Получившая в последнее время широкую популярность концепция инклюзивных институтов (КИИ) Д.Асемоглу (Аджемоглу) [1] и Дж.Робинсона, объясняющая различия в богатстве и бедности стран и народов господством в них либо инклюзивных, либо экстрактивных институтов (ИИ и ЭИ, соответственно), не могла не вызвать живого интереса прежде всего в тех государствах, которые в своей истории неоднократно пытались вырваться на новые рубежи развития. Предложенная авторами КИИ схема подкреплена огромным фактическим материалом мировой экономической истории. Она дает объяснения различным нюансам экономического и политического развития в самых разных уголках земного шара. Среди выдвинутых в последние годы экономических теорий КИИ, по нашему убеждению, является одной из наиболее убедительных и плодотворных.

Повышенный интерес российского аналитического сообщества к КИИ подогревается тем обстоятельством, что Россия – страна, история которой насчитывает не одну попытку модернизации, окончившуюся неудачей. И что особенно важно: авторы КИИ, отводя нашей стране на страницах своей книги достаточно много места, на наш взгляд, ошибочно интерпретируют многие события ее истории. Для них опыт СССР интересен лишь как отклонение от общего тренда – наличие экономического роста в условиях господства экстрактивных институтов, которые, согласно их концепции, этот рост должны блокировать [Аджемоглу, Робинсон 2016, с.173-184]. Объяснения этому феномену, предложенные в книге, по сути, можно свести к двум тезисам. Во-первых, «большевикам удалось выстроить сильное, централизованное государство и использовать его для перераспределения ресурсов в пользу промышленности» [Аджемоглу, Робинсон 2016, с.183]. Во-вторых, сам «уровень технологического развития России был настолько ниже европейского и американского, что простое перераспределение ресурсов в пользу индустрии, пусть рассчитанное не оптимально и при этом принудительное, приносило огромные плоды» [Аджемоглу, Робинсон 2016, с.176]. Этот рост не был связан с техническим прогрессом, а потому не мог стать устойчивым. Закономерным результатом стал и экономический крах СССР.

Признавая справедливость трактовок Асемоглу и Робинсона в общей характеристике экономической и политической системы СССР как экстрактивной, все же нельзя не заметить множества логических неувязок. В связи с этим в данной статье предпринимается попытка более точного реконструирования истории СССР на основе КИИ с введением для этого дополнительных понятий и положений [2]. Тем самым новое прочтение событий прошлого СССР, по нашему мнению, не отрицает, а дополняет и углубляет КИИ. Мы делаем акцент на том положении, что отнесение институтов к «чистым» ИИ или ЭИ всегда весьма условно, особенно для стран, проводящих активные реформы. Отчасти это связано с невозможностью существования «полюсных» институтов в чистом виде; в реальности неизбежно возникает ситуация их сосуществования и «смешивания» с формированием определенного баланса, от которого, в конечном счете, и зависит, к какому «полюсу» пойдет развитие страны.

Суть теоретических противоречий; догоняющий и опережающий экономический рост

Стилизованными примерами Асемоглу и Робинсон в своей книге охватили практически всю мировую географию. Здесь присутствуют страны Северной и Южной Америки, Африки, Европы, Азии, Австралия. Однако, на наш взгляд, самые слабые примеры приведены относительно Советского Союза. И это не удивительно – западные специалисты часто плохо разбираются в специфике отношений в СССР в силу слишком больших отличий этой системы от привычных им капиталистических. В связи с этим авторы допускают ряд принципиальных ошибок в трактовке событий в процессе как создания Советского Союза, так и его развала. Таких ошибок, на наш взгляд, три.

Первая ошибка КИИ состоит в тезисе о крайней отсталости России до революции 1917 г. Это слишком категоричное утверждение: на рубеже XIX–XX веков наша страна, как известно, наряду с США была одной из наиболее быстроразвивающихся, а в 1920-е гг. ей удалось восстановить многое из разрушенного в годы Гражданской войны.

Вторая ошибка связана с представлением, что в СССР имел место классический экстрактивный режим, который изначально установился в результате произошедшей социалистической революции. Однако сама история и событий 1917 года и предшествующего периода свидетельствуют о процессах формирования в стране демократических институтов. Какие-то из них впоследствии были уничтожены, какие-то – деформированы, но все же на всем протяжении истории СССР оставались анклавы, где демократические порядки поддерживались. Это, кстати, было той базой, на которой в кратчайшие сроки смогли развернуться процессы перестройки рубежа 1980–1990-х годов.

И, наконец, третья ошибка состоит в утверждении, что главным источником экономического роста в период сталинского правления был волюнтарный переброс крестьян в города и их вовлечение в промышленное производство, которое все годы существования СССР оставалось чуждым научно-техническому прогрессу и низкопроизводительным. Однако в это объяснение не укладываются многие известные всем факты. Например, испытанная в 1949 г. советская атомная бомба была копией американской, но вторая атомная бомба, испытанная в 1951 г., уже принципиально отличалась от нее. К созданию водородной бомбы советские ученые шли двумя путями: американским, основанным на данных разведки и приведшим к тупиковому результату, и собственным, предложенным А.Д.Сахаровым и успешно завершившимся испытанием в 1953 году. То есть термоядерная бомба в СССР была создана раньше, чем в США. В 1954 г. был осуществлен пуск первой в мире АЭС, что ознаменовало новую эру в энергетике [Кузнецова 2016]. К сказанному можно добавить достижения СССР в деле освоения космоса – первый искусственный спутник земли (1957), первый полет человека в космос (1961), первый выход человека в открытый космос (1965) и др. Такое технологическое опережение не могло быть достигнуто на базе примитивного сгона крестьян в город и их подневольного труда на заводах. В СССР была выстроена мощная индустрия, включая космическую, и диверсифицированная наука, во многих направлениях которой российские специалисты лидировали многие десятилетия.

