В настоящее время мы наблюдаем своеобразный кризис в сфере управления государственным сектором экономики. С одной стороны, госсектор наряду с муниципальным и частным секторами так или иначе уже сложился в качестве самостоятельного участника российской экономики, с другой – необходимость управления им как неким цельным экономическим образованием высшими эшелонами российских властей категорически отрицается. К настоящему моменту на самом высоком правительственном уровне принято решение о «закрытии» в Министерстве экономического развития и торговли РФ научной тематики, связанной с вопросами управления госсектором. Власти полагают, что все вопросы, связанные с неудовлетворительным функционированием госсектора, могут быть решены с помощью «завершающей» стадии приватизации и почти полной ликвидации госсектора как экономического феномена: нет госсектора, нет и проблем с его работой и управлением.

На наш взгляд, такой подход является в корне неверным. Дело в том, что в настоящее время мировая экономика входит в совершенно новую стадию развития – стадию построения так называемой «новой экономики» с соответствующими ей принципами эффективного функционирования национальных хозяйств в условиях глобализации и информатизации. Концепция построения «новой экономики» смещает акценты с собственно производства на перманентные инновации, которые становятся основной движущей силой социально–экономического развития. Статистика стран «золотого миллиарда» подтверждает концепцию «новой экономики», показывая, что до 80% роста их ВВП достигается за счет инновационного сектора [1]. Между тем по оценке американской консалтинговой компании «Маккензи» в России эта доля составляет всего лишь 8% [2]. Таким образом, в настоящее время Россия явно не вписывается в логику развития передовой части мировой экономики, обрекая себя тем самым на роль международного технологического аутсайдера.

По нашему глубокому убеждению, возникший в России кризис в сфере построения «новой экономики» слишком явно коррелирует с кризисом в сфере управления госсектором. Именно на этом «стыке» следует искать не только причины возникших проблем, но и пути их преодоления. Ниже мы раскроем данный тезис более подробно.

Приватизация в ущерб инноватике

Начало разрушения инновационного потенциала российской экономики положила проводимая в стране приватизация. Расчеты показывают, что политика приватизации полностью игнорировала инновационный фактор и вела к постепенному подрыву инновационного потенциала отечественной промышленности. Так, имеющиеся оценки инновационной активности промышленных предприятий за 1997 г., базирующиеся на показателе доли инновационно–активных предприятий в их общем числе, свидетельствуют о том, что частные структуры находились в числе откровенных инновационных аутсайдеров. Их инновационная активность была в 11 раз ниже, чем активность государственных предприятий и ниже среднеотраслевого показателя. Самыми же перспективными с точки зрения инновационной направленности хозяйственной деятельности оказались предприятия смешанной формы собственности: их соответствующий показатель был в 18,4 раза выше, чем у частных предприятий [3]. Невольно напрашивается вывод, что государственное участие в любых своих формах – как в чистом виде, так и в форме смешанного участия – оказывает благотворное воздействие на инновационную ориентацию предприятий.

Дополнительные расчеты активности финансирования инноваций, основанные на показателе инновационной «насыщенности» каждого рубля выпускаемой продукции, в целом подтверждают вывод о высокой инновационной активности государственных предприятий. Кроме того, они позволяют сделать еще один важный вывод: государственные предприятия в 1995–1997 гг. выступали не только в качестве активного, но (что, может быть, еще важней!) в качестве стабильного инвестора инновационных программ российской промышленности. В отличие от них частные предприятия осуществляли свои инновационные стратегии неритмично, рывками, что негативно сказывалось на общем инновационном фоне российской промышленности.

