Непосредственным поводом для данной рецензии послужил выход в свет в 2014 году новой книги В.В.Попова «Mixed Fortunes» [1]. На русский язык это название можно перевести примерно так: «Комбинированные стратегии успеха» или «Смесь удачных стратегий» (В.А.Мельянцев предлагает свою версию перевода: «Разные судьбы» [3]). Речь идет о выстраивании разными государствами эффективной политики развития и о раскрытии закономерностей экономического успеха соответствующих стран. Сегодня об этой книге уже имеются положительные отзывы авторитетных специалистов. Это и призыв Г.Колодко к прочтению монографии [2], и очень обстоятельная и сбалансированная рецензия В.А.Мельянцева [3]. В связи с этим постараемся коснуться некоторых аспектов книги, не дублируя те тезисы, которые в отношении нее уже были высказаны.

1. Принцип неопределенности Смита: утрата очевидности. Главная задача автора книги состоит в том, чтобы понять, почему одни страны успешно развиваются, тогда как попытки других в этом направлении неизменно заканчиваются неудачей. И неудивительно, что точкой отсчета в этом анализе выступает Россия – как наиболее яркий пример тщетных усилий по построению эффективных институтов и выхода на траекторию устойчивого экономического роста. Контрастом для России служат разные страны, в том числе такие государства Центральной и Восточной Европы, как Польша, Словакия, Венгрия и др. Все эти страны имели менее глубокий и менее длительный трансформационный спад, более высокие темпы роста и в них гораздо разумнее проводились реформы. В этом смысле указанные страны на полном основании могли служить примером для России.

Однако события последних лет многое перевернули. Венгрия находится в предреволюционной ситуации, а во главе правительства стоит представитель националистской партии. Болгария не может вылезти из нищеты, но при этом отказалась от Южного потока откровенно в ущерб своей экономике. Польша, будучи долгое время лидером Восточной Европы, за 10 лет с момента вступления в Евросоюз потеряла около 1,2 млн. граждан, эмигрировавших из страны, что создало условия для демографического кризиса. В некоторых регионах этой страны с «сильным демократическим режимом» (с.109) процент «сбежавших» настолько высок, что местные предприятия не могут найти строителей, охранников, продавцов и уборщиков. По имеющимся оценкам, в ближайшие 25 лет Польша потеряет еще около 3 млн. человек [4]. За это же самое время Россия, будучи институциональным аутсайдером рыночных реформ, прошла огромный путь – из глубочайшей рецессии вышла на траекторию роста; есть много цифр, демонстрирующих успехи России. А в 2014 г. Россия даже расширила свою территорию за счет мирного присоединения Крыма!

Все эти факты ставят большой вопрос о том, какие же страны действительно успешно развивались, а какие – нет. Как оказывается, по прошествии четверти века между лидерами и аутсайдерами произошла такая рокировка, которая многие вопросы, получившие ранее вполне вразумительные ответы, ставит заново. В этом смысле книга В.В.Попова завершает определенный этап экономической истории, но с трудом вписывается в новые тренды мирового развития. Здесь автор книги попал в своеобразную временную ловушку – разные ретроспективные периоды по-разному высвечивают одни и те же события. Наиболее емко этот эффект выразил американский экономист Чарльз Хью Смит (Charles Hugh Smith), сформулировавший свою версию принципа неопределенности: каждое длительное явление имеет более чем одно следствие [6]. Ч.Х.Смит утверждает, что некоторые последствия на время могут дать положительный результат, прежде чем обнаружат свою разрушительную природу. Некоторые из них можно предвидеть заранее, некоторые – нет; некоторые поддаются регулированию, некоторые – нет. Те, что являются непредвиденными и неконтролируемыми, вызывают волны других непредвиденных и неконтролируемых последствий.

В данном случае мы имеем дело с чрезвычайно длительными реформами, которые на разных этапах проявляют себя по-разному. Причем меняются не только результаты и проявления реформ, но и их институциональная сущность. Например, в литературе уже указывался факт конвергенции белорусских и российских реформ. Так, либеральные реформы Б.Н.Ельцина сменились ручным управлением В.В.Путина, которые очень напоминали директивные методы хозяйствования А.Г.Лукашенко; последний в свою очередь все больше тяготеет к экономической открытости страны, которая отчасти напоминает раннюю и нынешнюю политику России [7].