В этом пункте анализа следует сделать важное уточнение. Дело в том, что само отношение Асемоглу и Робинсона к России базируется на постулате о том, что она является типичной страной с режимом догоняющего экономического роста (ДЭР). Именно поэтому Россия оказывается в одном ряду со странами Африки, Азии и Латинской Америки. Однако именно здесь кроется ошибка. Страна с режимом ДЭР по определению не может дать ничего нового по сравнению со странами-лидерами. Даже нынешний Китай пока ничего не представил миру такого, чего не было ранее в США. Между тем СССР во многих отношениях опередил в XX веке все страны мира: программа ГОЭЛРО, которая впоследствии была скопирована Соединенными Штатами при электрификации долины реки Теннесси; равные права мужчин и женщин, а также представителей всех национальностей; ликвидация безработицы; всеобщее среднее и бесплатное высшее образование; отмеченные научные и технологические прорывы и т.п. Напомним также о роли русского авангарда как в живописи, так и в музыке, зародившегося еще в дореволюционное время, но достигшего своего расцвета в 1920-е годы. Общепризнано его влияние на развитие всего мирового искусства ХХ века. К сказанному можно добавить русский балет, русский театр (К.С. Станиславский, В.Э.Мейерхольд, А.Я Таиров), и блестящих отечественных архитекторов-конструктивистов и пр. То есть история СССР богата пионерными достижениями и в технологической, и в институциональной, и в культурной сферах. Подобные результаты - признак режима опережающего экономического роста (ОЭР).

Совершенно очевидно, что перечисленные достижения СССР были бы просто невозможны в рамках архаичных и откровенно неэффективных ЭИ. Следовательно, мы имеем дело с уникальным явлением, когда страна обладала всеми признаками режима ОЭР, что и не позволяет «втиснуть» ее в стандартные рамки КИИ. Оговоримся, что было бы неверно утверждать, что СССР устойчиво следовал по пути ОЭР. Скорее, его система также представляла собой смешанный режим – совмещение ОЭР и ДЭР. Однако уже этого факта достаточно для вопроса о корректировки КИИ.

Итак, за счет чего же были получены все перечисленные технологические институциональные и культурные достижения страны? Данный вопрос требует более системного объяснения по сравнению с тем, которое дает КИИ.

Методология исследования: принцип соответствия

Чтобы более полно рассмотреть суть советского парадокса, состоящего в наличии длительного и во многом опережающего экономического роста при экстрактивных институтах, следует отталкиваться от принципа соответствия. Данный принцип в неявной форме был высказан в статье [Полтерович 2002] и еще раз повторен в более поздней работе [Полтерович 2016]. В кратком виде его можно сформулировать следующим образом: экономический рост происходит при эффективных институтах, однако при этом должно соблюдаться довольно строгое соответствие между технологическим, институциональным и культурным уровнями развития. Если хотя бы один фактор развития оказывается «провальным», то экономический рост становится затруднительным или вообще невозможным.

В свете принципа соответствия становятся особенно отчетливыми те методологические ограничения, которые наложили на себя Асемоглу и Робинсон в КИИ. В такую ситуацию нередко попадают исследователи, стремящиеся выстроить простую и внутренне непротиворечивую модель. В ходе такого построения они обосновывают логичность исключения из нее компонентов, являющихся либо несущественными, либо имеющих к ней косвенное отношение [3]. Асемоглу и Робинсон даже посвятили специальную главу «теориям, которые не работают», отбрасывая, в частности и проблемы социокультурного влияния на ход становления институтов. При анализе ими процессов в нашей стране стоит добавить и отсутствие принципа историзма: СССР появляется как бы на пустом месте, вне анализа той многовековой истории страны, уже прошедшей и периоды мобилизационных рывков, и медленного эволюционного развития, в ходе которого сквозь экстрактивную основу прорастали инклюзивные институты.

Вспомним, что Д.Норт подчеркивал: «Находящаяся в нашем распоряжении структура артефактов – институтов, представлений, орудий, приемов, внешних систем хранения символов – унаследована нами от прошлого. В широком смысле она вообще представляет собой культурное наследие, и мы сильно рискуем, игнорируя ее при принятии решений, рискуем провалом своих попыток повысить экономическую эффективность» [Норт 2010, с.224]. И далее: «Понимание культурного наследия общества – необходимое условие для осуществления «выполнимых» перемен. Мы должны иметь не только четкое понимание представлений и убеждений, служащих фундаментом для существующих институтов, но и тех пределов, в рамках которых система представлений поддается изменениям, позволяющим создание более производительных институтов» [Норт 2010, с.234–235]. В целом Норт видел органическую связь между институтами и человеческим капиталом, сформировавшемся в обществе, отмечая, что последний – «это объем имеющихся у людей знаний, их убеждения, а также институты, создаваемые на основе этих убеждений» [Норт 2010, с.79].

С несколько иной стороны подходят к проблеме А.Алесина и П.Джулиано, которые выступают против «растворения культуры внутри системы институтов», как это фактически происходит у Асемоглу и Робинсона. Они замечают: «С точки зрения семантики мы находим контрпродуктивным и сбивающим с толку отнесение культуры (ценностей и убеждений) к неформальным институтам. На наш взгляд, путаницу создает навешивание ярлыка «институт» на все – от, скажем, уровня взаимного доверия в обществе до конституционных правил системы голосования. Очевидно… культура (или неформальные институции) и формальные институты взаимосвязаны… Как только мы согласимся, что формальные и неформальные институты взаимосвязаны и что одни могут порождать другие, определение конкретных ценностей или убеждений как культуры или неформальных институтов становится лишь вопросом семантики» [Алесина, Джулиано 2016, с.87-88].

