Среди всех социальных наук экономика сейчас явно доминирует, постоянно расширяя свою предметную область и вторгаясь в сферы, которые до недавних пор считались исконной прерогативой других дисциплин. Появились экономические теории дискриминации, преступности, рождаемости, информации, семьи, теории человеческого капитала, распределения времени и т.д. В чем причина подобной научной «наглости» и вместе с тем несомненной продуктивности экономического подхода?

На мой взгляд, основная причина кроется в том, что экономическая наука обладает собственным универсальным, чрезвычайно мощным и необыкновенно функциональным категориальным аппаратом, с помощью которого можно объяснить практически все социальные феномены. Большинство экономических категорий, будучи внутренне взаимосвязанными, хорошо верифицируемыми и моделируемыми, позволяют переходить на формально–математический язык с последующим построением современных экономических теорий. Суть их в наиболее концентрированном виде выражена в утверждении американских экономистов, нобелевских лауреатов Дж.Стиглера и Г.Беккера: любые различия в поведении отдельных людей, равно как и целых эпох можно объяснить в терминах цен и доходов [1].

Однако терминология и система показателей, сколь бы совершенными они ни были, все же не способны обеспечить тот триумф, который торжествует сегодня экономическая наука. Чтобы вывести основополагающие математические соотношения и зависимости, реализовать все преимущества экономической идеологии, необходимо опираться на некие фундаментальные принципы. Один из них (впрочем, едва ли не единственный) – принцип рациональности поведения экономических агентов (иногда в литературе его называют «гипотезой о рациональном поведении экономических субъектов»), Как справедливо отмечают Дж.Стиглер и Г.Беккер, этот тезис непосредственно недоказуем, поскольку он представляет собой утверждение об окружающем мире, а не логическое высказывание. Истинность упомянутой гипотезы становится очевидной при ее рассмотрении «от противного». В самом деле, какому здравомыслящему человеку придет мысль сознательно действовать в ущерб себе? На основе данного принципа построена вся современная микроэкономика, да и макроэкономика все чаще обращается к нему, пополняя свой багаж разнообразными оптимизационными моделями. Что касается его «объяснительной» способности, то другого подхода, хотя бы отдаленно сравнимого по эффективности, просто не существует.

Не отвергая оптимизационной идеологии как таковой, сфокусируем внимание на присущих ей недостатках и проблемах, которые возникают в экономической науке при использовании конкретных схем обобщенного принципа максимизации. Этот аспект имеет чрезвычайно важное методическое значение, поскольку позволяет более объективно и взвешенно оценить результаты, полученные современной экономической теорией. Актуальность поставленной задачи обусловлена ее несправедливо редким упоминанием в научной литературе.

Базовой категорией экономической теории потребления является функция полезности, которая в предельно сжатой форме выражает индивидуальную систему ценностей субъекта. Прежде чем обрести нынешний вид, данное понятие прошло долгую эволюцию. Ниже мы рассмотрим, что нам известно об этой поистине таинственной экономической конструкции и, следовательно, о поведении человека и о субъективных законах принятия решений.

Согласно гипотезе о рациональном поведении потребителя, последний формирует свои поведенческие стратегии, прежде всего стремясь максимизировать получаемую полезность. При этом сама полезность трактуется как субъективно оцениваемая способность товара удовлетворять потребности человека [2]. Первоначально подразумевалось, что полезность, извлекаемая из конкретного товарного набора, непосредственно зависит от вектора рыночных товаров. В соответствии с так называемым бюджетным ограничением, используемым классической моделью, стоимость приобретенных потребителем товаров не может превышать суммы, которой он располагает. Формируемый экономическим агентом вектор оптимального количества рыночных товаров полностью определяет его поведение. На первый взгляд, подобная постановка классической задачи потребления носит весьма общий и весьма содержательный характер. Однако это не совсем так, и уже в данном пункте анализа ученые разделились на два лагеря: кардиналистов, которые считают возможным измерить абсолютную величину полезности, и ординалистов, которые полагают, что такая задача неразрешима, и предлагают пользоваться методом порядкового сопоставления предпочтений. Современная квалиметрия не противопоставляет количественный и порядковый подходы, поскольку в большинстве случаев из порядковых сопоставлений можно получить количественную шкалу. Однако сегодняшняя теория потребления считает предпочтение первичным, а функцию полезности – вторичной [3].

