022 и 2023 годов» представляет собой текст, основное тело которого составляет 94 страницы, а вместе с приложениями – 431 страницу. С таким массивным документом эффективно работать может только очень ограниченный круг экспертов; представители же власти, бизнеса и населения могут это делать крайне избирательно, что, как правило, их еще больше запутывает.

В соответствии со сложившейся в России административной традицией социально–экономический прогноз выступает в качестве одного из инструментов системы государственного регулирования и служит, в частности, в качестве исходной информации для Министерства финансов РФ при подготовке бюджета на следующий год. Однако такое место макропрогноза страны в системе управления выглядит неубедительно. Во-первых, в прогнозных документах совершенно недостаточно информации для формирования бюджета с его детальной субъектной разбивкой, а во-вторых, каким образом можно «слить» несколько прогнозных сценариев в один плановый документ – бюджет, не ясно. Заметим, что в связи с тем, что бюджет страны имеет силу закона, то ни о каких его сценариях не может быть и речи. Сказанное лишний раз демонстрирует искусственность макроэкономического прогноза как инструмента государственного управления.

Кроме того, в современном мире нужно предсказывать не столько масштабы традиционных процессов (например, темпы экономического роста, инфляции и т.п.), сколько сами события (например, конфликт на границе страны между двумя сопредельными государствами, недружественные действия типа санкций со стороны группы стран и т.п.). Иными словами, картина будущего должна принимать вид не совокупности оцифрованных экономических показателей, а набора ожидаемых событий. Как это ни парадоксально, но сегодня гораздо важнее качественные проектировки на будущее, нежели количественные оценки хорошо известных статистических агрегатов. Однако событийный подход выходит за рамки современной социальной прогностики, в связи с чем все прогнозы носят сугубо количественный характер, и тем самым не отвечают современным запросам системы государственного управления.

 

Принцип Тойнби в прогнозировании

 

Еще в 40-х годах прошлого века британский историк Арнольд Тойнби писал: «Одним из кардинальных положений моей теории была мысль о том, что наименьшей ячейкой умопостигаемого поля исторического исследования должно служить целое общество, а не случайные изолированные фрагменты его вроде национальных государств…» [Тойнби, 2011, с. 17]. Иными словами, нельзя адекватно понять историю одной страны или народа, не понимая всей мировой истории, в контекст которой вписывались соответствующие страны и народы.

Трудно не согласиться в этом пункте с Тойнби, но если перенести его тезис с истории, т.е. изучения ретроспективы, на прогнозирование, т.е. изучение перспективы, то для современного мира, достигшего пика глобализации, мы получим следующую формулу: нельзя сделать качественный прогноз развития отдельной страны, не имея представления о будущем развитии всего мира. Вряд ли этот тезис может быть подвергнут сомнению. Например, эпидемия COVID–19 прекрасно продемонстрировала, что экзогенное событие в одной стране (Китае) совершенно разным и непредсказуемым образом откликается на других странах; при этом все предыдущие национальные экономические прогнозы на 2020 год автоматически потерпели фиаско.

Судя по всему, в дальнейшем подобные спонтанные события будут повторяться с аналогичным глобальным эффектом, а это фактически перечеркивает значение национальных прогнозов экономического развития в качестве адекватного инструмента государственного управления, равно как и саму деятельность по прогнозированию. Построение же глобальных прогнозов в количественном выражении нереалистично.

 

Альтернативные цели и измерители социального развития

 

Сегодня главным мерилом социального успеха любого государства и главным прогнозным показателем является показатель темпа роста валового внутреннего продукта (ВВП). Аналитики и чиновники спорят о том, выйдет, например, российская экономика в 2021 году на рост в 3,5% ВВП или он не превысит 2%. Академические экономисты продолжают строить математические модели, в которых фигурируют новые и доселе неучтенные факторы и механизмы экономического роста. Однако в среде публицистов и профессионалов все настойчивее звучит тезис о том, что в современном мире приоритеты экономического роста далеко не всегда являются первоочередными и доминирующими.

Ярким подтверждением этому служит развитие в мире циклической экономики в качестве ответа на экологический вызов, остро стоящий перед всем мировым сообществом. Особенно актуален он для быстро развивающихся стран. Например, на фоне стремительного экономического развития в Китае загрязнение окружающей среды в стране за последние 30 лет выросло почти в 15 раз [Chen et al., 2020]. Одним из решений данной проблемы в наши дни принято считать переход к экономике замкнутого цикла (циклической экономике), которая представляет собой альтернативу традиционной линейной экономке и основана на возобновлении ресурсов [Mathews, Tan, 2016; Aguilar–Hernandez et al., 2021]. Данный подход получил широкое распространение в Японии, которая в рамках программы «Общество правильного материального цикла» сосредоточилась на мерах по управлению отходами [Ogunmakinde, 2019]. Южная Корея реализует «Стратегию зеленого развития», предусматривающую расширение возможностей использования возобновляемых источников энергии и вторичной переработки сырья [Herrador et al, 2020]. Экономика замкнутого цикла теперь уже лежит и в основе государственной политики Китая [Fan, Fang, 2020]. Свои собственные модели развития циклической экономики с уникальными характеристиками разработали такие страны, как США, Дания, Германия, Франция [Ghisellini et al., 2016; D’Amato et al, 2019]. Анализ влияния циклической экономики на экономической рост Китая, проведенный на основе панельных данных 163 городов с 2001 по 2012 год, показал ее негативное воздействие на начальном этапе реализации из-за необходимости перестройки традиционных моделей производства и потребления с его последующим снижением в долгосрочной перспективе, а также большую адаптивность к экономике замкнутого цикла и меньшую затратность ее внедрения для менее развитых городов, что связано с их низким уровнем освоения ресурсов, позволяющим быстрее приспособиться к качественно новому пути развития [Chen et al., 2020]. Таким образом, уже далеко не всегда задача экономического роста является краеугольным камнем, вокруг которого сосредоточены все остальные приоритеты.

Справедливости ради надо сказать: понимание, что материальное благополучие еще не все, следовательно, и ВВП не является универсальным мерилом прогресса страны, было почти всегда. Уже в 1940–х годах проводились систематические опросы населения разных стран по поводу их уровня счастья. Сегодня уже сформировался такой раздел экономической науки, как экономика счастья. Одним из важнейших достижений данного направления стало эмпирическое установление следующего парадокса: в США индекс счастья (процент очень счастливых людей) достиг исторического максимума в 1957 году (52%), после чего данный показатель прекратил свой рост и в первом десятилетии XXI века находился на уровне конца 1940–х годов; уровень же реального душевого ВВП все это время неуклонно рос и за период 1955–2007 гг. увеличился почти в 3 раза; похожая картина наблюдалась в Великобритании и Японии [Лэйард, 2012, с. 50]. Тем самым стало очевидно, что уровень жизни и счастье – далеко не одно и то же. Более того, чрезмерное «богатство народов» может быть пагубным для их самочувствия.