Нельзя не упомянуть и Л.Харрисона, который противопоставляет «универсальной культуре прогресса» «универсальную крестьянскую культуру», подчеркивая, что «культурный детерминизм – идея, что неизменная во времени культура пересиливает все прочие факторы и диктует траекторию, по которой общество или страна с неизбежностью будут следовать, – нежизнеспособен ни как теория, ни как практика» [Харрисон 2014, с.54].

Приведенные высказывания видных исследователей самых разных направлений социально-экономической мысли позволяют усомниться в верности идеи Асемоглу и Робинсона об абстрагировании от культурного компонента при создании ими своей институциональной конструкции. Можно признать такое абстрагирование при определении специфики экстрактивных и инклюзивных институтов, однако при переходе к анализу их функционирования в реальной среде, особенно в ситуации попыток эволюции одного типа институтов в другой, социокультурный компонент оказывается той аурой, которая «обволакивает» весь процесс и часто в решающей степени влияет на его результат.

Особенно важно учитывать принцип соответствия для такой страны, как Россия. Не будем забывать, что наша страна прошла целый ряд неудачных попыток модернизации мобилизационного типа. Собственно, об одной из таких попыток и пишут Асемоглу и Робинсон, рассуждая о причинах быстрого экономического роста в СССР. При этом они справедливо отмечают, что подобная попытка предполагает укрепление имеющихся экстрактивных институтов. Однако тут стоило бы добавить, что связанное с мобилизационными рывками укрепление этого типа институтов имеет и долгосрочные отрицательные последствия, формирует в институциональной ткани общества особого рода «рубцы», не знакомые странам, прошедшим свой путь развития эволюционным путем, и создающие дополнительные трудности при очередных попытках выстраивания системы инклюзивных институтов. Даже если эти новые попытки отстоят от времени создания таких «рубцов» на десятилетия или даже столетия [Плискевич 2016].

Таким образом, успехи и неудачи в развитии СССР следует искать не только в типе господствовавших в нем институтов, но в их соответствии или, наоборот, несоответствии технологическим и культурным детерминантам. Только анализ процесса сопряжения этих трех факторов социального развития – технологий, институтов и культуры – может обеспечить удовлетворительное объяснение советского парадокса. В этих целях рассмотрим феномен СССР последовательно – по фазам его создания, расцвета и упадка.

Возникновение СССР: начальные условия институционального строительства

Начнем с того, что авторы КИИ утверждают, что в СССР имел место классический экстрактивный режим, который изначально установился в результате произошедшей социалистической революции. Это, мягко говоря, не совсем верно. Революция 1917 года стала реакцией на целый комплекс разнонаправленных процессов. С одной стороны, в течение полувека в стране в ходе эволюционных реформ формировались зачатки инклюзивных институтов. В разных сферах этот процесс шел с разной скоростью, результаты его были различны, и само это различие провоцировало рост напряжения в обществе. С другой стороны, господствующая традиционалистская социокультурная среда – опора экстрактивных институтов сопротивлялась реформаторским процессам. Причем сопротивление это шло как снизу, прежде всего со стороны крестьянских масс, чья привычная жизнь была связана со старыми общинными порядками, так и сверху, со стороны властных элит, стремящихся к перераспределению ресурсов в свою пользу или, как минимум, сохранить старые пропорции распределения. Тяготы войны резко усилили эти перераспределительные настроения, и царское правительство в 1915–1916 гг. сделало целый ряд регулятивных шагов, вполне соответствующих логике действий будущего советского правительства [Жаворонков, Яновский 2016]. Такая политика усиливала недовольство всех слоев населения, в котором были как страты, ориентирующиеся на возвращение к традиционалистским устоям, так и набирающие силу страты, нацеленные на модернизацию. Причем под воздействием модных тогда идеологических течений, берущих начало от А.И.Герцена, прогресс общества в представлении многих из нацеленных на модернизацию связывался с понятием «социализм». То, что это понятие будет извращено большевистской его трактовкой, было понято позднее. Но сама идея служения народу, создания нового, более справедливого общества была очень сильна.

Именно поэтому на сторону революции перешли огромные силы военной элиты, позволившие создать эффективную Красную Армию, а затем и дееспособные органы государственного управления, равно как и инженеры, ученые, деятели культуры, сознательно вставшие в ряды строителей нового общества. Таким образом, условие наличия широкой оппозиционной коалиции, требуемое КИИ для перехода к инклюзивным институтам, в СССР было выполнено.

Нельзя также не учитывать, что полвека эволюционных реформ XIX – начала XX века привело к серьезным сдвигам в социальной структуре предреволюционного общества. Прежде всего важно отметить появление новой массовой его страты – рабочего класса. Правда, шел лишь процесс его формирования (кадровые рабочие составляли лишь 50% его численности [Миронов 2000, т.1, с.343], а для основной его массы, тесно связанной с деревней, условия жизни и труда были предельно тяжелыми, что порождало излишнюю политизированность этой массы, не свойственную их западным собратьям [Миронов 2017]). Но несмотря на незавершенность сдвигов в социальной структуре, массовые подвижки в ней уже были налицо. Причем подвижки эти свидетельствовали о создании условий для складывания инклюзивных институтов. Следовательно, и второе условие перехода к ИИ, состоящее в наличии нового влиятельного прогрессивного класса, было, по крайней мере, отчасти выполнено. Разумеется, речь тут может идти лишь о начале процесса, который, как мы знаем, в итоге окончился неудачей. Однако и отрицать существование подобных предпосылок также было бы грубой ошибкой.