Таким образом, даже самая общая формализация поведения потребителя сопряжена с неоднозначным пониманием функции полезности. И хотя расхождения в толковании процесса потребительского выбора частично преодолены, на этом проблемы не кончаются, а, наоборот, начинаются. Например, классическая теория предполагает, что у каждого человека есть своя собственная функция полезности, которая воспроизводит его индивидуальную систему ценностей. Более того, так как вкусы и предпочтения человека постоянно меняются, то со временем меняется и функция полезности. Однако при этом нам ничего не известно о законах, лежащих в основе межличностных и межвременных различий в упомянутой функции. Другими словами, классическая теория не способна интерпретировать сложные динамические сдвиги в поведении отдельных людей, тех или иных социальных групп и целых народов, объяснить многие животрепещущие социальные феномены.

При традиционном подходе обсуждение любой проблемы автоматически прекращалось, едва лишь объяснение экономических явлений упиралось в различия вкусов отдельных людей в различные периоды времени. С этого момента она, как правило, переходила в руки психологов, антропологов, френологов, социологов и других специалистов. Г.Беккер развил новую концепцию потребительского выбора, в которой отвергается жесткая дихотомия между работой и досугом, производством и потреблением [4]. Согласно этой концепции, следует строго различать товары (goods), приобретаемые на рынке, и потребительские блага (commodities) как конечный продукт деятельности в домашнем хозяйстве и фактический источник полезности. Соответственно, человек предъявляет спрос не на рыночные товары как таковые, а на извлекаемые из них полезные эффекты. Иначе говоря, людей в конечном счете интересует не мясо, а бифштекс, не пылесос, а убранная комната, не обучение хорошим манерам, а вежливый ребенок, не кровать, а крепкий сон и т.д. По новой теории функция полезности зависит не от рыночных товаров, а от потребительских благ, которые потребитель «производит» с помощью рыночных товаров и своего свободного (нерабочего) времени. Кроме того, к бюджетному ограничению добавилось и ограничение по совокупному фонду времени (работа плюс досуг). Таким образом, в новой теории грань между производством и потреблением стирается.

Скорректированные представления о функции полезности и о тех ограничениях, благодаря которым она достигает оптимума, имели поистине революционное значение для формирования экономического мировоззрения, более адекватного окружающему миру. В рамках беккеровской концепции экономическая теория смогла объяснить широчайший спектр экономических и социальных явлений, до сих пор ей не подвластных. Однако уже на этом этапе обозначились некоторые методологические «потери». Во-первых, объяснительная способность новой теории еще не обладала той степенью полноты, которую от нее можно было ожидать, и, во-вторых, проясняя одни аспекты экономической жизни, она «запутывала» другие. Например, стало размытым и неопределенным ранее столь очевидное и однозначное понятие досуга.

Следующий этап в развитии представлений о функции полезности ознаменовала выдвинутая Г.Беккером теория «человеческого капитала». По утверждению автора, объем любого потребительского блага зависит не только от рыночных товаров и затрат времени, но и от накопленной к определенному моменту совокупности имеющихся у каждого из нас знаний, навыков, мотиваций [5]. В функциональном плане человеческий капитал способствует «усвоению» того или иного потребительского блага и, в свою очередь, зависит от потребления конечного блага в предыдущий период. Тем самым возникает возможность рассматривать потребительские вкусы в качестве представлений, которые устойчивы во времени и схожи у разных людей. На языке математики это означает, что вид функции полезности остается хронологически неизменным и одинаковым (с точностью до коэффициентов-констант) для разных индивидуумов.