Пропагандистом альтернативного экономического мировоззрения стал экономист Эрнст Фридрих Шумахер (Ernst Friedrich Schumacher), британец немецкого происхождения, который побывал во второй половине 1950–х годов в Бирме (Мьянме) и Индии. Там на него сильное влияние оказали Мохандас Карамчанд Ганди (Mohandas Karamchand Gandhi) и его близкий соратник, индийский экономист Джозеф Челлэдурай Кумараппа (Корнелиус) (Joseph Chelladurai Kumarappa (Cornelius)). Последний в то время разрабатывал экономическую теорию «самодостаточной экономики» (selfreliant economies), а первого Шумахер называл величайшим «народным экономистом», экономическое мышление которого в отличие от западного прагматизма было основано на духовности. По итогам своей поездки на Восток Шумахер в 1966 году в книге «Asia: A Handbook» ввел в оборот понятие «буддийская экономика» [1].

Окончательный удар по позициям ВВП был нанесен в 1972 году королем Бутана Джигме Сингье Вангчуком, который произнес историческую фразу: «Счастье народа важнее процентов валового внутреннего продукта» [2]. В этом же году король Бутана Вангчук предложил ввести в практику так называемый Индекс валового национального счастья (ВНС) (Gross National Happiness – GNH). Духовная традиция Бутана требовала измерения не только экономических факторов, но социальных и экологических, ибо счастье – это цель всех людей, и правительство должно нести ответственность за обеспечение своего населения таким «продуктом».

Не вдаваясь в историю, укажем лишь, что в современной международной аналитике ВНС используется наряду с ВВП. Однако умаление диагностических свойств показателя ВВП и феномена экономического роста означает иную доктрину развития общества. В рафинированном виде она реализуется в Бутане, который лишь в последние десятилетия стал активно модернизироваться и вовлекаться в международную торговлю. Страна строит дороги, проводит электричество, развивает современное здравоохранение и образование, но при всем этом бутанское правительство пытается соединить экономический рост с сохранением традиционной культуры и социальным благополучием населения. На практике идеология ВНС реализуется через пятилетнее планирование развития экономики, при котором прогресс сознательно осуществляется невысокими темпами, чтобы не разрушить традиционные национальные ценности — семью, культуру, природу, буддийскую религию. Стоит отметить, что не только в Бутане подобная идеология лежит в основе национального развития. Еще одним примером реализации доктрины «буддийской экономики» является упоминаемая выше Япония [3].

Относительную ценность материального благосостояния понимали и российские экономисты: «…экономический рост не является абсолютной ценностью экономической политики. Экономическая стабильность, полное использование уже ранее вовлеченных в производство ресурсов являются важными и при определенных обстоятельствах… конкурирующими целями» [Яременко, 2001, с.8].

Узость понятия экономического роста проявляется и в существовании такого термина, как качество экономического роста, которое является многоаспектным и предполагает анализ содержания, результатов, источников и факторов роста, его структуры и тенденций ее изменения [Теняков, 2007]. В настоящее время еще так и не выработано однозначного определения качества экономического роста, однако это не помешало Римскому клубу обосновать – сначала в 1972 г., а потом в 1992 г. – невозможность долгосрочного устойчивого развития на основе простого количественного роста и провозгласить задачу перехода к иному типу развития, основанному на качественном росте экономики. Сделанные аналитиками выводы об уменьшении биоразнообразия, уничтожении тропических лесов, отмирании верхушек деревьев в Северном полушарии и изменении климата проявляют себя каждый день с новой силой [Медоуз, Рандерс, Медоуз, 2007].

Сказанное выше свидетельствует о том, что количественное разрастание мировой экономики достигло физического предела и уже не имеет смысла, следовательно, и ее количественное прогнозирование также утратило смысл. Мир переходит в другой режим, в отношении которого традиционная прогностика бессильна. Можно сказать, что мы оказались в патовой ситуации: прогнозировать стало нечего, а предвидение важных событий не является предметом прогностики. Можно конкретизировать сказанное: бессмысленно прогнозировать темпы экономического роста, инфляции, безработицы и т.п. и бороться за их обеспечение, если они достигаются за счет продажи сырой нефти, антигуманной социальной политики и интеллектуальной и моральной деградации населения.

 

Интеллектуальная оппозиция феномену прогнозирования

 

Социальные науки прошли довольно длинный путь для того, чтобы осознать свои возможности и ограничения. Метод математического моделирования, культивировавшийся в социальных науках в течение XX века, позволил им приблизиться к естественным наукам в части точности количественных оценок и прогнозов. Однако в начале XXI века для многих исследователей стало ясно, что ожидания от социального прогнозирования были сильно завышены. Это привело к реанимированию определенной интеллектуальной традиции, отрицающей социальную прогностику и зародившуюся, разумеется, гораздо раньше.

Одним из первых об этом заговорил Джордж Сорос, выдвинувший «шнурочную» концепцию истории на основе своей теории рефлексивности [Сорос, 1996а]. По Соросу, все события могут быть условно разделены на две категории: повседневные (случайные), не вызывающие изменений в восприятии людей, и исторические (уникальные), революционно влияющие на сложившиеся мнения участников и ведущие к дальнейшим изменениям господствующих условий [Сорос, 1996а, с. 67]. Благодаря именно второй группе событий реальность не колеблется вокруг некоего заданного равновесного состояния, а постоянно меняется вплоть до возникновения исторически значимых (качественно новых) социальных сдвигов. В свою очередь исторически значимые события уникальны, а потому не имеют свойства повторяемости и регулярности [Сорос, 1996а, с. 69]. Такие представления полностью оправдывают тезис «история ничему не учит».

По мнению Сороса, любой кризис имеет рефлексивную природу, когда накопленные ошибки в предпочтениях субъектов заводят систему в тупик. При этом ошибки присутствуют всегда: вопрос лишь в степени их существенности. Они возникают в результате недостаточности у хозяйственных субъектов информации, прежде всего, о действиях других участников рыночного процесса. Сорос полагает, что заблуждения и ошибки в социальных системах играют такую же роль, что и мутации в биологических системах [Сорос, 1996а].

Теория рефлексивности Сороса несет в себе антиматематический потенциал, ибо в соответствии с ней нельзя формализовать процесс рождения ошибок, а следовательно, принципиально невозможно формализовать функционирование системы, механизм рождения циклов и кризисов. Подобная позиция объясняет и тот факт, что сам Сорос в своей инвестиционной деятельности никогда не использовал современные численные методы и технический анализ, и его пренебрежительное отношение к ним [Сорос, 1996б, с. 18].