Наконец, было выполнено и третье условие, состоящее в существовании плюралистической системы сдержек и противовесов. Итогом Первой русской революции (1905–1907 гг.), подорвавшей царский режим, стала октроированная конституция, подписанная Николаем II в форме Манифеста от 17 октября 1905 года и даровавшая гражданские свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Был учрежден Парламент, состоящий из Государственного Совета и Государственной Думы. Февральская революция 1917 года привела к свержению российского самодержавия. Правда, слабость власти создала ситуацию двоевластия Временного правительства и системы Советов. Лишь после Октябрьского переворота власть перехватили исполнительные органы Советов – Совет Народных Комиссаров, который вскоре, разогнав Учредительное собрание, узурпировал власть на подконтрольной ему территории, распространившейся на всю страну только по результатам долгой Гражданской войны.

Таким образом, на первых этапах существования нового государства Советов (при всех издержках, связанных с реалиями войны и жесткой классовой борьбы) имелись шансы на классическую попытку перехода от ЭИ к ИИ (что затем выразилось и в политике НЭПа). При всех фактах большевистского террора, продолжавшегося и после Гражданской войны, мы имеем массу свидетельств того, что в 1920-е годы широкие массы получили беспрецедентно свободный доступ к любым профессиям и даже государственным должностям. А перед людьми искусства открылись широкие возможности самовыражения. Вспомним, что русский авангард, оказавший влияние на развитие всего мирового искусства ХХ века, хотя и зародился в дореволюционной России, особых высот достиг именно в первые революционные и постреволюционные годы Иными словами, Советский Союз в начале своего существования представлял собой сочетание экстрактивных и инклюзивных институтов в рамках однопартийной системы. Наличие такого «смешанного» институционального режима принципиально для уяснения первой ошибки Аджемоглу и Робинсона.

Первые успехи СССР: роль человеческого капитала

Создание в СССР основ ИИ не могло возникнуть на пустом месте. Фактически данное событие во многом предопределялось созданным в царский период заделом человеческого капитала весьма высокого качества, востребованным быстрым развитием страны по пути эволюционных реформ.

Процесс накопления данного капитала связан с той спецификой социокультурного развития нашей страны, из-за которой А.Ахиезер определил российскую цивилизацию как «промежуточную», с ее «мучительной неспособностью выйти за рамки промежуточного состояния» [Ахиезер, 1998, с.360]. Эту цивилизацию Ахиезер трактует как особую переходную форму от традиционной суперцивилизации (т.е. общества с господством экстрактивных институтов и инверсионной логикой мышления людей) к суперцивилизации либеральной (соответственно, с системой инклюзивных институтов и медиационным типом мышления) [Ахиезер 1997; Ахиезер 1998]. Россия ««застряла» между этими двумя суперцивилизациями, так как ценности этих суперцивилизаций раскололи страну» [Ахиезер 1998, с.360-361]. В книге «Россия: критика исторического опыта» на материале всей истории страны показано, как регулярно в точке соединения инверсионной и продвинутой медиационной логики постоянно происходят мучительные попытки преодолеть раскол на основе приобщения к одной из суперцивилизаций, кончающиеся тем, что страна вновь оказывается отброшенной к другой. Такое патологическое состояние, по мнению Ахиезера, может прекратиться «либо путем преодоления раскола и перехода к либеральной суперцивилизации, либо в результате деградации и гибели общества» [Ахиезер 1998, с.331].

В общественном же организме раскол выражается в том, что уже не одно столетие российский социум был разделен на традиционалистское большинство и тонкую прослойку сторонников либеральных ценностей. Причем, несмотря на все сложности, откаты назад и т.п., эта тонкая прослойка все же пусть медленно, но увеличивалась. И именно с ней были связаны люди, способные не только отстаивать соответствующие ценности, но и ментально созревшие для того, чтобы начать в обществе с господством ЭИ формировать ИИ. Самим своим нестандартным мышлением они способны были даже в ситуации краха очередной попытки эволюционного преобразования институтов еще какое-то время поддерживать элементы инклюзивности, оживляя этими элементами внутренне чуждые им ЭИ.

Таблица 1. Социальное происхождение учащихся гимназий и университетов, %.

* Состав учебных заведений технического профиля

Источник: [Миронов, 2000, т.1, с.139].

Как представляется, именно в подобной ситуации имеет смысл искать основные причины экономических успехов СССР в годы первых пятилеток. Не будем забывать, что до революционных событий 1917 г. у страны были полвека эволюционного развития, в ходе которого развивались элементы ИИ внутри общего экстрактивного режима. А самое главное, появился достаточно значительный слой людей, который был способен не только действовать в условиях инклюзивных институтов, но и формировать их [4]. Причем новая система образования все больше вовлекала в себя талантливых представителей самых широких социальных слоев (см. табл.1). Эта тенденция способствовала интенсивному росту среды с качеством человеческого потенциала, соответствующим требованиям формирования ИИ.

В дальнейшем, несмотря на все потери, связанные с войнами 1914-1922 гг. и революцией, красным террором и эмиграцией многих ее представителей, в стране оставалась масса людей, способных соответствовать требованиям и развернувшейся индустриализации, и задачам «культурной революции». Ведь многочисленные новые заводы, снабженные закупаемым оборудованием, строили под руководством именно этих людей, они же затем успешно осуществляли производственный процесс. Нередко к удивлению своих начальников, отобранных по принципу «преданности идее», эти люди встраивали в общую систему черты инклюзивности. Так, в 1935 г. начальник строительства Кузнецкого металлургического комбината С.Франкфурт в своих воспоминаниях о строительстве с тоном некоего удивления описывает стиль руководителя монтажных работ (кстати, направленного на комбинат в связи со срывом этих работ). Франкфурт считает необходимым специально отметить, что этот руководитель был «органический враг всякой кустарщины. В отличие от других участков работ у него был создан крепкий технологический отдел. Любую работу он сначала продумывал до конца, составлял на нее технический план и только после этого приступал к делу… Делать работу на глазок он всегда отказывался. Обычно сдержанный и спокойный, он при этом начинал нервничать и сердиться… Он сам следил за работами и постоянно требовал тщательности. Он был строг к техническому персоналу, его побаивались, а старые мастера – те даже недолюбливали и критиковали за то, что у него «все уж слишком по чертежам, слишком продумано в кабинетах». <Он> всегда заставлял начатую работу доводить до конца, обязательно до самого конца» [Франкфурт 1935, с.104-105]. Думается, здесь мы видим описание столкновения архаичной деловой культуры с деловой культурой индустриального общества. Причем из текста книги видно, что для описывающего все это начальника строительства проявления новой деловой культуры, по самой своей сути необходимой для индустриального развития, предстают чем-то необычным, отклоняющемся от рабочей нормы.