Расчеты показывают также, что иностранные и совместные предприятия обладали весьма скромной инновационной активностью. Данный факт наводит на мысль о том, что при построении «новой экономики» следует полагаться в основном на отечественные предприятия, а не на зарубежные хозяйственные структуры. Конечно, возможно, что низкая инновационная активность предприятий с иностранным капиталом обусловлена не столько зарубежными партнерами России, сколько ее собственной убогой институциональной системой защиты прав интеллектуальной собственности. Так, проведенный Коалицией по защите прав интеллектуальной собственности совместно с Американской торговой палатой в России и Европейским деловым клубом в РФ социологический опрос среди 50 ведущих международных компаний, имеющих бизнес в России, показал, что 52% респондентов опроса указали на факт незащищенности прав интеллектуальной собственности как на самый проблемный. Примерно 8% респондентов оценили ежегодный объем потерь из-за неэффективной системы охраны прав интеллектуальной собственности и неадекватной правоприменительной практики в России на сумму более, чем 50 млн. долл., 10% – от 5 до 50 млн. долл., еще 8% – от 1 до 5 млн. долл., 26% – до 1 млн. долл. Совокупные же потери фирм и российского бюджета по данным президента Коалиции по защите прав интеллектуальной собственности П.Некарсулмера составляют не меньше 1 млрд. долл. [4]

В подобном игнорировании российскими властями проблемы регулирования прав интеллектуальной собственности проявляется общая направленность проводимой экономической политики с ориентацией на эксплуатацию природных ресурсов страны, в то время как ее огромный научно–технический и инновационный потенциал до сих пор остается невостребованным. Такой подход был всеохватывающим и распространялся не только на отечественные, но и на зарубежные предприятия и организации. В результате проведения подобной политики страна катастрофически быстро теряет позиции на мировом инновационном рынке. Так, в настоящее время доля России на мировом рынке высоких технологий составляет около 0,3%, а по абсолютному объему экспорта высокотехнологичной продукции она уступает не только развитым странам мира, но и таким странам как Китай и Венгрия. Ее выручка от экспорта лицензий в 6 раз меньше, чем у Италии и в 418 раз меньше, чем у США.

Поистине плачевна ситуация в сфере внешней торговли промышленными технологиями: в 2001 г. объем импортных операций по промышленности в целом в 34,4 раза превышал экспорт, а в лесной промышленности – в 232,2 раза. Данный факт свидетельствует о том, что с инновационной точки зрения отечественная промышленность является полным банкротом. Действительно, одним из важнейших измерителей эффективности международной передачи инноваций (технологий) является коэффициент «технологической независимости», рассчитываемый в виде отношения экспорта технологий к их импорту и позволяющий проранжировать все страны в соответствии с их местом на мировом рынке инноваций. Чем больше этот коэффициент, тем больше «инновационное покрытие» страны, тем лучше ее инновационный баланс. Эмпирические оценки данного коэффициента показывают, что его величина в США в 1989 г. составляла 5,47, в 1992 г. – 3,94, в 1994 г. – 3,96, в 1995 г. – 4,10 [53, с.36]. Среди развитых стран мира только Канада, Япония, Германия и Великобритания в 1989–1995 гг. достигли значений коэффициента «технологической независимости» в 0,75–1,20, что многократно ниже уровня США [5]. Согласно нашим расчетам для российской промышленности данный коэффициент в 2001 г. составил 0,03, что в 137 раз меньше, чем в 1995 г. в США. По-видимому, такие цифровые результаты являются серьезным индикатором инновационного кризиса в стране.

Однако неудовлетворительная картина в сфере внешней торговли технологиями опять-таки имеет под собой определенную основу с точки зрения происходящего «испарения» госсектора. Так, проведенные расчеты внешнеторгового потенциала предприятий разных форм собственности позволяют сделать целый ряд важных и неожиданных выводов (табл.1).

Таблица 1. Торговля технологиями России с зарубежными странами в 2002 г.

Рассчитано по: Российский статистический ежегодник. 2003: Стат. сб. М.: Госкомстат России. 2003. С.534.