Тем самым турбулентные события последних лет смешали карты: сильные институты стран Восточной Европы вдруг оказались слабыми, а некоторые слабые институты России неожиданно укрепились. В результате сегодняшнее экономическое положение России, несмотря на все проблемы, во многом представляется более предпочтительным в сравнении не только с восточноевропейскими, но даже и с западноевропейскими державами. Это требует определенных комментариев в отношении почти всех тезисов обсуждаемой книги. По всей видимости, необходимо в явном виде вводить в рассмотрение временную шкалу реформ. Так, по истечении 10 лет преобразований в бывших социалистических странах лучше смотрелись страны Центральной и Восточной Европы; по прошествии 23 лет на лидирующие позиции, с некоторыми оговорками, выходит Россия.

2. Утрата простых критериев сравнения. Сказанное по-новому ставит проблему пространственного соизмерения результатов реформ. Например, каковы результаты России? Как это определить?

Если опираться на традиционную методологию, то надо сравнивать душевой ВВП страны по ППС и темпы роста ВВП. Тогда успехи России не так уж значительны, равно как и успехи Узбекистана, который В.В.Поповым рассматривается в качестве нового экономического чуда Азии. Однако можно ли доверять этим цифрам? Например, в 2013 г., по данным Мирового банка, душевой ВВП России составлял 24,1 тыс. долл., что на 6,3% меньше, чем в Греции, которая, к слову сказать, по этому показателю в 5 раз опережает Узбекистан [14]. Однако эти цифры требуют от нас поверить в парадоксальный лозунг: «Не верь глазам своим!»

Значит сегодня Россия, обладающая мощными вооруженными силами, огромным ядерным потенциалом, относительно неплохим военно-промышленным комплексом и развитой наукой, отстала от Греции, которая вчера была евро-банкротом и не имеет ничего того, что имеет Россия? Значит проект сочинской олимпиады–2014, признанной лучшей в истории зимних олимпийских игр и породившей один из самых масштабных инфраструктурных проектов, ничего не стоит? И как тогда оценивать строительство высокоскоростной дороги между Ташкентом и Самаркандом в Узбекистане и готовящееся строительство аналогичных линий в сторону Бухары и Хивы? Греция таких дорог не имеет. Более того, в этой стране до сих пор нет безопасных дорог по горной местности. И при этом душевой ВВП Греции все-таки в 5 раз больше, чем в Узбекистане? Надо признать, что при таком большом экономическом разрыве эти две страны должны были бы выглядеть совершенно иначе.

Либо автор книги не прав и Узбекистан не является очередным азиатским чудом, либо традиционные критерии сравнения стали не адекватными, что, на наш взгляд, гораздо ближе к истине. К сказанному добавим, что успех России в какой-то степени отражается душевым ВВП в долларовом исчислении по рыночному курсу. С 1992 г. по 2013 г. этот показатель в стране со «слабым демократическим режимом» (с.109) увеличился с 477,9 долл. до 14591,3 долл., т.е. имел место прирост больше чем в 25 раз [5]. Даже с учетом почти 2-кратной девальвации 2014 года прирост составит 12–13 раз. Именно этот показатель отражает то, в какой степени россияне стали больше интегрированы в мировое экономическое пространство. Разве могут страны не только Восточной, но и Западной Европы похвастаться такими достижениями?

Думается, что книга В.В.Попова подводит к необходимости более систематического рассмотрения самой методологии сравнения реформ в разных странах. Без этого все выводы автора становятся противоречивыми.

3. Социальное неравенство как основа Западной модели развития. Пытаясь осмыслить успех Запада, В.В.Попов углубляется в его исторический генезис и совершенно правильно ставит диагноз – подъем Западного мира основан на институциональном закреплении всех форм социального неравенства. Этот вывод иллюстрируется многими историческими примерами и фактами. К сказанному можно добавить, что даже формальные выкладки приводят к этому результату: в гетерогенном обществе, в котором сосуществуют группы «богатых» и «бедных» граждан, при достаточно большом разрыве в доходах этих групп объем инвестиций в экономику оказывается больше, чем в гомогенном обществе, состоящем из одной группы «середняков» [8]. Иными словами, при равной сумме доходов гетерогенное общество генерирует больше инвестиций, более высокие темпы экономического роста и большее совокупное богатство. И что важно: фундаментальным механизмом, обеспечивающем почти автоматическое преимущество модели социального неравенства, выступает основной психологический закон накопления Дж.М.Кейнса [8].

Однако автор пытается пойти дальше и показать, что Западная модель на современном этапе заменяется Восточной моделью, которая основана на меньшем неравенстве и последние десятилетия демонстрирует все более явные успехи. Данная точка анализа служит той развилкой, где начинаются дискуссии. По этому вопросу было уже много сказано, поэтому затронем только один аспект обсуждаемой проблемы: может ли страна, стоящая на принципе ограничения неравенства, победить в технологической гонке и построить более эффективную экономику?