Важно и то, что люди, накопившие еще в дореволюционные годы соответствующий человеческий потенциал, обладали не только необходимыми знаниями. Многих захватил искренний энтузиазм, связанный с идеей строительства нового общества. Как мы уже отмечали, не надо забывать, что дореволюционное поколение отечественных интеллигентов формировалось в атмосфере служения народу, мечты о создании нового справедливого общества. Этот мотив служения нередко заглушал то отторжение, которое вызывал политический тоталитаризм большевиков и, по сути, позволял выживать в сложившихся условиях.

Сказанное вполне вписывается в ситуации, связанные с образовательной и научной деятельностью. И в этих сферах ведущая роль принадлежала тем, кто получил, как минимум, гимназическое образование в дореволюционный период. Именно они составили основной костяк учителей, благодаря которым удалось в достаточно короткий период осуществить так называемую «культурную революцию». В результате новая индустрия получила достаточное количество рабочих, обладавших пусть минимумом знаний, но достаточным для освоения массовых индустриальных профессий. Вливавшиеся в их ряды молодые люди, искренне преданные официальной идеологии, начинавшие свою трудовую деятельность новые инженеры, учителя, ученые, все же были прямыми учениками тех представителей старой культуры, которые столь же самоотверженно трудились на благо страны.

С началом индустриализации и разгромом деревни в ходе коллективизации жизнь рабочих оставалась крайне тяжелой, но исчезла разница с жизнью в деревенской семье, которая ранее была одной из причин социально-психологического дискомфорта, присущего дореволюционной рабочей массе [Миронов 2017]. А массовое обучение, хотя бы в объеме начальной школы, все же давало новое качество, новый уровень понимания тех задач, которые ставила перед рабочими новая индустрия. Напомним в этой связи высказывание Норта: «Специализированные знания приобретают высокую ценность лишь в том случае, когда их можно интегрировать со вспомогательными знаниями ценой небольших затрат» [Норт 2010, с.173]. То есть и в данном случае мы можем констатировать некие зачатки инклюзивности, которые могли поддерживать экстрактивные по своей сути институты.

Столь же важная роль носителей качеств, соответствующих требованиям ИИ, может быть отмечена и в сферах высшего образования и науки в 1920–1940-х гг. Однако в деле подготовки как новых научных и педагогических кадров, так и специалистов других областей в этот период нельзя не зафиксировать две противоположные тенденции. С одной стороны, благодаря вновь открывшимся возможностям, многие талантливые молодые люди смогли получить качественное образование, став впоследствии специалистами высокого класса. Хотя академик М.Гаспаров справедливо отмечал, что с наступлением советского периода «культура распространяется не вглубь, а вширь, образованность мельчает» [Гаспаров 2008, с.192]. То есть экстенсивные процессы, казалось бы, призванные вывести образование и науку на новые качественные рубежи, в основе своей несли зерна примитивизации.

С другой стороны, стремление обеспечить преимущество «социально близким элементам» в деле получения образования пагубно сказывалось на образовательном процессе. По идеологическим соображениям по сути фиктивные дипломы об образовании получала масса «выдвиженцев», сдававших экзамены «бригадным методом» (т.е. не зная предмета, получали положительные оценки со всей «бригадой»). Затем эти «выдвиженцы» как активные члены ВКП(б) получали руководящие должности и можно лишь догадываться сколько грамотных инициатив они загубили на своем пути. Известна, например, пагубная роль Т.Лысенко в истории отечественного сельского хозяйства и биологической науки в целом. В этой связи стоит вспомнить письмо всемирно известного ученого академика ВАСХНИЛ Д.Прянишникова наркому земледелия А.Андрееву, пытавшемуся остановить «народного академика». Он, в частности, отмечал, что у Лысенко «невероятное отсутствие образования в области основного естествознания». Причем «сам он совершенно не сознает этого и вместо того, чтобы учиться, он наклонен только поучать других». «Это объясняется тем, что Т.Д.Лысенко не прошел нормального курса высшей школы, он сдавал экзамены в качестве заочника в конце 20-х годов, когда допускались всякие поблажки… Поэтому ему следовало бы прежде всего пройти физику, химию и ботанику, хотя бы в объеме, отвечающему первому курсу СХА» (цит. по [Соловьев, 1995, с.199]).

Подобные тенденции, равно как и последствия террора и огромных потерь в Великой Отечественной войне, не могли не сказаться на качественных и особенно количественных характеристиках узкого слоя, создававшего «ауру», необходимую для работы мысли, создания инноваций и т.п. То есть того, что в сложившейся ситуации господства ЭИ поддерживало некий духовный заменитель ИИ. Именно этому узкому слою мы в первую очередь обязаны и успехам индустриализации в целом, и развитию ряда отраслей науки (прежде всего связанной с военными нуждами), и прорывом в космос, и отдельными удачами в гуманитарных науках, по достоинству оцененных зарубежными коллегами.