Следующая веха в отрицании прогностики связана с Дугласом Нортом, который ввел понятие неэргодичности социума. Он, в частности, прямо заявлял, что «для историка экономики, изучающего десять тысячелетий человеческой истории, начиная с неолитической революции, эргодическая гипотеза является а–исторической» [Норт, 2010, с. 36]. По его мнению, экстраординарные изменения социальной системы «свидетельствуют о том, что мы создавали и создаем общества, являющиеся уникальными по сравнению со всем, что имело место в прошлом» [Норт, 2010, с. 36]. Изменения, осуществляемые нами сегодня, создают новую и во многом неожиданную среду завтра. «Неожиданную в том смысле, что у нас нет исторического опыта, который подготовил бы нас к встрече с ней» [Норт, 2010, с. 37].

С одной стороны, было многое сделано для того, чтобы постоянно изменяющаяся социальная среда стала более предсказуемой. С другой стороны, мы это делаем путем создания нового, небывалого прежде мира. Тогда правомерен вопрос: можно ли на основе знания прошлого предсказывать будущее? Напрашивается очевидный ответ: «…теория, выведенная на основе прошлого опыта, не имеет значения для понимания настоящего и будущего…» [Норт, 2010, с. 37]. Однако Норт констатирует, что подобная деструктивная позиция является неудовлетворительной, ибо отрицает вообще все усилия и достижения экономистов. В связи с этим он придерживается менее радикального мнения, хотя и оно ставит однозначный и исчерпывающий диагноз: «Ответ заключается в том, что временной горизонт для подобного предсказания, строго говоря, будет весьма коротким» [Норт, 2010, с. 37]. Тем самым Норт прямым текстом говорит о крайней ограниченности любой социальной прогностики и неявно придерживается прогностического нигилизма.

Окончательную точку в отрицании возможности социального прогнозирования поставил Нассим Талеб своей концепцией Черных лебедей, под которыми подразумеваются периодически возникающие в социуме уникальные события, обладающие тремя свойствами: аномальностью и принципиальной непредсказуемостью (в прошлом ничто их не предвещало); ретроспективной объяснимостью (логичная «расшифровка» явления дается только после того, как оно случилось); огромной силой воздействия на общественную жизнь [Талеб, 2009, с. 10]. Неудивительно, что на основе такой концепции Талеб высказывает предельно негативное мнение о социальной прогностике. Для иллюстрации такового приведем два его афоризма. Первый: «Что касается прогнозирования – забудьте о прогнозировании: прогнозы (выраженные словами) не имеют никакого отношения к размышлению (выраженному делами)» [Талеб, 2018, с. 48]. Второй: «Просто запомните: прогноз, особенно когда он сделан «по науке», часто оказывается последним убежищем шарлатана – да и был им с начала времен» [Талеб, 2018, с. 49].

К сказанному можно добавить только два характерных предиката Тойнби: «Наше посмертное изучение погибших цивилизаций не позволяет нам составить гороскоп нашей собственной или какой–либо другой цивилизации» [Тойнби, 2011, с. 20]; «…наше будущее зависит от нас самих» [Тойнби, 2011, с. 47].

Напомним лишь, что все выше названные личности – Сорос, Норт, Талеб и Тойнби – не просто являются известными, признанными и авторитетными специалистами, но давно считаются своеобразными социальными гуру современной интеллектуальной элиты и во многом несут миссию провозглашения новых общественных и научных императивов. А отстаиваемый ими тезис состоит в том, что прогнозировать будущее невозможно и не нужно.

 

Ненадежность исходной статистики

 

Еще одно важное обстоятельство, которое не просто усложняет, а практически полностью исключает подготовку добротных прогнозов, состоит в катастрофическом падении качества статистической информации. Для России это проявилось даже в административных пертурбациях, когда Росстат из самостоятельного учреждения перешел под крыло МЭР РФ для согласования позиции по поводу выдаваемых в общественное пространство цифр. Сегодня уже недоверие к официальным данным Росстата и Банка России стало нормой.

В качестве примера приведем следующее расхождение оценок инфляции на 2019 год. Так, по данным международной аудиторско–консалтинговой компании PricewaterhouseCoopers (PwC), уровень наблюдаемой инфляции во втором квартале 2019 года составил 10,4% по сравнению с данными Банка России – 5%. Главная причина такого положения дел – несовершенство методики определения инфляции. Например, по оценке заведующего отделом социологии фонда ИНДЕМ Владимира Римского, инфляция в группе среднеобеспеченных лиц за указанный период составляет 15–20% [4]. Альтернативные замеры инфляции проводит и холдинг «Ромир», который пользуется своей базой данных, включающей 40 тыс. россиян, 15 тыс. домохозяйств в 220 городах; для сбора данных сканируются QR–коды с чеков более чем 15 млн покупок. Согласно дефлятору «Ромира», за 10 мес. 2020 года цены в стране выросли на 10,3%, тогда как индекс инфляции Росстата составил 3,99%. Добавим, что по оценке ИАЦ «Альпари» цены на импортное продовольствие из-за девальвации рубля за этот же период выросли на 23% [5]. Таким образом, разночтения в измерении инфляции достигают кратных величин.

Отдельного упоминания заслуживает оценка темпов прироста ВВП в 2018 году, которая определялась в три этапа. Первая оценка МЭР РФ и Росстата составила 2,0%, вторая 2,3%, третья – 2,5%; параллельно Росстат улучшил и оценку роста ВВП РФ за 2017 год – с 1,6% до 1,8% [6]. Подобные пересчеты были сделаны задним числом, тем самым заметно изменив исходные данные.

Приведенные примеры можно продолжить, однако главное состоит в том, что при таком «ретроспективном» пересчете важнейших статистических данных и, следовательно, допущении грубых ошибок измерения («досчет» темпа ВВП за 2018 год прибавил ¼ (!) к исходной величине) говорить о корректном прогнозировании просто не имеет смысла. При этом заметим, что ухудшение качества информации характерно отнюдь не для одной России; оно тотально. Например, Китай, наоборот, всегда старался занижать свои экономические успехи, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания со стороны конкурентов, а президентские выборы 2020 года в США побили все рекорды в искажении информации.

 

Перспектива конца экономического роста и смены режима развития

 

Сегодня не только политики и ученые, но и простые обыватели в качестве рабочего термина используют понятие темпа роста ВВП. Однако в основе этой традиции имеется серьезный изъян.

Экскурс в историю человечества позволяет проследить его деятельность на протяжении примерно 10 тысяч лет, начиная еще с эпохи неолита и даже палеолита. И, как оказывается, все это время за исключением последних 250–300 лет мир существовал в режиме так называемой мальтузианской ловушки или ловушки бедности, для которой характерно примерное совпадение темпов роста ВВП и населения, в связи с чем изначально низкий душевой уровень жизни не изменялся. Это означает, что подавляющее большинство людей находилось в состоянии полуголодного существования.