Во-первых, наращивание внешнеторговой активности в сфере высоких технологий возможно только за счет российских предприятий; иностранные и совместные компании наоборот занимаются исключительно импортом технологий и тем самым способствуют росту инновационной активности стран–доноров иностранного капитала. Так, согласно нашим расчетам коэффициент «технологической независимости» в целом по российской экономике в 2002 г. составил 0,47, что почти в 9 раз меньше аналогичного показателя США в 1995 г. Однако этот разрыв сокращается до 2 раз, если не учитывать деятельность иностранных и совместных предприятий (см. табл.1). Таким образом, в завоевании мирового рынка высоких технологий фирмы с иностранным капиталом помогают в основном «своим» странам, России же они никакой помощи оказать не могут. Стратегический вывод прост: при формировании «новой экономики» Россия может рассчитывать только на свои собственные силы.

Во-вторых, среди российских предприятий только государственные и квазигосударственные (с участием государства) хозяйственные структуры выступают в качестве инициаторов экспорта высоких технологий; частные предприятия пока могут лишь «паразитировать» на зарубежных ноу–хау, поддерживая тем самым инновационную активность других государств. Расчеты показывают, что коэффициент «технологической независимости» государственных и квазигосударственных предприятий соответственно в 27,2 и 40,3 раза выше, чем у частных структур. Такой беспрецедентный разрыв в инновационной активности между государственным (квазигосударственным) и частным секторами показывает, что опорой при формировании в России «новой экономики» могут стать только организационные формы предприятий с участием государства (полным или частичным). Соответственно активное «искоренение» таких хозяйственных структур, которое имело место на протяжении 15 лет приватизации и продолжается до сих пор, нанесло поистине ужасный удар по отечественному инновационному сектору.

Любопытно, что коэффициент «технологической независимости» российских государственных и квазигосударственных предприятий является чрезвычайно высоким даже по международным стандартам. Так, его значение для государственных предприятий в 2002 г. на 10% выше, чем в США в 1995 г., а для предприятий смешанной собственности этот разрыв составляет 68% в пользу России (табл.1). Из всего сказанного выше вытекает, что Россия все же обладает определенными резервами в развитии инновационного рынка и построении «новой экономики». Однако эти резервы лежат именно в сфере госсектора или, по крайней мере, смешанного (государственно-частного) сектора и взятый российским правительством курс на их дальнейшую «ликвидацию» (приватизацию) вряд ли позволит задействовать эти резервы.

Перекосы в инновационном финансировании

Наличие развитого инновационного сектора традиционно связывается с наличием мощной фундаментальной науки. Коли так, то и стимулирование инновационных процессов предполагает приоритетное финансирование фундаментальных исследований, которые практически на 100% проводятся в рамках государственного сектора. Тем самым стимулирование инновационных процессов в стране предполагает хорошее финансирование определенной части госсектора, связанной с «созданием» базовой науки.

Следуя подобной логике, российским властям удалось обеспечить существенную реструктуризацию расходов федерального бюджета на исследования и разработки в сторону роста доли фундаментальных исследований. Так, если в 1990 г. доля фундаментальных исследований составляла 8,8% общих бюджетных затрат на исследования и разработки, то в 1994 г. – уже 16,9%. Таким образом, за 3 года данный показатель вырос почти в 2 раза; в 1999 г. его величина по-прежнему оставалась на весьма высокой отметке – 14,2% [6].

Между тем сейчас уже совершенно ясно, что такая логика порочна и сыграла немаловажную роль в том, что российская экономика зашла в тупик. В научной литературе уже давно высказывалось мнение, что существующая система приоритетов бюджетного финансирования должна быть изменена. Фундаментальные исследования представляют собой такие работы, результаты которых направлены на получение принципиально новых знаний о природе и обществе и которые в текущий момент, как правило, не имеют прямой коммерческой ценности. Поэтому такие результаты публикуются в открытой печати и «бесплатно» используются всем мировым сообществом. Однако при такой системе преимущества получают страны, обладающие развитым рынком инноваций. Учитывая, что в настоящее время Россия находится в состоянии инновационного кризиса и не в состоянии использовать фундаментальные разработки, возникает парадоксальная ситуация – довольно бедное российское государство напрягается, ассигнуя свои скудные бюджетные ресурсы на осуществление очередных фундаментальных исследований только для того, чтобы бесплатно передать эти знания богатейшим странам мира. Подобный механизм вывоза знаний основан на неправомерной поддержке такого «куска» госсектора, как наука и научное обслуживание, в то время как государственные предприятия, занимающиеся разработкой и практическим внедрением всевозможных ноу-хау не получают от бюджета никакой помощи.