Однако длительное существование зачатков инклюзивности в рамках жесткой экстрактивной политической системы не может продолжаться долго. Для нашей страны в качестве рубежного можно указать период 1960-х – начала 1970-х гг. Это время переплетения целого ряда факторов. Прежде всего по-прежнему экстенсивно развивающейся промышленности на уже привычной технологической основе требовалось все больше рабочей силы низкой и средней квалификации. Ранее ее приток обеспечивала деревня. К 1950-м гг. этот источник практически иссяк. А так как потребность нарастала, то началась смена приоритетов в оплате труда. Сокращались относительно высокие доходы в сферах, предполагающих более квалифицированный труд и в целом занятых развитием человеческого капитала. Особо резко смена приоритетов просматривается в сфере науки (см. табл.2). Примечательно, что академик Ю.Рыжов сегодня констатирует, что наша «технология отстала еще с начала 1970-х гг., когда резко упали ассигнования на НИОКРы, даже в оборонной промышленности» [Рыжов 2016]. Кроме того, 1950-1960-е гг. стали годами ухода из жизни того поколения, которое получило и общекультурный, и образовательный фундамент до революции и долгие годы поддерживало «инклюзивную ауру».

Таблица 2. Отношение отраслевых уровней заработной платы к средней по народному хозяйству (в %).

Рассчитано по: [Народное… 1988, с.390-391].

В итоге, лишившись поддержки размываемой «инклюзивной ауры», экстрактивный советский режим хотя и смог продержаться еще более десятилетия благодаря рентным доходам от нефти и газа в конце концов потерпел крах. И главное – его последние десятилетия не отмечены свершениями в сферах науки, новых технологий и т.п. В то же время такие свершения были в нашей истории и в гораздо более сложные и даже трагические десятилетия, когда за счет инклюзивного по своему духу человеческого капитала даже в условиях господства ЭИ страна демонстрировала мощный экономический рост.

Длительность успеха СССР: инклюзивность vs экстрактивность

Экономические успехи СССР были длительными, а не кратковременными, что требует дополнительного объяснения. На наш взгляд, для этого необходимо внести уточнения в сами понятия ИИ и ЭИ. Достаточно сделать два замечания. Во-первых, ИИ основаны на конкурентном рынке труда, когда наиболее талантливые и работоспособные лица получают лучшие места в бизнесе, на государственной службе и т.д. ЭИ, наоборот, базируются на монопольном рынке труда, когда лучшие рабочие места закрепляются за строго определенными людьми, попавшими в состав элиты – независимо от их способностей, заслуг и достижений. Во-вторых, проявлением и отчасти самим критерием ИИ служит система развитых социальных лифтов (СЛ). Если для ИИ характерно наличие СЛ, когда способный человек получает хорошее образование, а затем хорошую работу и достойное положение в обществе, то при ЭИ социальные лифты блокируются теми, кто имеет возможность пользоваться ими по личностным или идеолого–политическим причинам. Тогда усилия наиболее способных индивидов из не входящих в избранные круги масс не приводят к изменению их социального положения, ибо все ключевые посты занимаются по признаку принадлежности к элите.

Введенные уточнения проясняют смысл главных понятий КИИ. Так, ИИ направлены на вовлечение народных масс в создание и распределение материального и духовного богатства, тогда как ЭИ предполагают извлечение элитами сверхдоходов и всех видов благ из создаваемого массами богатства. С точки зрения введенного признака наличия СЛ построенные в СССР институты на начальном этапе имели признаки инклюзивных. За счет их действия на протяжении раннего СССР многие выдающиеся ученые, деятели культуры и политические деятели поднимались с социальных низов [5]. Тем самым в стране действовала довольно справедливая и эффективная система отбора талантов и кадров на ключевые позиции [6]. Люди, достигавшие серьезных результатов в сфере науки, культуры и производства, имели разумный материальный достаток (хорошая квартира, машина, загородная дача), устойчивую работу и возможность творчества. Именно такой набор благ и позволял им самоотверженно трудиться, достигая блестящих результатов в выбранной области. Можно сказать, что экономические и технологические достижения Советского Союза есть прямое следствие вплетения в социальную ткань общества подобных элементов инклюзивности.

Сказанное позволяет подробнее остановиться на утверждении Асемоглу и Робинсона о том, был ли советский режим заведомо экстрактивным. Думается, все же при всех признаках прежде всего политической экстрактивности (подавление политической оппозиции), полностью экстрактивным он не был. В нем присутствовали инклюзивные элементы экономических институтов, особенно связанных с приоритетной для власти военно-промышленной сферой. Тут во имя получения нужных результатов она готова была пойти на некоторые послабления, и в экстрактивной по своей сути конструкции допускала некоторые анклавы с элементами инклюзивности [7]. В противном случае никакая мобилизационная экономика и силовое давление сверху не смогли бы обеспечить и научно-технические успехи, и длительный экономический рост в стране, который даже по самым строгим оценкам длился около полувека. Тем самым случай СССР прекрасно вписывается в КИИ, но совсем не так, как это сделали Асемоглу и Робинсон: Советский Союз достиг впечатляющих экономических успехов за счет того, что в нем был построен и действовал на протяжении примерно 50 лет симбиоз экстрактивных и инклюзивных институтов. Существовавшие идеологические ограничения на карьерный рост ограничивали инклюзивность в сфере экономических институтов, но не отменяли ее.

Наличие достаточного потенциала инклюзивности советских институтов, во многом связанного с дореволюционной историей страны, на протяжении долгого времени позволяло не просто использовать, но и отчасти воспроизводить качественный человеческий капитал, ориентированный на созидательную деятельность. В противном случае долговременный экономический рост был бы просто невозможен.

Распад СССР: диссипация инклюзивности

Следующий вопрос, нуждающийся в системном объяснении, состоит в том, почему пал СССР. Ответ Асемоглу и Робинсона состоит в том, что все экстрактивные режимы со временем «сдуваются» и проигрывают экономическое соревнование с инклюзивными режимами. Однако Советский Союз, строго говоря, не был рафинированным экстрактивным строем.