В переводе на бытовой язык данное утверждение означает следующее: сущность человека – его исходная система ценностей, а, следовательно, и функция полезности с течением времени не меняется, иным становится лишь его поведение (то есть оптимальный набор потребляемых рыночных товаров) под воздействием внешних обстоятельств, прежде всего сдвигов в уровне цен и доходов. Конечно, человеческий капитал может накапливаться или, наоборот, растрачиваться, однако эти процессы ограничиваются рамками заданной функции полезности, иначе говоря, исходной структурой личности. Чрезвычайно важно, что в новой теории потребления сущность человека и его действия четко разграничены. Сплошь и рядом наблюдаемые ныне «метаморфозы», когда многие ранее «хорошие» люди, став богатыми, превращаются в «плохих», объясняются просто: изменились не они, а обстоятельства, которые соответствующим образом скорректировали их поведение, выявив ранее скрытые субъективные предпочтения. В этом смысле новая теория потребления утверждает закономерность и разумность всего происходящего, всегда имеющего под собой рациональную основу. Можно сказать, что последовательное культивирование экономического рационализма доказывает известный афоризм доктора Панглоса, учителя вольтеровского Кандида: «все к лучшему в этом лучшем из миров». Современная экономическая наука расставляет все по своим местам.

Пожалуй, наиболее значительным в наборе ключевых факторов функции полезности является информационный аспект человеческой деятельности. Введение в модель потребления информационного ресурса означает, что конечное благо зависит не только от рыночных товаров, затрат свободного времени и человеческого капитала, но и от объема информации, которым мы располагаем. В качестве последней может, например, выступать реклама фирмы, производящей конкретный рыночный товар.

Информационный ресурс – отнюдь не скромный «довесок» формальной экономической теории. С его помощью снимается целый ряд сильных контраргументов против гипотезы о рациональности. Считается, скажем, что человек далеко не всегда действует рационально, более того, что его поступки нередко принимают откровенно иррациональные формы. Однако современная экономическая наука такую точку зрения опровергает, выводя на первый план феномены нехватки, искажения и стоимости информации.

О влиянии информации на экономическое поведение людей свидетельствуют многочисленные рыночные коллизии. Нередки, например, ситуации, когда человек приобретает некий товар не по самой низкой цене вовсе не из-за абсурдности своей потребительской стратегии, а потому, что просто не знает, где и у кого его можно купить дешевле. При этом потребитель действует совершенно рационально, так как процесс поиска сопряжен с также имеющим свою цену увеличением затрат времени [6]. Таким образом, поведение экономического агента предопределяет цена информации и ее доступность. Что касается появления на экономических рынках откровенно ложной информации, то она может вызвать шквал аномальных эффектов, дезориентировать рационально мыслящих субъектов. Например, если биржевые аутсайдеры и посредники на фондовом рынке расходятся в оценке будущей отдачи актива, то вероятно возникновение такого аномального эффекта, когда избыточное предложение актива заставляет посредников увеличивать его цену [7]. Кстати, бихевиористический аспект информации нашел свое идеологическое и прикладное выражение в концепции информационных войн, активно разрабатываемой на Западе. Оружие таких войн – компьютерные вирусы, компьютерные логические бомбы, средства подавления информационного обмена в телекоммуникационных сетях и т.п. – способно настолько изменить информационную среду общества, что это может развязать серьезные социальные конфликты [8].

Информационный аспект рационального поведения человека постепенно выделился в самостоятельную ветвь экономической науки, акцентирующей внимание на динамических закономерностях деятельности хозяйственных субъектов и предполагающей зависимость текущих значений экономических параметров от их прошлой и будущей динамики. При таком подходе преемственность настоящего с прошлым и будущим проявляется уже на формально-логическом уровне, более того, настоящее существует только в контексте прошлых и будущих событий, вне которых оно просто немыслимо. Однако если прошлые значения экономических характеристик оцениваются (хотя и не без погрешностей) более или менее однозначно, то будущие формируются в сознании индивида субъективно. В связи с этим возникла проблема выяснения механизма, а, следовательно, и законов формирования экономических ожиданий, проблема, которая привела к появлению соответствующего направления в макро– и микроэкономике.

Пробным камнем стала гипотеза адаптивных ожиданий, выдвинутая Ф.Кэганом. Ее суть сводится к следующему: участники хозяйственного процесса корректируют свои ожидания относительно какого-либо экономического параметра пропорционально ошибке между прогнозом, сделанным в прошлом, и фактическим значением этого параметра [9]. Упрощенность данной гипотезы очевидна. Достаточно сказать, что в условиях нарастающей инфляции адаптивные ожидания сопряжены с систематической недооценкой будущего роста цен, а, с другой стороны, экономические агенты, стремящиеся максимизировать свое благосостояние, стараются избегать ошибок в прогнозировании.