Любопытно, что подобная система ложных ценностей очень устойчива и в разных формах продолжает воспроизводиться на всех уровнях. Так, в настоящее время ряд субъектов РФ, например, Томская, Саратовская, Тверская и Новосибирская области, предпринимают попытки создания инновационного законодательства на региональном уровне. Однако уже и эти попытки демонстрируют неподготовленность властей к работе с таким тонким феноменом как инновационный сектор. Так, имеющийся в Новосибирской области законопроект «Об инновационной деятельности и государственной инновационной политике в Новосибирской области» определяет, что 0,5% регионального бюджета будет целевым образом тратиться на инновационную деятельность, то есть на реализацию инновационных проектов и программ, а 1,5% – на поддержку научной деятельности. Соответственно соотношение между затратами на научную и инновационную деятельность составляет 3:1, в то время как его «нормальная» величина за рубежом равна 1:10 [7]. Следовательно, естественные для инновационного рынка пропорции финансирования искажены в 30 раз. И это в проекте законодательного документа!

На наш взгляд, совершенно очевидно, что при сохранении подобных приоритетов и пропорций в финансировании науки и инноваций страна никогда не сможет выйти из инновационного кризиса.

Осознание властями серьезности положения в инновационной сфере сподвигло их на различные мероприятия по ее поддержке, однако подавляющее большинство их было непоследовательными или просто ошибочными. Типичным и наиболее ярким примером «половинчатости» действий государства является принятая в ноябре 2002 г. Министерством промышленности, науки и технологий «Концепция развития венчурной индустрии в России», смысл которой заключается в создании агентств по трансферу технологий, открытии 10 государственных технологических фондов, изменении налогового законодательства и пропаганде инновационной деятельности. Однако уже сейчас ясен основной изъян указанной Концепции: финансы на создание инфраструктуры, подготовку кадров и формирование имиджа венчурной индустрии предполагается изымать из бюджетов заинтересованных министерств, ведомств и бюджетов местных органов власти. Такой подход противоречит мировому опыту и является в корне ошибочным, так как государственные служащие, не работающие профессионально на венчурном рынке, не могут определить перспективные направления венчурного инвестирования. Примером подобных просчетов может служить Япония, которая в 70-х годах на правительственном уровне признала самой перспективной отраслью судостроение и вкладывала в нее огромные деньги, в то время как настоящий прорыв был осуществлен в электронной промышленности, которая никакими преференциями со стороны государства не пользовалась [8].

Таким образом, разрушив инновационный рынок путем непродуманной приватизации и поддержания неверной структуры его финансирования, российские власти идут на другую крайность, пытаясь восстановить его за счет бессмысленного огосударствления венчурной индустрии. По сути дела, государство пытается взять на себя функции по обеспечению венчурной деятельности путем создания государственных или квазигосударственных венчурных предприятий. Между тем абсурдность такой меры не может не настораживать. Венчурные предприятия, по определению являющиеся специфическими инновационными придатками крупных производственных компаний, не могут в своей деятельности основываться на внешнем финансировании со стороны государственных или муниципальных властей. Кроме того, подобное расширение госсектора само по себе подорвет его и так слишком шаткую финансовую базу. Скорее всего, денег на венчурную индустрию просто не хватит, а намечаемые позитивные сдвиги останутся в качестве лозунга.

Из сказанного ясно, что многие объективные трудности построения в России «новой экономики» в течение многих лет дополнялись субъективными причинами, в числе которых видное место занимают допущенные ошибки в области государственного регулирования экономики. Игнорирование инновационного фактора при проведении политики приватизации, хроническое недофинансирование государством инновационных программ, распыление бюджетных средств на фундаментальные исследования и попытки огосударствления венчурного бизнеса привели к поистине удручающему результату.

Так ли плох и бесперспективен госсектор?