Адекватный ответ на поставленный вопрос требует некоторых теоретических комментариев. Дело в том, что в институциональной сфере действует правило диссипации инклюзивности (ПДИ), которое можно сформулировать следующим образом: в консервативной социальной системе, обладающей низкой динамичностью развития, с течением времени происходит истощение (рассеивание) потенциала инклюзивности действующих институтов. Иными словами, все ИИ со временем склонны к преобразованию в ЭИ. У данного правила есть свой аналог в физике в виде закона возрастания энтропии в замкнутых системах.

Дело в том, что для поддержания ИИ требуется поддержание меритократии и работоспособности социальных лифтов, которые в свою очередь диктуют потребность в квалифицированных кадрах. Однако согласно концепции старых рынков [Балацкий, 2010] динамика всех рынков подчиняется логистической кривой, т.е. сначала наблюдается бурный рост производства, затем его ослабление с переходом к полному насыщению спроса. На последней стадии жизни рынка все нововведения сделаны и внедрены, все работники обучены работе с новым товаром, а потребительский рынок насыщен им до отказа. На этой стадии рынок становится «старым», деградирует (стагнирует) и, как правило, погибает либо вяло функционирует на уровне сведения концов с концами. Для предотвращения данного развития событий есть только один способ – постоянное рыночное обновление, т.е. создание новых рынков. Это заново запускает весь экономический цикл и порождает новую волну на талантливых и компетентных работников.

При капитализме продуктовые и технологические инновации порождаются стремлением повысить доходность капитала и конкуренцией, тогда как при социализме таких естественных, почти автоматических механизмов поощрения создания новых рынков нет. Именно этим можно объяснить крушение СССР – потерей динамичности развития. После завершения индустриализации и урбанизации, создания научного сектора и ВПК потребность в талантах если и не отпала полностью, то стала менее насущной. Иллюстрацией данного тезиса служат данные таблицы 2 о сокращении с 1940 по 1987 гг. относительного уровня оплаты труда служащих в промышленности, работников сфер искусства, образования и особенно науки. Поддержание системы уже не требовало отбора лучших и могло быть обеспечено простой лояльностью рядовых исполнителей; социум начал превращаться в закрытую кадровую систему. Именно с этого момента начинается процесс перерождения советских институтов с элементами инклюзивности в позднесоветские ЭИ.

Был ли этот процесс заранее предопределен? Представляется, что такая предопределенность была, и связана она с тремя важными обстоятельствами. Первое – наличие однопартийной системы, что исключало какую бы то ни было политическую конкуренцию и ослабляло обратные связи системы управления. Второе – отсутствие эффективного механизма передачи власти с учетом ее преемственности. Приход нового лидера государства происходил в результате победы в политической войне и приводил к радикальному развороту политики партии и страны. Так произошло и в момент смены И.В.Сталина Н.С.Хрущевым, и после смены следовавших друг за другом Л.И.Брежнева, Ю.В.Андропова и К.У.Черненко М.С.Горбачевым. Третье – слишком большие полномочия и слишком крепкие позиции политических лидеров, блокировавшие любые возможности критики их позиций, воспринимавшиеся как «антигосударственные». Наличие таких изначальных институциональных изъянов в системе государственного управления обрекало построенные институты на деградацию и «цементирование» экстрактивности.

Накапливающееся «старение» передовых рынков (индустрии, науки, ВПК, высшего образования) и придание всем процессам массового характера с соответствующей потерей качества постепенно вело к эрозии человеческого капитала. Тот культурный Ренессанс, который имел место за 50 лет до революции 1917 года, позволил стране подготовить широкие слои образованных людей, выступивщих в качестве творцов новых прогрессивных институтов или хотя бы их зачатков. После революции в кругах высшего политического руководства, несмотря на всю его идеологизированность, оставался здоровый прагматизм, подсказывающий необходимость быстрого индустриального развития. Для этого было признано необходимым привлечение «буржуазных спецов» – по сути, интеллектуальной элиты, взращенной предшествующим этапом эволюционного развития страны. Данное обстоятельство выступило залогом успеха при конструировании экономических институтов с элементами инклюзивности, прежде всего в областях, в развитии которых руководство было заинтересовано. В последующие 50 лет исходный человеческий потенциал постепенно сходил на нет; система же массового образования СССР была нацелена на поддержание «конвейерной культуры», сковывалась разного рода ограничениями, а энтузиазм строительства нового общества, утопичного по своей сути, быстро сошел на нет.

Инклюзивные и экстрактивные институты в новейшей истории

Введенные новые понятия институциональной теории позволяют по-новому посмотреть на многие современные явления. По крайней мере, теперь можно довольно четко идентифицировать экстрактивные режимы. Это имеет значение при анализе ситуации, например, в нефтедобывающих странах Ближнего Востока. Зададимся простым вопросом: в Саудовской Аравии, ОАЭ и Кувейте действующие институты являются инклюзивными или экстрактивными? С одной стороны, в этих странах рентные нефтяные доходы распределяются довольно справедливо и охватывают практически все коренное население, распространяясь на широкий спектр услуг, включая образование, здравоохранение, жилье и т.п. С другой стороны, движение по карьерной вертикали в названных государствах практически исключено, если человек не входит в правящий семейный клан. Именно второе обстоятельство позволяет классифицировать экономические институты стран Ближнего Востока как экстрактивные, хотя и с некоторыми признаками инклюзивности; политические же институты, основанные на родоплеменном доминировании, однозначно являются экстрактивными.

Признак наличия социальных лифтов позволяет понять и динамику инклюзивности в США, где в последние три десятилетия увеличилось социальное неравенство и наметилась консервация политической элиты. Фактически эти процессы недвусмысленно символизируют, что и в такой стране, как США, символе ИИ, потенциал инклюзивности со временем, по мере снижения динамичности развития, может начать истощаться. То есть даже эта страна подвержена ПДИ и не имеет волшебного иммунитета против всеобщей тенденции общества к экстрактивности.