Помочь ответить на поставленный вопрос может пример элитной медицины. Как оказывается, уже сегодня врачи способны творить чудеса, однако большая часть этих чудес является настолько дорогостоящей, что во многом дезавуирует саму эту возможность. Тем не менее, успехи элитной медицины во многом переворачивают традиционные представления, делая справедливым тезис: здоровье за деньги купить можно. Но цена здоровья поистине баснословна, а потому расчет идет только на спрос со стороны сверхбогатых людей. Отношение элитных медиков к тому, что они делают, и к факту «отсечения» простых людей от благ современной медицины таково: магнаты вкладывают деньги в технологии будущего; со временем эти технологии станут более дешевыми и доступными. Таким образом, наличие в обществе неприлично богатых людей позволяет развивать «топовые» направления медицины и осуществить такой технологический скачок, который в более справедливо устроенном обществе просто невозможен. Следовательно, и на современном этапе просматривается традиционное правило: избыток средств в ограниченных социальных кругах генерирует новые возможности для всего общества. В каком-то смысле технологическое лидерство страны и уникальные блага для избранных являются платой (компенсацией) за социальную несправедливость. А это означает, что если Китай, Индия или Россия захотят стать новыми технологическими лидерами хотя бы в какой-то области, то они будут вынуждены перенимать Западную модель. И, похоже, что события разворачиваются именно в этом направлении.

4. Сильные и слабые институты; адаптивность населения и элит. Особо хотелось бы отметить матрицу В.В.Попова в отношении институтов и рыночных искажений в промышленной структуре (табл.1). Такого рода схемы грешат явным упрощением и плохо верифицируемы, но при этом дают очень наглядное представление о соотношении сил в социальной системе и на качественном уровне хорошо воспроизводят фактическую ситуацию. Однако матрица Попова пригодна все-таки только для уяснения эффектов первого порядка, т.е. наиболее очевидных и грубых проявлений внутреннего устройства социальной системы. По всей вероятности, сегодня уже необходима дополнительная схема, которая бы учитывала адаптивные свойства двух элементов системы – правящей элиты и населения (масс). Такая схема может быть отображена социальной матрицей адаптивности (СМА) (табл.2); заметим, что адаптивность (адекватность) элиты в СМА фактически равносильна адаптивности (адекватности) официальных институтов.

СМА позволяет проанализировать эффекты второго порядка, которые уже не вкладываются в классификацию сильных и слабых институтов. Здесь на первое место выходит не способность системы реализовывать принятые решения, что присуще сильным институтам, а адекватность принимаемых решений. Например, правительство Болгарии оказалось способно противостоять давлению России и отказаться от Южного потока, однако это решение является в высшей степени неадекватным и вредным для самой Болгарии. И, наоборот: правительство России не смогло продавить строительство Южного потока через Болгарию, но вовремя вошло в партнерские отношения с Турцией, в конечном счете добившись своей цели. В контексте такой логики Китай и Вьетнам попадают в разные группы, т.к. правящая элита Вьетнама все эти годы была гораздо консервативнее гибкого китайского руководства. Однако есть уже первые толчки и в архитектуре китайских институтов – события в Гонконге 2014 года. По мнению ведущих аналитиков, это первое серьезное проявление недостаточной гибкости китайской системы управления [9].

СМА позволяет развести и такие страны, как Узбекистан и Вьетнам. Например, узбекские мусульмане зачастую склонны к излишней экзальтации, однако руководство страны умело гасит избыточные эмоции населения. В этой связи уместно напомнить, что при открытии мавзолеев мусульманских святых (суфиев) многие узбеки буквально ползали по надгробным плитам и целовали их, демонстрируя явную религиозную неадекватность. В этой ситуации представители исламской элиты недвусмысленно высказались о том, что такое поведение совершенно неуместно – и проявления религиозного фанатизма постепенно исчезли. И, наоборот, чрезвычайно терпеливое и адаптивное население Вьетнама уже с трудом уживается с беспардонной коррупцией в верхушке правящей коммунистической партии, культивирующей примитивные и устаревшие методы пропаганды и поддержки порядка.