Нарисованная выше картина показывает, что инновационный кризис в значительной мере вызван неумением (и нежеланием!) властей налаживать работу госсектора. Насколько же обоснованным является такой подход?

Прежде всего, разберемся, насколько безнадежен госсектор.

Первый аспект данной проблемы связан с экономической эффективностью государственного и частного секторов. Проведенные в этом разрезе исследования показывают, что госсектор во многих странах мира демонстрирует более высокую производительность труда, чем частный [9]. Следовательно, списывать госсектор со счета совершенно неправомерно. Кроме того, как было указано выше, применительно к России его предприятия обладают повышенным инновационным потенциалом и активностью. Однако попытаемся преломить данный тезис к российской специфике.

Расчеты относительной производительности труда для промышленных предприятий разных форм собственности приведены в табл.2 и позволяют сделать ряд выводов.

Таблица 2. Относительная производительность труда промышленных предприятий разных форм собственности, %*.

* Среднеотраслевая производительность труда=100%.

Рассчитано по: Российский статистический ежегодник. 2003: Стат. сб. М.: Госкомстат России. 2003. С.347; дополнительный источник: Балацкий Е.В. Влияние реструктуризации форм собственности на промышленное производство// «Проблемы прогнозирования», №1, 1999. С.43.

Во-первых, госсектор, достигнув в 1995 г. «дна» в падении относительной производительности труда, за последующие 7 лет так и не смог преодолеть кризис эффективности. Во-вторых, частный сектор наоборот устойчиво повышал свою производительность.

На первый взгляд, отсюда вытекает, что госсектор действительно продолжает оставаться узким местом российской промышленности и делать ставку на него вряд ли правомерно. Однако нарисованная картина должна учитывать целый ряд обстоятельств.

Во-первых, при сложившемся отношении властей к госсектору его плохая работа свидетельствует скорее о том, что он по-прежнему остается «брошенным» и до сих пор отсутствует нормальное управление его объектами, нежели о каких-то объективных преимуществах частных предприятий.

Во-вторых, не следует забывать, что многолетняя кампания приватизации была организована таким образом, что превратила госсектор в своего рода хозяйственный отстойник, куда сбрасывались все экономические проблемы страны. Действительно, в его рядах оставались (или даже включались) самые проблемные предприятия. Можно сказать, что все проблемы отечественной промышленности локализованы в госсекторе; при иной организации экономики они, скорее всего, были бы размазаны по всем секторам.

В-третьих, из табл.2 следует, что по большому счету в состоянии кризиса эффективности находятся предприятия всех форм собственности (их относительная производительность труда была ниже среднеотраслевой), за исключением компаний с участием иностранного капитала. В этом смысле частные хозяйственные структур никак не могут служить для госсектора каким-то серьезным образцом эффективной деятельности.

В-четвертых, положение существенно меняется при переходе от усредненных данных к детализированной информации по отдельным отраслям промышленности. Так, в соответствии с нашими расчетами в машиностроении относительная производительность труда государственных предприятий в 2002 г. составляла 95,2%, в то время как аналогичный показатель частных предприятий всего лишь 91,8%. Данный факт можно квалифицировать как очень приличный результат, особенно если учесть, что в машиностроении сосредоточен практически весь инновационный потенциал российской промышленности. Так, по нашим оценкам в 2001 г. машиностроение аккумулировало 93,4% всего российского экспорта промышленных технологий и тем самым выступало в качестве авангарда технологических инноваций. Еще более впечатляющие результаты характерны для промышленности строительных материалов, где относительная производительность труда государственных и частных предприятий составляла соответственно 103,6 и 90,7%. В угольной же индустрии данные показатели имели значения в 190,2 и 114,1%.

Из сказанного следует, что построение «новой экономики» не должно идти на основе тотального расширения масштабов госсектора. Наоборот, необходимо отказаться от политики движения по всему фронту. Следует использовать потенциал госсектора в тех отраслях и сферах, где он себя оправдывает, например, в наукоемких производствах. Такой «точечный» алгоритм построения «новой экономики» на базе инновационного потенциала государственных предприятий, по нашему мнению, способен дать большой экономический эффект. В этой связи вряд ли правомерно говорить о бесперспективности отечественного госсектора. Скорее всего, наоборот.