В данной точке анализа мы подходим к вопросу об альтернативных способах построения эффективных ИИ. Все известные миру ИИ не идеальны, однако ИИ, построенные в США, оказались наиболее впечатляющими и жизнеспособными. Однако мировая история не прекращает свой эксперимент. Сегодня Китай создает свою смешанную модель развития с экстрактивными политическими институтами и во многом инклюзивными экономическими институтами и на ее основе ведет глобальную конкуренцию с США. То есть и тут мы видим образчик смешанной институциональной модели, в которой экстрактивность политических институтов присутствует на фоне некоторой инклюзивности экономических институтов. В литературе уже высказывалась идея, согласно которой наиболее жизнеспособными являются смешанные институты [Балацкий, 2015]. Будущее покажет, сможет или нет Китай обеспечить эффективность такой институциональной модели в долгосрочном аспекте. Не исключено, что наличие определенной и меняющейся во времени дозы экстрактивности политических институтов будет благотворно сказываться на социальном развитии страны.

Что касается России, то для нее само крушение СССР во многом имело своей целью закрепление привилегий правящей элиты, что последовательно осуществлялось на протяжении 25 лет с учетом всевозможных случайностей в становлении самой элиты и межклановой борьбы в ее рядах. Сегодня как никогда ранее стал очевиден паралич социальных лифтов; в кругах политической и административной элиты наблюдается коловращение одних и тех же лиц. Все это свидетельствует об утверждении в стране экстрактивных политических и экономических институтов, что ставит перед современной Россией проблему проведения срочной модернизации не только в технологическом плане, но прежде всего в плане институциональном и социокультурном. В противном случае она рискует оказаться на обочине экономического развития, ибо современный уровень технологий и сама атмосфера инновационных преобразований немыслимы без опоры на соответствующие их духу социокультурные компоненты и комплекс ИИ. В последнее же десятилетие мы наблюдаем последовательное укрепление ЭИ, дающих некую «стабильность», но в то же время порождающих застой в наиболее перспективных видах деятельности.

Однако при всех проблемах, связанных с утечкой мозгов, обусловленной прежде всего этим самым застоем, нельзя не видеть и того, что сегодня пусть меньшинство населения (обычно фиксируемое на уровне 15-20%), уже постепенно формирует ту «инклюзивную ауру» из людей, обладающих и соответствующими знаниями, и наработанным в «нишах» сложной социальной структуры опытом. Эти люди способны начать выстраивать сеть инклюзивных институтов. Подобная работа требует не только их самоотверженного труда, но и серьезного политического переосмысления всей социально-экономической и структурной политики. В противном случае тот кажущийся успех 2000-х гг., основанный на притоке нефтедолларов, также быстро может сойти на нет, как и успехи советской индустриализации.

Литература

Аджемоглу Д., Робинсон Д. (2016) Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. М.: АСТ.

Алесина А., Джулиано П. (2016) Культура и институты. Часть I// Вопросы экономики. №10. С.82-111.

Асемоглу Д., Робинсон Д. (2015) Экономические истоки диктатуры и демократии. М.: Издательский дом Высшей школы экономики.

Аузан А.А. (2007) «Колея» российской модернизации// Общественные науки и современность. № 6. С. 54–60.                                                            

Аузан А., Келимбетов К. (2012) Социокультурная формула экономической модернизации// Вопросы экономики. № 5. С. 37–44.

Ахиезер А.С. (1997) Россия: критика исторического опыта. Т.I. От прошлого к будущему. Новосибирск: «Сибирский хронограф».

Ахиезер А.С. (1998) Россия: критика исторического опыта. Т.II. Теория и методология. Словарь. Новосибирск: «Сибирский хронограф».

Балацкий Е.В. (2010) Кризис социальных наук в свете концепции старых рынков// «Социологический журнал», №2. С.118–133.

Балацкий Е.В. (2015) Институциональные факторы экономического роста// «Мир России», №2. С.177–188.

Жаворонков С.В., Яновский К.Э. (2016) Испытание абсолютной монархии Романовых Мировой войной (Листая Особые журналы) // Общественные науки и современность. № 4.С.109-119.

Кузнецова Р.В. (2016) Курчатов. М.: Молодая гвардия. – 431 с.

Миронов Б.Н. (2017) Российский пролетарий начала ХХ века – революционный авангард, гегемон или маргинал?// Общественные науки и современность. №3. C. 97-119.

Миронов Б.Н. (2000) Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ века). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. СПб.: Издательство «Дмитрий Буланин».

Народное хозяйство СССР в 1987 г. Статистический ежегодник (1988) М.: Финансы и статистика.

Норт Д. (2010) Понимание процессов экономических изменений. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ.

Норт Д., Уоллис Д., Б.Вайнгаст Б. (2011) Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Издательство Института Е.Гайдара.

Плискевич Н.М. (2016) Path dependence и проблемы модернизации мобилизационного типа// Мир России. №2. С.123-143.

Полтерович В.М. (2016) Институты догоняющего развития (к проекту новой модели экономического развития России)// Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз. №5. С.88-107.

Полтерович В.М. (2002) Политическая культура и трансформационный спад. Комментарий к статье Арье Хиллмана «В пути к земле обетованной»// Экономика и математические методы. Т. 38. №4. С. 95-103.

Рыжов Ю. (2016) Россия стоит на пороге жуткого краха// МК, 25декабря.

Соловьев Ю.И. (1995) Мужественная позиция академика Д.Н.Прянишникова// Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М.: «Наука».

Франкфурт С.М. (1935) Рождение стали и человека. М.: «Старый большевик».

Харрисон Л. (2014) Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма. М.: Мысль.