Более адекватной является выдвинутая Дж.Мутом гипотеза о рациональных ожиданиях, основанных на всех доступных для потребителя сведениях. Это означает, что человек по крайней мере подсознательно, интуитивно понимает строение экономической системы и представляет себе последствия государственной политики [10]. Однако хотя универсальный по своей сути аппарат рациональных ожиданий оказался чрезвычайно полезным для объяснения многих сложных экономических явлений, он все же не до конца прояснил алгоритм связи между стратегией потребителя и имеющейся у него информации. К тому же и здесь не обошлось без определенных методологических «издержек». Так, в инструментальном плане данная гипотеза информационно «избыточна» и вот почему. Действия человека как экономического агента в настоящем зависят от прошлой экономической динамики и от его ожиданий. Поскольку любые прогнозы суть продолжение уже возникших тенденций и эффектов, поведение людей целиком и полностью определяется как текущим, так и прошлым положением дел. Но тогда логическое звено, фиксирующее механизм экономических ожиданий, оказывается лишним.

Кроме того, беря на вооружение эту теорию, экономическая наука по сути отвергает «самостоятельное» значение прошлого, настоящего и будущего. Новое мировоззрение оперирует таким представлением о мире, в котором межвременные границы размыты и настоящее являет робой сложную смесь того, что было, что есть и что будет. Соответственно, человек, действующий в этой «временной каше», по образному выражению американского фантаста Р.Желязны, представляет собой сумму всех его свершений, надежд на будущее и сожалений о прошлом.

Параллельно с формированием информационной «ветви» происходило становление методологически тесно связанной с ней вероятностной картины поведения потребителя. Было переосмыслено понятие функции полезности в условиях нехватки информации, что нашло отражение в так называемой функции полезности фон Неймана–Моргенштерна, согласно которой человек взвешивает полезность каждого исхода события по тому, какова вероятность его реализации [11]. Тем самым главной становится проблема неопределенности, а детерминистская картина процесса постепенно сменяется вероятностно–информационной. Скорректированное представление о сущностной «начинке» человека позволило исследовать строгими методами социальные феномены, которые ранее находились за пределами досягаемости экономического анализа.

Речь, в частности, идет об уклонении физических лиц от налогов и о поведении преступников. Утверждается, например, что преступники – не психопатологические типы и не жертвы социального угнетения, а рациональные агенты, предсказуемым образом реагирующие на имеющиеся возможности и ограничения. Подобный подход завоевал широкую популярность в США и применяется даже при вынесении судебных решений.

Согласно еще одной концепции – «коллективистской» – функции полезности людей в большинстве случаев взаимосвязаны. Отсюда вытекает чрезвычайно простое и в то же время математически точное толкование таких явлений, как альтруизм, зависть и эгоизм. Альтруизм имеет место при положительной зависимости функций полезности разных людей (например, функция полезности ребенка входит как один из аргументов в функцию полезности матери), зависть предполагает аналогичную отрицательную зависимость (завистнику тем лучше, чем хуже другому, и, наоборот, тем хуже, чем другому лучше), а эгоизм – отсутствие подобной взаимосвязи [12]. Перенос центра тяжести на социально–коллективистский аспект поведения человека расширил аналитический аппарат экономической науки и позволил с единых позиций объяснить многие общественные явления.

В последние годы получило распространение построение моделей, в рамках которых описываются процессы взаимодействия двух поколений (молодого и старого), осуществляющих межвременной выбор. Молодое поколение выбирает между уровнем потребления и величиной свободного времени в текущем и будущем периодах. При этом его оптимальный выбор согласуется, во-первых, с решением, принятым «родительским» поколением в предшествующем временном интервале, во-вторых, с собственным бюджетным ограничением, относящимся к настоящему и последующему периодам, и, в-третьих, с информацией об изменении цен в будущем [13]. В конкретных построениях подобного рода, как правило, предполагается, что в разные периоды функция полезности человека обладает различными геометрическими свойствами (наклон, выпуклость и т.д.). Однако подчеркнем, что отсюда еще не вытекает факт эволюции самой функции полезности, ибо ее свойства могут меняться в зависимости от накопленного человеческого капитала и объема потребляемых благ. Между тем, как свидетельствует анализ, именно свойства функции полезности кардинально влияют на характер динамических траекторий уровня потребления и ряда других экономических параметров. В частности, в системе генерируются сложные, иррегулярные (непериодические) колебания экономических показателей, которые внешне воспринимаются как хаотические, случайные.