Другой аспект проблемы экономической состоятельности госсектора связан с его бюджетной эффективностью. Надо сказать, что имеющаяся информация о развитии российской экономики убедительно показывает, что аргумент об обременительности госсектора для бюджета страны в действительности является всего лишь следствием ортодоксальных предрассудков. Так, по последним данным отчисления от прибыли федеральных государственных унитарных предприятий (ФГУПов) в бюджет за период 2000–2003 гг. в абсолютном выражении выросли почти в 50 раз (!), а их доля в доходах бюджета возросла почти в 26 раз. И это всего лишь за 3 года и при том условии, что, например, в 2000 г. в бюджет страны поступило только 0,1% прибыли ФГУПов [10]. Таким образом, бюджетная эффективность предприятий госсектора оказывается не такой уж низкой, как это принято полагать.

Совершенно очевидно, что необходимо радикально пересмотреть отношение к госсектору вообще и к государственным унитарным предприятиям в частности. Сотрудничество государства в лице бюджета страны и госсектора может быть обоюдовыгодным. Можно изменить их систему отношений таким образом, что бюджет будет оказывать ГУПам более существенную финансовую помощь в проведении инновационных программ, а ГУПы будут перечислять в бюджет, к примеру, 10% своей прибыли. Даже если все параметры функционирования ГУПов сохранятся на уровне 2003 г., то по нашим оценкам такая мера может дать бюджету страны примерно 250 млрд. руб., что эквивалентно 8–9 млрд. долл. Если же масштабы экономической деятельности ГУПов возрастут (а именно на это и должны быть направлены основные усилия), то данные цифры могут стать еще более впечатляющими. При этом подобная система отношений позволит сохранить инновационную направленность предприятий госсектора.

Безусловно, в дальнейшем должны быть изменены принципы приватизации. Инновационно–активные государственные предприятия, в отношении которых может быть достигнут консенсус с консолидированным бюджетом, не должны приватизироваться. Если же подобные предприятия все-таки приватизируются, то для них должны разрабатываться специальные меры по сохранению их инновационной ориентации.

Теперь разберемся, как обстоят дела с частным сектором экономики. Почему бы, например, не возложить все инновационные проблемы России на предприятия этого сектора, как это и делается в большинстве стран мира?

При ответе на поставленный вопрос следует исходить главного принципа современной экономической науки: решение любой экономической проблемы может быть получено применительно только к конкретной точке пространства и времени. Иными словами, проблема решается здесь и сейчас. Поэтому частный сектор, собственно так же как и госсектор, не может быть хорошим или плохим в принципе. В России же на протяжении последних 15 лет мы имели возможность убедиться в несостоятельности частного сектора в решении глобальных экономических проблем. Не может пока российский частный сектор решить и проблему построения «новой экономики». Высокие риски и длительные горизонты планирования деятельности для частных предприятий пока не типичны. Отсюда и отсутствие пристального интереса с их стороны к развитию инновационного рынка. Не исключено, что в какой-то момент времени ситуация изменится, но на нынешнем этапе экономического развития страны частный сектор не в состоянии взять на себя функцию обеспечения прорыва в сфере промышленных инноваций.

Типичным примером инновационной несостоятельности российского частного сектора является производство оптико–волоконных кабелей, которое до сих пор практически полностью отсутствует. На первый взгляд, эта ситуация кажется парадоксальной, особенно если учесть, что сфера оптико–волоконной связи считается одной из самых перспективных и рентабельных. В настоящее время, по оценкам ведущих экспертов, масштабы создания современной высокоскоростной инфраструктуры передачи информации в России на несколько порядков ниже имеющихся в стране потребностей [11]. Емкость мирового рынка оптико–волоконной инфраструктуры достигает 200 млрд. долл., а темпы его роста выше, чем в других наукоемких секторах. Будучи лидером в области разработки новых поколений средств оптико–волоконной связи Россия имеет огромные возможности для построения и развития мощной национальной промышленности инновационного типа. Между тем отечественный частный бизнес совершенно инфантильно воспринимает такие перспективы.