Для понимания масштаба проблемы приведем следующие факты. Владимир Попов сделал расчеты, сколько зерна и растительного масла мог купить мелкий лавочник в Китае в III в. н.э. (по роману «Троецарствие», где подробно описаны не только доходы разных социальных групп, но и размеры взяток должностным лицам) и римский легионер, командир центурии, размещенной в форте Саалбург на юге Германии, во II в. н.э. Как оказалось, в пересчете на граммы золота получается порядка 500 долл. в год в ценах 1995 г.; ценовые пропорции между золотом, оливковым маслом и пшеницей с тех пор изменились мало [Попов, 2012, с. 38]. Всемирный банк в качестве порога абсолютной бедности до 2015 года задавал норму в 1,25 долл. США в день, а с 2015 года – 1,9 долл. Это означает, что годовой порог бедности до 2015 г. составлял 456 долл., а после – 693 долл. в ценах 2020 г. Таким образом, человечество во всех точках мира жило крайне скудно, а изменить эту ситуацию не удавалось.

И лишь приход капитализма позволил преодолеть мальтузианскую ловушку. Капитализм, экономический рост и технологический прогресс пришли одновременно и до сих пор неразрывно связаны друг с другом. Сегодня это кажется настолько естественным и очевидным, что современная экономическая наука – это наука об экономическом росте; все остальные ее аспекты воспринимаются лишь в качестве приложений к проблеме роста. Более того, похоже, что человечество за 2–3 последних века отучилось жить без экономического роста; депрессия, подразумевающая нулевые темпы роста и сохранение достигнутого уровня, вызывает панику в политических и деловых кругах.

Вместе с тем множество фактов говорит о том, что эпоха экономического роста если еще и не завершилась, то находится на пути к своему завершению.

Прежде всего, напомним простую истину: режим экономического роста – это экспоненциальный взрывной рост, который характерен для переходных процессов и не может длиться вечно, в связи с чем многие ведущие ученые выражают откровенное сомнение в продолжении сложившегося тренда. По этому поводу характерно следующее высказывание лауреата Нобелевской премии по экономике Дугласа Норта: «Экономический рост был исключением, а правилом – стагнация и упадок…» [Норт, 2010, с. 193]. Иными словами, рано или поздно человечеству придется вернуться к режиму стагнации. Похожие опасения высказывает другой Нобелевский лауреат по экономике Роберт Лукас: «Современные теории устойчивого роста… абстрагируются от изучения предложения земли и вообще от ограниченных ресурсов. Подобные теории могут объяснять и объясняют длинные экономические ряды достаточно хорошо, но это не сможет продолжаться долго» [Лукас, 2017, с. 253]. И далее: «Становится все более очевидным то, что наследие неравенства, побочный продукт роста, является исторически проходящим» [Лукас, 2017, с. 256]. Еще более категоричен в своих суждениях известный французский экономист Тома Пикетти: вера в то, что нормальный рост составляет 3–4% в год, – это «иллюзия как с исторической, так и с логической точки зрения» [Пикетти, 2016, с. 107].

В связи со сказанным симптоматичной является работа Ричарда Хейнберга, вышедшая в США и Канаде еще в 2011 году. В ней автор доказывает, что экономический рост достиг физического предела и на его пути стоит три непреодолимых препятствия: истощение важных природных ресурсов (нефть, металлы, тяжелые элементы и пр.); ухудшение экологической обстановки (загрязнение мирового океана, ухудшение воздуха в городах, изменение климата и т.п.); перенакопление государственной и негосударственной задолженности (невозможность возврата полутора триллионов долларов в США только в форме кредита на образование, гигантские внешние долги США, Китая, Японии, которые уже нельзя погасить без экономической катастрофы для всего мира и т.п.) [Heinberg, 2011]. К сожалению, наш мир конечен, и вопрос остановки экономического роста – это лишь вопрос времени. Режим экономического роста – лишь краткий эпизод в истории человечества.

А коль скоро мир находится на переходе от режима роста к режиму стабилизации, то и дальнейшая прогностика вызывает серьезные вопросы; прогнозировать неизменные объемы производства кажется по меньшей мере нелепым занятием.

 

Признаки охлаждения мировой экономики

 

Завершая разговор о невозможности экономического роста, приведем для максимальной наглядности один умозрительный пример. Представим, что нынешний Китай с его экономическим потенциалом на протяжении ближайших 10–15 лет будет развиваться темпами в 10% ВВП. Простейшие расчеты показывают, что через 10 лет ВВП Китая увеличится более чем в 2,5 раза, а через 15 – более чем в 4 раза. Выдержит мир такое увеличение товарной массы? Не будет ли при этом окончательно разрушена вся среда обитания человека? А если на это наложить развитие остальных стран?

Поставленные вопросы являются риторическими, а потому не требуют ответа: очевидно, что рост экономики должен быть остановлен. В последние десятилетия даже невооруженным глазом видно, что мировая экономика медленно, но верно «остывает»: темпы экономического роста повсеместно снижаются. Однако такого стихийного медленного остывания явно недостаточно для перехода к новой реальности. И в этой связи симптоматичным представляется прокатившийся по всему миру в 2020 году COVID–19, который, несомненно, существенно «охладил» национальные экономики.

В данном контексте не мешает вспомнить классиков – Адама Смита и Томаса Мальтуса. Последний, в частности, говорил о том, что бесконтрольный рост населения вызывает непомерную нагрузку на окружающую среду, и это противоречие, в конечном счете, заканчивается восстановлением равновесия человечества с природой путем трех социальных «инструментов»: войн, голода и эпидемий. Большинство экономистов отвергло теорию Мальтуса: технологический прогресс позволил решить проблему голода, сдерживать глобальные войны и бороться с болезнями. Не менее ироничной критике подверглась и концепция Смита о пресловутой «невидимой руке»: в большинстве случаев она не желает участвовать в урегулировании негативных рыночных явлений. Потребовалось достаточно много времени, чтобы люди вновь увидели, как «невидимая рука» Смита внедряет в жизнь демографическую теорию Мальтуса. Уже сейчас очевидно, что человечество входит в режим постоянного «сожительства» с новыми вирусами, роль которых, судя по всему, будет состоять в сдерживании экономического роста.