Модели поколений позволяют выявить ряд интереснейших свойств экономической динамики, определяемых межвременным поведением участников, а эндогенные (самопорождающиеся) колебательные режимы могут быть объяснены, исходя из представления о рациональном поведении людей без привлечения фактора «белых шумов», то есть каких-либо внешних возмущений. Это подводит к пониманию истины, высказанной еще М.Алле: «то, что принято называть случайностью, может быть лишь проявлением подспудной детерминистской структуры» [14]. Фактически данное направление в теории выбора базируется, по образному выражению В.Лейнфеллнера, на идее «хаоса в порядке» и подтверждает известный тезис: случайность – это всего лишь непознанная необходимость. Оказывается разрушенной еще одна дихотомическая грань – между детерминизмом и индетерминизмом, вероятностью и закономерностью, необходимостью и случайностью, что, в свою очередь, ломает устоявшиеся представления о мире.

Таким образом, объясняя социально–экономические явления, экономическая теория уже не проводит резких границ между производством и потреблением, рабочим временем и досугом, прошлым, настоящим и будущим, случайностью и закономерностью. Данное обстоятельство неизбежно выводит на сложные философские проблемы, которые еще ждут своего решения, в том числе в рамках экономического анализа. Тем не менее благодаря твердому следованию принципу рациональности, прогресс, достигнутый экономической наукой, очевиден. В то же время наивно полагать, что серьезных логических и идеологических коллизий, касающихся сферы потребления, не осталось.

Выше говорилось о факторах, от которых зависит функция полезности, и об ограничениях, накладываемых на нее внешними обстоятельствами. Однако так ли все просто и можно ли на сказанном поставить точку? На мой взгляд, ответ однозначен: нет!

Даже в современных моделях в качестве финансового ограничения функции полезности фигурирует денежный доход потребителя. На самом же деле на текущее потребление идет отнюдь не весь доход. В соответствии с кейнсианской традицией, денежная сумма, которой располагает человек, распадается на две неравные части: потребление и сбережения. Структура такого распределения может быть различной в зависимости от субъективных межвременных преференций. Здесь активнейшую роль в анализе начинает играть феномен самовозрастания капитала и, соответственно, величина начисляемых по нему процентов. Неоклассическая модель выбора означает не что иное, как включение в расходную часть потребительского бюджета накоплений (сбережений) в товарной или денежной форме. Но, как справедливо подчеркивает А.Конюс, нет достаточных оснований для того, чтобы сбережения, предназначаемые для обеспечения желательного уровня жизни в будущем, рассматривать наравне с расходами на продукты питания, развлечения и т.п., производимыми для поддержания уровня потребления в данном, текущем периоде [15]. Отсюда следует, что даже малейшие изменения в инвестиционном климате способны привести к серьезным сдвигам в соотношении потребления и накопления, а это, в свою очередь, ведет к пересмотру субъектом всей стратегии потребления.

Современная экономическая теория не прошла мимо проблемы сбережений. Некоторыми авторами построены весьма содержательные модели оптимального выбора, которые включают в себя упомянутое распределение [16]. Однако они не учитывают накопление человеческого капитала, информационный ресурс, различие между рыночными товарами и потребительскими благами. Возникает логический разрыв между двумя важнейшими теоретическими линиями в экономическом анализе и тем самым теряется цельность экономической теории. Конечно, такие неувязки преодолимы, однако в рамках компактных модельных экономических схем сделать это, как правило, не удается.

К сказанному нужно добавить, что в ряде исследований используются функции полезности, зависящие только от общего (совокупного) уровня дохода. При этом не проводится грани ни между потреблением и накоплением, ни между различными видами потребляемых благ. Считается, что все мотивации человека как экономического агента аккумулируются в показателе дохода, то есть вся обширная и неоднородная информация о предпочтениях субъекта сводится в одну точку. Подобное методологическое упрощение практически полностью отрицает завоевания, достигнутые в рамках новой, беккеровской теории потребления. Эта логическая неувязка также пока не преодолена.