Простейший анализ показывает, что без государства сформировать новый рынок оптико–волоконной инфраструктуры нельзя. Например, для создания производства волоконных световодов в России необходимы капиталовложения на сумму порядка 100 млн. долл., в то время как частный бизнес готов инвестировать не более 10–15 млн. долл. Кроме того, речь идет о создании производственного комплекса, а обеспечение комплексности инвестиций, по мнению экспертов, без государственного участия практически невозможно. Возможно, что когда в России возникнут местные сверхмощные производственные корпорации, то они смогут взять на себя инновационные программы такого масштаба, пока же это можно сделать только в рамках госсектора.

Сказанное подводит к выводу, что при формировании госсектора следует отойти от представления, что его динамика должна определяться только процессом примитивной приватизации (или даже национализации). Следует перейти к активной политике создания новых государственных производственных предприятий и комплексов в наиболее перспективных инновационных сферах отечественной промышленности. Соответственно определение этих сфер должно стать одной из приоритетных задач прикладных исследований прогнозно–аналитических служб аппарата государственного управления. Не исключено, что для «нащупывания» перспективных направлений развития отечественной промышленности государственные ведомства должны налаживать связи с венчурными предприятиями, которые могут и должны быть частными. Возможно, что результатом такого сотрудничества станут совместные проекты, где государство и частный бизнес будут иметь каждый свою долю участия.

Выше мы рассмотрели практические вопросы участия госсектора в формировании национального инновационного рынка. Однако данная проблема имеет и теоретический срез, который игнорировался властями. В настоящее время имеются модельные и аналитические построения, позволяющие ответить на следующий вопрос: какую сумму готова фирма заплатить за приобретение инновации, а также какова общественно необходимая стоимость инновации для фирмы–конкурента и фирмы–монополиста? Общественно необходимая стоимость инновации определяется чистой экономией издержек, которую она приносит. Исследование трех типов величин дисконтированной стоимости инноваций – с точки зрения общества V_S, монополиста V_M и конкурента V_C – позволило установить следующее неравенство: V_S>V_C>V_M [12]. Содержательно это означает следующее: стимулы к инновациям в условия монополии ниже, чем в условиях конкуренции, но и монополист и конкурент тратят средств на нововведения меньше, чем это необходимо для достижения общественного благосостояния. Последний момент является особенно важным, так как вскрывает закономерность хронического недоинвестирования рынка инноваций и связанных с ним инновационных программ. Это в свою очередь подводит к генеральному выводу о предпочтительности общественного планирования сферы НИОКР.

В данном случае мы сталкиваемся с теоретическим доказательством принципа, в соответствии с которым внедрение инноваций более целесообразно в рамках государственного сектора экономики или квазигосударственных хозяйственных структур (со значительным долевым участием государства). Этот принцип противоречит расхожему мнению о роли частного сектора и, как было показано выше, российские власти основательно его «забыли» при осуществлении масштабной кампании приватизации.

* * *

Анализ показывает, что в стране продолжают развиваться негативные экономические тенденции. Одной из них является тенденция отхода от наукоемких видов деятельности. На наш взгляд, не стоит недооценивать возникшую ситуацию. Если не переломить наметившуюся тенденцию в течение 5–6 лет, то потом это уже вряд ли удастся. В этой связи можно лишь посетовать на то, что российские власти списывают со счета госсектор, который, на наш взгляд, мог бы выступить в качестве авангарда формирующегося инновационного рынка. Конечно, госсектор не является панацеей от всех бед, но и игнорировать его потенциал не стоит. История показывает, что, во-первых, госсектор во всех странах мира выступает инициатором масштабных сдвигов в сфере высоких технологий, а во-вторых, Россия успешно преодолевала любые отставания в сфере НТП и достигала технологического прорыва только на основе государственных форм организации производства; других форм новейшая история России пока не знает.