Примечательным является следующий факт: эпидемия COVID–19 буквально взорвала информационно–аналитическое пространство. На основе весьма сомнительных данных о вирусном заболевании началось прогнозирование дальнейшего развития событий. Причем занимались этим зачастую узкие специалисты: математики, экономисты, врачи и пр. Однако уже в конце 1920–х – начале 1930–х годов Александр Чижевский на основе многовековых наблюдений убедительно показал, что появление эпидемий не подчиняется какой-либо закономерности, кроме одной: ей предшествует период аномальных природных явлений (извержение вулканов, землетрясения, проливные дожди, засуха, повышение солнечной радиации и т.п.) [Чижевский, 2015]. В настоящее время этот факт игнорируется, хотя все мы даже невооруженным глазом видим на протяжении последних десятилетий явное изменение климата – льды Арктики и Антарктиды тают, как и вечный снег на вершинах гор; нарастает частота пылевых бурь, ураганов, торнадо и т.п. Такого рода природные аномалии не прогнозируемы, но именно они создают предпосылки для появления эпидемий с сопутствующим им торможением экономической активности населения планеты.

Сказанное выше провоцирует вполне правомерный вопрос: зачем тогда нужен был капитализм с его технологическим прогрессом?

 

Миссия капитализма и роботомика

 

На фоне ставшей в последнее время популярной критики капитализма и высказываний о его скором конце нам хотелось бы выступить в его «защиту». Капитализм как форма общественных отношений возник отнюдь не случайно и с самого начала имел, на наш взгляд, великую миссию – разрушить мальтузианскую ловушку и запустить спираль технологического прогресса. Эта миссия выполнена. Более того, технологический прогресс подходит к своей завершающей фазе – тотальной роботизации и почти полной замене человека в сфере производства и обслуживания. Неудивительно, что в нарождающейся экономике такого числа работников как раньше будет не нужно. Что же тогда представляет собой современный капитализм и его дальнейшая модификация?

На наш взгляд, здесь уместна простая формула: зрелый капитализм = неомальтузианская ловушка + роботомика. Оба понятия нуждаются в уточнении.

Как было сказано ранее, уже имеются признаки конца экономического роста. Если рост экономики прекратится, то должен прекратиться и рост населения – в противном случае душевой уровень жизни будет падать. Таким образом, чтобы зафиксировать нынешний довольно высокий уровень жизни (особенно в развитых странах), необходимо обеспечение как минимум нулевых темпов роста ВВП и населения. Но если в условиях мальтузианской ловушки средний уровень жизни лишь немного превышал пределы физического выживания, что и делало ситуацию нетерпимой, то сейчас этот же режим будет поддерживаться в условиях гораздо более высокого душевого богатства, что позволяет назвать такой режим неомальтузианской ловушкой [Балацкий, 2019]. Такое стабильное положение будет удерживаться в условиях глобального распространения роботомики, т.е. экономики, основанной на широчайшем внедрении роботов для замены человеческого труда [Балацкий, 2020]. Становление тотальной роботомики выводит на первый план проблему «утилизации» лишнего населения.

Не останавливаясь на этой интригующей проблеме, укажем лишь, что существование мира в условиях неомальтузианской ловушки и роботомики предполагает полное переформатирование нынешней модели организации общества с переходом от парадигмы количества к парадигме качества. Однако совершенно очевидно, что выполнение капитализмом своей миссии путем создания роботомики и возможности поддержания режима неомальтузианской ловушки не ставит точку в развитии человечества, а порождает новые вызовы. Невиданное ранее материальное благополучие людей и поразительные достижения технологического прогресса порождают новые формы конкуренции (и сотрудничества) между странами, народами, регионами и социальными группами. Так как технологический прогресс всегда опережал социальный, моральный и духовный прогресс человечества, то и борьба за блага, даваемые технологиями, скорее всего, будет обостряться. И в этих условиях войны всех против всех традиционное количественное прогнозирование окончательно теряет свое значение.

 

Появление альтернативных концепций работы с будущим

 

Осознание недееспособности традиционных методов прогнозирования привело к поиску альтернативных подходов к предвидению будущего. Кратко коснемся некоторых из них, предварительно сделав оговорку, что все новые методы возникают под новым девизом: будущее надо не прогнозировать, а конструировать. Иными словами, аналитика перешла от пассивного созерцания трендов и попытки угадать их дальнейшие зигзаги к активному формированию образа будущего и его воплощению в жизнь. Подчеркнем, что это совершенно иная парадигма, которая все больше становится популярной в условиях глобальной турбулентности [7].

На сегодняшний день сложилось четыре направления работы с будущим [Балацкий, 2008]. Первое – прогнозирование, которое имеет статус сугубо научного подхода и постепенно отмирает. Второе – футурология, опирающаяся на индивидуальную интуицию конкретных персон. Хотя этот подход к предвидению будущего не признается наукой, но благополучно развивается. Например, в России существует Ассоциация футурологов, которая занимается прогностикой и моделированием будущего на основе, разумеется, нетрадиционных методов предвидения [8]. Третье направление – планирование, которое направлено не на угадывание будущих значений тех или иных параметров, а их задание в качестве цели. В этом случае речь идет не об объективном предвидении будущего, а о его конструировании в желаемом для субъекта планирования направлении. Своего апогея в несколько гипертрофированной форме планирование достигло в СССР, а теперь его разновидности продолжают повсеместно применяться: например, в Китае используются директивные (жесткие) планы, в Ирландии – индикативные (мягкие) планы и т.п. В отличие от прогнозирования и футурологии планирование является мощным инструментом государственного управления. Четвертое направление – форсайт: оно пришло в Россию около 15 лет назад и активно используется в работе органов исполнительной власти. В настоящее время лидером технологического форсайта в стране является Международный научно-образовательный Форсайт–центр Высшей школы экономики (ВШЭ), под эгидой которого выпускается тематический журнал «Форсайт» [9]. Подчеркнем, что форсайт является усовершенствованной гибридной формой планирования и прогнозирования, будучи наиболее адекватным инструментом государственного управления. При этом для процедуры форсайта характерны два важных признака: при определении наиболее перспективных направлений развития используется опрос экспертов, который нацелен на «включение» их коллективной интуиции; при одобрении перспективных направлений используется принцип широкого консенсуса, когда в результате предварительных переговоров достигается одобрение четырех заинтересованных в конкретном проекте социальных групп – населения, экспертов, бизнесменов, чиновников. Именно эта специфика позволяет форсайту выступать в качестве одного из самых перспективных и эффективных инструментов управления.