Выше мы пытались разобраться, от каких факторов зависит функция полезности. При этом остался в стороне другой важный вопрос: каковы ее свойства и геометрический вид?

Вопрос отнюдь не праздный, поскольку, определяя свойства функции полезности, мы фактически определяем личные вкусы и свойства системы ценностей людей. Классическая теория потребления исходит из двух постулатов. Первый – так называемая аксиома ненасыщения – гласит: при увеличении потребления какого-либо товара положение потребителя не ухудшается. Согласно второму постулату, известному как закон Госсена, по мере потребления прирост удовольствия (полезности), получаемого человеком, постепенно сокращается, то есть происходит пресыщение данным товаром. Казалось бы, эти два утверждения совершенно очевидны. Однако так ли это?

Начнем с закона Госсена. Известно, что у человека может вырабатываться пристрастие к тем или иным товарам (сигаретам, алкоголю, наркотикам), видам времяпрепровождения (входят в привычку ежедневные прогулки, посещение каких-то мест), даже к общению с определенным кругом лиц. С течением времени влечение к такому потреблению усиливается, и оно возрастает. На языке теории полезности это означает, что из-за смещения вкусов полезность увеличивается. Другой пример – феномен коллекционирования. Пока коллекция невелика, ее полезность также небольшая; как только она расширяется, ценность любого недостающего предмета стремительно возрастает [17]. Как видим, закон Госсена здесь не срабатывает.

Частично данное противоречие было преодолено благодаря теории потребления и теории человеческого капитала Беккера, в соответствии с которым закон Госсена распространяется не на товары, а на конечные потребительские блага. Последние же «перевариваются» человеком в зависимости от объема накопленного потребительского капитала. Отсюда, кстати, вытекает чрезвычайно функциональное определение благотворных и пагубных благ. Благотворными являются те блага, потребление которых ведет к увеличению человеческого капитала, и наоборот, потребление пагубных благ вызывает его уменьшение [18]. Но хотя «вплетенность» фактора человеческого капитала в общую канву экономического анализа позволяет объяснить некоторые социальные эффекты, в целом это все же не «спасает» закон Госсена, и фактически вопрос о правомерности его использования остается открытым.

Что касается аксиомы ненасыщения, то, скорее всего, она в большинстве случаев не работает. Даже переход от категории рыночных товаров к категории конечных благ не меняет положения. Как свидетельствуют результаты проведенных психологами экспериментов, существуют блага, для которых функция полезности имеет четко выраженный максимум. Так, существует предел удовлетворенности от сладости чая, яркости света, температуры окружающей среды, громкости музыки и т.д.

Сказанное в полной мере относится к зависимости полезности от денежного дохода, когда в большинстве случаев нарушается как аксиома ненасыщения, так и закон Госсена. Например, очевидно, что за определенным порогом богатство начинает приносить больше минусов, чем плюсов. Перефразируя известный афоризм А.Франса, можно сказать: тот, кто имеет массу денег и вещей, имеет множество поводов для беспокойства. Любой состоятельный человек, как правило, окружен мошенниками, лицемерами, предателями и прохвостами, кроме того, он становится еще и мишенью для воров, грабителей, конкурентов, а в наши дни и киллеров. В этой связи отметим любопытный факт: в современной экономической теории есть два специальных показателя кривизны функции полезности от дохода, которые используют закон Госсена и аксиому ненасыщения и называются абсолютной и относительной антипатией к риску [19]. На первый взгляд, такая терминология кажется странной, поскольку никаких рискованных операций в анализе, естественно, нет. Однако когда рассматриваешь феномен обогащения, начинаешь понимать, что рост дохода несет в себе определенный риск для душевного и физического спокойствия, а иногда и для жизни человека. Вполне логично предположить, что на каком-то этапе количественный рост дохода потребителя может повлечь за собой уменьшение его благосостояния, что равносильно нарушению аксиомы ненасыщения.