В контексте событий 2014 года в Фергюсоне в несколько ином свете выступают и сильные институты США. Например, народные волнения, охватившие страну, были жестоко подавлены, свидетельствуя о силе действующих институтов [10]. Однако сами эти волнения явились реакцией на совершенно неадекватные действия полиции и судебной системы страны. Тем самым в данном случае мы видим, как утрата адекватности правящей элиты Америки, столкнувшись с вполне адекватным и активным населением, породила большие волнения. Наверное, случай в Фергюсоне является хрестоматийным примером того, что сила институтов – не все, не менее важна и их адекватность.

В контексте сказанного хотелось бы особо отметить события 2014 года на Украине. Распад страны и последовавшие за этим события являются классическим образчиком недостаточности инструментария институциональной матрицы Попова. Так, попустительство протестных выступлений со стороны правительства В.Ф.Януковича означало не столько слабость институтов, сколько неадекватность политики правящей элиты во главе с президентом страны. Точно так же впоследствии жесткие действия со стороны правительства П.А.Порошенко в отношении Луганской и Донецкой областей отнюдь не свидетельствовали о силе институтов, а стали прямым следствием неадекватных действий новой властной элиты во время переговорного процесса с мятежными регионами.

Таким образом, если матрица Попова делает акцент на силе институтов, то СМА – на гибкости этих самых институтов. По-видимому, на современном этапе аналитический акцент должен смещаться в сторону СМА. Видимо, автор книги согласен с этим тезисом, т.к. напрямую говорит о том, что «хорошая политика всегда обладает контекстной зависимостью» (с.145). Например, институт ювенальной юстиции, набравший силу в западных странах, почти полностью отторгается в России как неадекватный и не соответствующий сложившимся национальным традициям воспитания детей. Тем самым можно говорить о культурном контексте данного института, без учета которого велика вероятность возникновения институционального конфликта [11].

Мы отдаем себе отчет в том, что верификация и четкая оцифровка СМА проблематична и представляет собой самостоятельную проблему. Однако те же самые проблемы присущи и институциональной матрице Попова. Видимо, это одно из перспективных направлений дальнейших исследований, которые не попали в фокус интересов автора книги.

5. Смешанные институты в политических системах. Говоря о гибкости институтов, мы фактически подразумеваем под этим возможность и способность управленцев высшего звена правильно (адекватно) реагировать на вызовы времени. Если необходимо, то для реализации соответствующих решений можно перестраивать сами институты, менять их конфигурацию. Как же добиться институциональной гибкости? Как обеспечить контекстность институтов?

К сожалению, напрямую автор на этот вопрос не отвечает, хотя само название книги содержит в себе искомый ответ. Речь идет о смешанных институциональных стратегиях. Дело в том, что во многих случаях использование чистых институтов не дает плодотворных результатов. Осознание этого факта привело к тому, что современные западные университеты строят свою деятельность на смешивании старых и новых институтов [12]. Использование такого подхода приводит к тому, что появление новых вызовов со стороны рынка не требует отказа от прежней практики и создания всех институтов с нуля; достаточно лишь определенной коррекции в пропорциях распределения уже существующих институтов. В таких терминах задача управленцев сводится к тому, чтобы оптимизировать доли разных институтов, настраивая систему на правильный лад. Считается, что политика смешанных институциональных стратегий является залогом повышенной адаптивности и устойчивости университетов в меняющихся условиях. Интересно, что плодотворность смешанных институциональных стратегий имеет глубокую аналогию с игровыми моделями, в которых решение зачастую возможно только в смешанных стратегиях.

Поразительнее всего то, что идея о смешанных институциональных стратегиях в политической сфере была осмыслена и реализована еще в Древнем Риме. Своей кульминации данное политическое учение достигло в работе Марка Туллия Цицерона «О государстве». Так, еще греки выделяли три правильные (чистые) формы государственного правления: монархия – законная власть одного человека; аристократия – власть избранного совета; демократия – власть всего народа, соблюдающего собственные законы. Однако все они несовершенны и тяготеют к своим крайностям: монархия легко превращается в деспотическое правление, аристократия вырождается в господство знатных или богатых, а демократия скатывается к господству толпы – к охлократии [13, с.346]. По мнению Цицерона, все эти элементы идеально уравновешены в римской Республике, в которой власть распределена между монархическим элементом, представленным ежегодно переизбираемыми народными консулами, аристократическим – сенатом и демократическим в форме народного собрания [13, с.347]. Тем самым равновесие между тремя чистыми институтами власти достигается в республиканской форме правления, представляющей собой смешанный институт. Похоже, что этим была во многом обусловлена высокая жизнеспособность и устойчивость Римской Республики, которая просуществовала 450 лет. Даже после падения Республики установился так называемый принципат – государственное устройство, сочетающее в себе республиканские и монархические черты. Принципат просуществовал еще около трех веков, на протяжении которых действовали реликты республиканских институтов.