В последние годы активно развивается еще один инструмент государственного управления – стратегическая разведка, идеологом и архитектором которой является Петр Гваськов (псевдоним – Андрей Девятов) [Девятов, 2020а]. Данное направление оформилось в так называемую небополитику, представляющую собой разведку будущего и формирование его образа. Сам Девятов подчеркивает, что небополитика является не наукой, а искусством, ибо имеет дело не только с тем, что есть, но и с тем чего еще нет. Иными словами, она оперирует намерениями элит и глобальными проектами, используя искусство образов и подобий, знаков и признаков. По мнению автора, «разведка… есть управление надеждой, где соразмерность образов выстраивает гармонию, уместную обстоятельствам, а кратность подобий дает основание для своевременности действий» [Девятов, 2020а, с. 3]. Умение различать и трактовать знаки и символы в мировой политике становятся все более востребованными в условиях глобальной геополитической турбулентности, когда образуется множество неожиданных альянсов стран (например, Китай–Иран, Иран–Северная Корея и т.п.), а многие государства реализуют глобальные проекты по захвату будущего (например, Турция, Китай, США и др.). Подчеркнем, что стратегическая разведка оперирует понятиями, которые нетипичны для ортодоксальной науки управления – воля, вера, дух, гармония, надежда, война смыслов и нервов, и т.п. Однако при столкновении цивилизаций именно идеологическая и духовно–волевая составляющие выходят на передний план. Более того, для небополитики «история всех до сих пор существовавших обществ была историей войн и военного искусства» [Девятов, 2020б, с. 11]. В связи с этим чрезвычайно своевременной представляется разработанная Александром Владимировым общая теория войны [Владимиров, 2018].

Рассмотренные аналитические направления призваны создать образ будущего, овладеть им в условиях противостояния многочисленных сил, разработать и продвинуть свой глобальный проект преобразования страны и мира. В противном случае у стран и народов может не оказаться будущего, следовательно, и прогнозировать будет нечего.

 

Переформатирование системы государственного управления

 

Выше мы постарались ответить на поставленные в начале статьи вопросы. Например, прогнозные документы, основанные на любых самых изощренных инструментальных подходах, уже не соответствуют современным вызовам. В этом смысле России следует полностью отказаться от прогнозирования социально–экономического развития и перейти к проектированию и планированию будущего. При этом оговоримся, что новые технические возможности, основанные на методах больших данных и обучении машинных моделей (нейросетей), дают совершенно уникальные возможности для прогнозирования. Однако, по нашему убеждению, такое прогнозирование будет сугубо краткосрочным и локальным, например, недельное предсказание цен (спроса) на определенные продукты (услуги). Не исключено, что новые методы позволят прогнозировать конкретные события, но также на короткие периоды. Подобные прогнозы могут использоваться в принятии решений отдельных хозяйствующих субъектов, но не для государств.

Конкретизируем рекомендации для реорганизации российской системы государственного управления.

I. Отказ от составления социально–​экономических прогнозов в пользу перехода к методам планирования и проектирования. Отчасти это уже делается с помощью запуска национальных проектов, однако этого совершенно недостаточно. Необходимо определить свое место в мировой геополитической системе и тот глобальный проект, который должна реализовать Россия для обеспечения этого места. Параллельно следует сформировать набор конкретных планов и проектов.

Учитывая российские традиции в части центральной власти и федерального администрирования, все правительственные документы должны стать строго директивными, т.е. обязательными для исполнения. Данный принцип позволит воплотить в будущее планы и проекты правительства, однако поставленные цели не должны превращаться в догму, а потому следует использовать процедуру скользящего планирования и проектирования, когда изначальные планы и проекты могут корректироваться с учетом новых обстоятельств. Вместе с тем следует предусмотреть правила и процедуры корректировки документов, которое делало бы изменение изначальных целей явлением редким и требующим серьезного обоснования.

II. Увеличение горизонта планирования и проектирования. Отчасти это уже делается с помощью различных документов стратегического планирования на среднесрочный и долгосрочный периоды (например, разрабатываемая в настоящее время Стратегия развития РФ до 2050 года). Очевидно, что в арсенале системы государственного управления должны присутствовать нормативные документы стратегического значения, принимающие форму планов и проектов на длительный горизонт планирования – 20–30 лет. Не секрет, что в Китае и США разрабатываются и реализуются проекты на десятилетия вперед. В России такие проекты, как, например, освоение Дальнего Востока и северных территорий, создания развитой наноиндустрии и отрасли биотехнологий, участия в создании Великого шелкового пути требуют также десятилетий. Наличие и реализация таких проектов равносильно наличию будущего у страны. Неотъемлемым элементом работы правительства должен стать главный документ типа Декларации образа будущего общества, в котором провозглашаются принципы построения общества и, в частности, способ решения проблемы грядущего массового высвобождения работников. Это важно в силу принципиальной развилки – можно использовать результаты технологического прогресса для всех, для многих и для немногих. Например, в США и Китае этот ключевой вопрос решается по-разному. Россия должна определиться со своим путем и идеалом, со своей моделью распределения общественного богатства.

III. Внедрение механизма исполнения планов и проектов. Для этого необходимо обеспечить такой формат планов и проектов, который будет предусматривать связку «отчет – ответственность». Чтобы можно было проконтролировать выполнение директивного документа, в нем следует задавать конкретные и хорошо верифицируемые (проверяемые) показатели. Ответственность за выполнение проектного документа должна быть возложена на конкретное ведомство с персональной детализацией должностных лиц, для которых заранее предусмотрен пакет поощрений и санкций при достижении/недостижении проектных показателей и поставленных задач.

IV. Внедрение механизмов предвидения и конструирования будущего. Прежде чем принять директивный документ планового или проектного типа, следует осуществить предварительные действия по уяснению текущей ситуации и перспектив. Для этого рекомендуется оперативно применять метод форсайта и стратегической разведки. Только проведя соответствующую работу, можно переходить к планированию и проектированию мероприятий; в противном случае велика вероятность осуществить «насилие» над будущим, что выразится в проектных ошибках и последующих проблемах реализации задуманного. Выявление препятствий на предпроектной стадии важно для того, чтобы потом проект не начал пробуксовывать по непонятным причинам.

V. Создание двухуровневой системы управления экономикой. При внедрении плановых и проектных инструментов управления необходимо исходить из того, что они не должны стать тотальными и охватить всю национальную экономику. Речь идет о двухконтурной системе хозяйствования, в которой верхний уровень состоит из стратегических производств под патронажем государства, а нижний уровень представляет собой конкурентный рынок, состоящий из частных предпринимательских структур остальных отраслей. Именно такая модель выстроена в Китае, а отчасти и в России, с той лишь разницей, что в Поднебесной верхний слой экономики представляет собой высокотехнологичные государственные компании, а у нас – добывающие государственные конгломераты. России необходимо перенять опыт у южного соседа и запускать государственные долгосрочные масштабные проекты по созданию инновационных производств для обеспечения требуемого технологического рывка. В настоящий момент в риторике российского истеблишмента постоянно звучит надежда, что рынок сам должен породить и взрастить современные инновационные компании на основе эффективных институтов. Однако это ошибка, от которой следует отказаться раз и навсегда – малый бизнес не может в современных условиях создать высокотехнологичные глобальные корпорации. Именно грамотное разведение проектного и планового инструментария управления для новейших наукоемких производств и либеральной рыночной политики для компаний традиционных секторов экономики является залогом успеха всей планово–проектной деятельности. В противном случае страна рискует остаться без глобальных передовых фирм, идущих в авангарде технологического прогресса, и растратить управленческий ресурс на избыточный контроль за субъектами малого и среднего бизнеса.

VI. Переход от доктрины количества к качеству. Предыдущее столетие показывает, что Россия проиграла количественную экономическую гонку. Продолжать ее на этапе смены парадигмы развития совершенно бессмысленно. В связи с этим следует переходить к стратегии доминирования качества над количеством. Например, сегодня каждый житель России возраста 50 лет и больше может оценить качество лечения зубов сейчас и лет 30–35 назад. Стоимость лечения в данном случае ничего не скажет, ибо сама услуга стоматолога стала принципиально несопоставима с прошлым. Эта ситуация становится характерна почти во всем. Аналогичным образом, сегодня доктрина качества должна не просто браться в расчет, но и превалировать над количественными показателями. Еще раз повторимся, что бессмысленно обеспечивать высокие темпы ВВП, если при этом люди питаются вредными продуктами, дышат загрязненным воздухом и живут в полуразрушенных домах. Китайское руководство, ощутив на себе экологические плоды экономического роста, уже стремительно переходит к доктрине качества. Россия должна делать то же самое.

Последний пункт особенно важен, ибо только рост качества жизни и всего, что делает человек, может оправдать количественную стабильность экономики и не повторить эксперимент «Вселенная 25» [10], поставленный Джоном Кэлхуном (John Calhoun) в 1968–1972 гг. Только стремление к совершенствованию позволит высвободить творческий потенциал людей в условиях неомальтузианской ловушки и роботомики.

 

Заключение: к обществу единой судьбы

 

Судьба экономики, народа и страны зависит от качества системы государственного управления, которое находится в руках правящей элиты. В связи с этим правомерно задать вопрос: а насколько реалистичны все сформулированные выше изменения в системе управления? А если элиты не хотят менять свой стиль правления и работы с населением?

На первый взгляд, эти вопросы перечеркивают любые благие управленческие рекомендации. Однако это не совсем так. Дело в том, что сегодня уже стало ясно всем, что в нынешнем глобальном мире национальные элиты, в конечном счете, рано или поздно, разделят судьбу своего народа. Более того, чем глобальнее становится мир, тем ожесточеннее противостояние национальных государств и тем менее операциональным становится понятие глобальной элиты. Это означает, что национальные элиты вынуждены принять вызов со стороны зрелого капитализма. Следовательно, все современные национальные властные элиты фактически вступают в конкуренцию за право на достойное существование в постиндустриальном обществе самих себя и своих народов. А для успеха в этой борьбе необходимо не прогнозировать, а создавать свое будущее и быть готовыми к любым неожиданностям.

 

Источники

 

Балацкий Е.В. (2008). Сравнительные эволюционные характеристики технологий предвидения будущего // Наука. Инновации. Образование. Т. 3. № 2. С. 65–78.

Балацкий Е.В. (2019). Консенсусные институты для нейтрализации неомальтузианской ловушки // Вопросы регулирования экономики. Т. 10. № 3. С. 23–36.

Балацкий Е.В. (2020). Конец иллюзии экономического роста// Инвест–Форсайт, 7 декабря: https://www.if24.ru/konets-illyuzii-ekonomicheskogo-rosta/

Владимиров А.И. (2018). Основы общей теории войны. Часть 1: Основы теории войны. М.: Университет «Синергия». 1008 с.

Девятов А.П. (2020а). Разведка будущего как искусство образов и подобий. М.: ИП Соколова А.А. 276 с.

Девятов А.П. (2020б). Небополитика. Для тех, кто принимает решения. М.: ИП Соколова А.А. 280 с.

Лукас Р.Э. (2013). Лекции по экономическому росту. М.: Издательство Института Гайдара. 288 с.

Лэйард Р. (2012). Счастье: уроки новой науки. М.: Изд. Института Гайдара. 416 с.

Медоуз Д., Рандерс Й., Медоуз Д. (2007). Пределы роста. 30 лет спустя. М.: ИКЦ «Академкнига». 342 с.

Норт Д. (2010). Понимание процесса экономических изменений. М.: Изд. дом ГУ–ВШЭ. 256 с.

Пикетти Т. (2016). Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем Пресс. 592 с.

Попов В.В. (2012). Почему Запад разбогател раньше, чем другие страны, и почему Китай сегодня догоняет Запад? Новый ответ на старый вопрос // Журнал Новой экономической ассоциации. № 3(15). С. 35–64.

Сорос Дж. (1996а). Алхимия финансов. М.: Инфра–М. 416 с.

Сорос Дж. (1996б). Сорос о Соросе. Опережая перемены. М.: Инфра–М. 336 с.

Талеб Н.Н. (2018). Рискуя собственной шкурой: Скрытая асимметрия повседневной жизни. М.: КоЛибри, Азбука–Аттикус. 384 с.

Талеб Н.Н. (2009). Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М.: КоЛибри. 528 с.

Теняков И.М. (2007). Качество экономического роста как фактор национального развития. Автореферат диссертации… кандидата экономических наук. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова. 24 с.

Тойнби А.Дж. (2011). Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад. М.: АСТ: Астрель. 318 с.

Хантингтон С. (2003). Столкновение цивилизаций. М.: ООО «Издательство АСТ». 603 с.

Чижевский А.Л. (2015). Солнечный пульс жизни. М.: ФЙРИС–пресс. 352 с.

Яременко Ю.В. (2001). Экономический рост. Структурная политика // Проблемы прогнозирования. № 1. С. 6–14.

Aguilar-Hernandez G.A., Rodrigues J., Tukker A. (2021). Macroeconomic, Social and Environmental Impacts of a Circular Economy up to 2050: A Meta-analysis of Prospective studies. Journal of Cleaner Production, no. 278, article 123421. DOI: 10.1016/j.jclepro.2020.123421.

Chen Z., Chen S., Liu C., Nguyen L.T., Hasan A. (2020). The effects of circular economy on economic growth: A quasi–natural experiment in China. Journal of Cleaner Production, no. 271, article 122558. DOI: 10.1016/j.jclepro.2020.122558.

D’Amato D., Korhonen J., Toppinen A. (2019). Circular, green, and bio economy: how do companies in land–use intensive sectors align with sustainability concepts? Ecological Economics, no. 158, pp. 116-133. DOI: 10.1016/j.ecolecon.2018.12.026.

Fan Y., Fang Ch. (2020). Circular economy development in China–current situation, evaluation and policy implications. Environmental Impact Assessment Review, no. 84, article 106441. DOI: 10.1016/j.eiar.2020.106441.