Применительно к вопросам обсуждаемой книги можно говорить, например, о смешанных протекционистских стратегиях. Например, вовсе необязательно переходить к чистому протекционизму с закрытием всего внутреннего рынка, достаточно закрыть лишь некоторые его сегменты. Любопытно, что такая политика селективной защиты внутреннего производителя допускается даже нормами Всемирной торговой организации (ВТО), тогда как протекционизм в чистом виде противоречит ее принципам. Умелое использование подобных смесей таит в себе огромные потенциальные возможности. Страны, которые осваивают этот инструмент, как правило, преуспевают и уверенно движутся по траектории экономического роста.

6. Общественная и индивидуальная эффективность. В.В.Попов, подводя итог анализу экспортной политики разных стран, выдвигает очень интересный тезис о том, как организовать смешанную стратегию протекционизма: поддерживать (протекционистскими барьерами) надо только те отрасли, в которых общественная отдача (эффективность) инвестиций выше частной (индивидуальной). Это очень плодотворный подход, который пока не конкретизирован, а потому и не получил достойной реализации. Однако здесь есть некоторые методологические моменты, которые нельзя не упомянуть.

Дело в том, что общественная и частная отдачи могут быть не только разной величины, но даже разной размерности. И соотношение между этими показателями само по себе может не дать ответа на вопрос о том, есть ли у отрасли перспектива для вывода ее продукции на мировой рынок или нет. Было бы правильнее сравнивать общественную отдачу конкретной отрасли со средней общественной отдачей по экономике, а также с аналогичным показателем других отраслей. Разумеется, для того чтобы этот алгоритм работал, надо иметь четкую методику расчета общественной отдачи, которую автор нам, к сожалению, не предлагает. Кстати говоря, индекс сложности экспорта Хаусманна–Хванга–Родрика, на который ссылается В.В.Попов и который стал в последние годы достаточно популярным, все-таки не проясняет ситуацию. Отчасти это связано с эвристическим характером указанного индекса, который содержит гипотетические агрегаты. Кроме того, высокая сложность экспортируемой продукции не может трактоваться как безусловно позитивный факт, также как неверно и то, что экспорт природных ресурсов является деструктивной стратегией. Здесь гораздо важнее политика перераспределения доходов от экспорта. Представляется, что дальнейший поиск простого алгоритма диагностики перспективных отраслей на основе индекса общественной отдачи является тем направлением научных изысканий, которое может иметь не только теоретическое, но и большое практическое значение.

В целом книга «Mixed Fortunes» дает богатую пищу для осмысления самых важных вопросов экономики, включая интригующую и до сих пор до конца неразгаданную тайну выхода человечества из мальтузианской ловушки, в которой оно находилось около 10 тыс. лет. Хочется надеяться, что у этой книги будет много последователей и продолжателей.

Литература

1. Popov V. Mixed Fortunes. An Economic History of China, Russia, and the West. Oxford University Press, 2014.
2. Kolodko G.W. What one should read?
3. Мельянцев В.А. О книге В.В.Попова (Vladimir Popov. «Mixed Fortunes. An Economic History of China, Russia, and the West», New York, Oxford University Press, 2014).
4. СМИ: Польша подсчитывает убытки от «бегства» рабочей силы на Запад // РИА Новости, 06.12.2014.
5. ВВП России: где были и где сейчас // «Сделано у нас».
6. Smith C.H. The Oil-Drenched Black Swan, Part 1// Сайт «Washingtonsblog», 30.11.2014.
7. Балацкий Е.В. Белоруссия против России: переосмысливая реформы // «Капитал страны», 07.09.2010.
8. Балацкий Е.В. Институциональная дилемма в период первоначального накопления капитала// «Журнал экономической теории», №4(34), 2013.
9. Беспорядки в Гонконге: Почему взбунтовался финансовый центр Азии // Сайт «The Village».
10. Беспорядки в Фергюсоне. Хроника событий. 27 ноября // «ИТАР ТАСС», 27.11.2014.
11. Полтерович В.М. Элементы теории реформ. М.: Издательство «Экономика». 2007.
12. Кларк Б.Р. Поддержание изменений в университетах. Преемственность кейс-стади и концепций. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011.
13. Бобровникова Т.А. Цицерон: Интеллигент в дни революции. М.: Молодая гвардия, 2006.
14. Балацкий Евгений Всеволодович  
    18.04.2015