Ghisellini P., Cialani C., Ulgiati S. (2016). A review on circular economy: the expected transition to a balanced interplay of environmental and economic systems. Journal of Cleaner Production, no. 114, pp. 11–32. DOI: 10.1016/j.jclepro.2015.09.007.

Heinberg R. (2011). The End of Growth: Adapting to Our New Economic Reality. Cabriola Island, B.C.: New Society Publishers. 321 p.

Herrador M., Cho Y., Park P.-H. (2020). Latest circular economy policy and direction in the Republic of Korea: Room for enhancements. Journal of Cleaner Production, no. 269, article 122336. DOI: 10.1016/j.jclepro.2020.122336.

Mathews J.A., Tan H. (2016). Circular economy: Lessons from China. Nature, vol. 531, iss. 7595, pp. 440–442. DOI: 10.1038/531440a.

Ogunmakinde O.E. (2019). A review of circular economy development models in China, Germany and Japan. Recycling, vol. 4, no. 3, p. 27. DOI: 10.3390/recycling4030027.

 


[1] Савиных С. (2014). Буддийская экономика // Человек без границ. 21 декабря. URL: https://www.bez-granic.ru/index.php/2013-08-04-13-26-15/kakustroenmir/2112-buddijskaya-ekonomika.html.

[2] Савиных С. (2014). Буддийская экономика // Человек без границ. 21 декабря. URL: https://www.bez-granic.ru/index.php/2013-08-04-13-26-15/kakustroenmir/2112-buddijskaya-ekonomika.html.

[3] Там же.

[4] Запад вычислил: реальная инфляция в России перехлестнула 10% // Рамблер. Новости. 19.09.2019. URL: https://news.rambler.ru/other/42855939-zapad-vychislil-realnaya-inflyatsiya-v-rossii-perehlestnula-10/

[5] Нечаев А. (2020). Реальная инфляция для россиян в разы превысила официальную оценку // Росбалт. 07 декабря. URL: https://www.rosbalt.ru/posts/2020/12/07/1876645.html

[6] Росстат уточнил оценку роста ВВП в 2018 году // Рамблер. Новости. 31.12.2019. URL: https://finance.rambler.ru/economics/43439616-rosstat-utochnil-otsenku-rosta-vvp-v-2018-godu/

[7] Отметим любопытный когнитивный парадокс. Поразительно, что на индивидуальном уровне никому не приходит в голову прогнозировать свою жизнь; нормальные люди ее проектируют, планируют и выстраивают в соответствии со своими представлениями о ней. Однако на макроуровне эта тривиальная истина теряет свою самоочевидность и возникает иллюзия, что можно прогнозировать «жизнь» целой страны.

[8] Ассоциация футурологов. URL: http://futurologija.ru/

[9] Форсайт входит в Россию. URL: https://foresight-journal.hse.ru/data/2011/11/11/1271941368/6-7.pdf

[10] Напомним, что суть эксперимента сводилась к созданию для популяции мышей своеобразного рая, в котором еда, территория и строительный материал для гнезд были неограниченны. Вопреки ожиданиям, начальный экспоненциальный рост колонии мышей замедлился, появилась группа «отверженных» самцов, не нашедших своей социальной роли, что в корне изменило поведенческую модель всех мышей и привело к тому, что через 4 года в загоне осталось 122 особи, вышедшие из репродуктивного возраста. Тем самым «рай» для мышей быстро закончился полной депопуляцией. Человек имеет потенции избежать такого исхода, однако этот вопрос выходит за рамки статьи.

 

 

 

 

Официальная ссылка на статью:

 

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. Инструменты государственного управления: прогнозирование vs проектирование // «Управленец», 2021. Т. 12, № 1. С. 18–31.

1215
10
Добавить комментарий:
Ваше имя:
Отправить комментарий
Публикации
В статье рассматривается институт ученых званий в России, который относится к разряду рудиментарных или реликтовых. Для подобных институтов характерно их номинальное оформление (например, регламентированные требования для получения ученого звания, юридическое подтверждение в виде сертификата и символическая ценность) при отсутствии экономического содержания в форме реальных привилегий (льгот, надбавок, должностных возможностей и т.п.). Показано, что такой провал в эффективности указанного института возникает на фоне надувающегося пузыря в отношении численности его обладателей. Раскрывается нежелательность существования рудиментарных институтов с юридической, институциональной, поведенческой, экономической и системной точек зрения. Показана опасность рудиментарного института из–за формирования симулякров и имитационных стратегий в научном сообществе. Предлагается три сценария корректировки института ученых званий: сохранение федеральной системы на основе введения прямых бонусов; сохранение федеральной системы на основе введения косвенных бонусов; ликвидация федеральной системы и введение локальных ученых званий. Рассмотрены достоинства и недостатки каждого сценария.
The article considers the opportunities and limitations of the so-called “People’s capitalism model” (PCM). For this purpose, the authors systematize the historical practice of implementation of PCM in different countries and available empirical assessments of the effectiveness of such initiatives. In addition, the authors undertake a theoretical analysis of PCM features, for which the interests of the company and its employees are modeled. The analysis of the model allowed us to determine the conditions of effectiveness of the people’s capitalism model, based on description which we formulate proposals for the introduction of a new initiative for Russian strategic enterprises in order to ensure Russia’s technological sovereignty.
The paper assesses the effectiveness of the Russian pharmaceutical industry so as to determine the prospects for achieving self–sufficiency in drug provision and pharmaceutical leadership in the domestic market, more than half of which is occupied by foreign drugs. Effectiveness is considered in terms of achievements in import substitution (catching–up scenario), and in the development of domestic drugs (outstripping scenario). A comparison of the main economic indicators for leading foreign and Russian pharmaceutical companies reflects a disadvantaged position of the latter. The governmental target setting for domestic pharmaceutical production is compromised by interdepartmental inconsistency in the lists of essential drugs. A selective analysis of the implementation of the import substitution plan by the Ministry of Industry and Trade of Russia since 2015 has revealed that, even on formal grounds, Russia still has not established a full–fledged production of many drugs (in particular, the dependence on foreign active pharmaceutical substances still remains, and there are very few domestic manufacturing companies). The premise concerning fundamental impossibility to implement the outstripping scenario is substantiated by the fact that there is an insignificant number of original drugs for which Russian developers initiated clinical trials in 2020–2022. The results obtained show that the current situation in the Russian pharmaceutical industry does not promote the achievement of drug self–sufficiency. A proposal to consolidate assets, coordinate production programs and research agendas for accelerated and full–fledged import substitution was put forward. Prospects for research in the field of import substitution are related to deepening the analysis of production indicators, increasing sales, as well as enhancing clinical characteristics of reproduced drugs compared to foreign analogues. In the sphere of analyzing the innovativeness of pharmaceutical production, it seems advisable to methodologically elaborate on identifying original drugs and include this indicator in the industry management.
Яндекс.Метрика



Loading...