Закон Госсена применительно к функции полезности от дохода также легко опровергается. Действительно, нельзя рассматривать такую зависимость без учета типа и специфики экономического агента. Коллекционер, например, вечно нуждается в деньгах, независимо от рода и ценности своей коллекции. Чем он богаче, тем больше бедствует [20]. Для него совершенно справедливы слова Овидия: «Богатство делает меня бедняком». Более того, в ряде случаев именно из-за отсутствия денег коллекция становится для ее владельца особенно дорогой, то есть, говоря экономическим языком, при меньших доходах человек способен получить большее удовольствие (полезность).

Коснемся еще одного пункта современного экономического анализа, который может быть оспорен – принципа устойчивости вкусов и предпочтений [21]. Несмотря на различные аргументы в его пользу, все же остается ощущение, что здесь что-то не так. Трудно предположить, что какие-либо преференции индивида могут быть пожизненно «зацементированы». Принято считать, что мировоззрение радикально изменяется один–два раза в течение индивидуальной жизни человека. Кроме того, внутренние изменения мировоззрения, в деталях и частностях, происходят все время – постепенно и незаметно или небольшими рывками [22]. На экономическом языке это означает, что в определенные моменты времени происходят разрывы в функции полезности, сопровождаемые полной перестройкой субъективной системы ценностей. Следовательно, меняется и вид самой функции полезности. Преференциальные «катастрофы» возникают в результате предварительного накопления «вековых» мелких возмущений и перехода их количества в новое качество. Примечательно, что если мелкие сдвиги в мировоззрении субъекта еще можно как-то объяснить с помощью привлечения теории человеческого капитала, то революционные встряски уже плохо вписываются в подобную схему.

Таким образом, раздробленность многих экономических теорий и нестыковка методологий, лежащих в их основе, по сути дела не позволяют до конца довериться выводам экономистов о законах человеческого поведения. Однако мы коснулись только сферы потребления, а что делается в сфере производства?

При описании стратегий производственных фирм в экономической теории возникает еще больше проблем. Наибольший интерес здесь представляет следующий парадокс. Подобно тому, как в основе теории потребления лежит предположение, что потребитель стремится к максимизации полезности, так и в теории фирмы основополагающей является гипотеза о стремлении предпринимателя максимизировать свою остаточную долю, то есть гипотеза рациональности. Однако что же здесь максимизируется?

Уже в этой точке анализа возникают альтернативные задачи. Первая: фирма максимизирует свой доход в условиях заданных ресурсных и технологических ограничений. Вторая: фирма минимизирует свои производственные издержки при достижении заданного уровня дохода. В ряде случаев подобные стратегии могут считаться эквивалентными и, как это известно из теории двойственности, их решения совпадают. Однако в целом это не так, следовательно, мы сталкиваемся с неоднородностью в понимании сущности процесса. В практике конкретных исследований предпочтение отдается задаче максимизации.

Теперь несколько слов о том, что же именно максимизирует производственная единица. Отвечая на этот вопрос, теория фирмы, с одной стороны, в значительно большей степени конкретизирует анализ по сравнению с теорией потребления (что, безусловно, является плюсом), а, с другой, при этом теряется предельная степень общности и автоматически начинают «мельчить» содержательные выводы. Поясним сказанное.

В отличие от теории потребления, оперирующей абстрактной функцией полезности, теория фирмы в качестве целевой функции использует конкретные финансовые показатели. Чаще всего это прибыль. Анализ во многом упрощается и, на первый взгляд, не требует специального рассмотрения вида целевой функции. Однако все выводы либо повисают в воздухе, либо нуждаются в серьезных комментариях из-за целого ряда моментов.

Во-первых, выбрать целевой показатель фирмы непросто. Таковыми могут быть прибыль, норма прибыли, уровень дивидендов, объем реализации и прочие финансовые характеристики производственного процесса. В этой связи наиболее часто используемый показатель прибыли представляется, мягко говоря, не совсем безупречным с теоретической точки зрения. Еще Г.Саймон отмечал, что в современных условиях акционеры–собственники и реальные управляющие – разные люди и последние могут быть не заинтересованы в максимизации прибыли [23]. Как правило, стратегия фирмы носит принципиально многокритериальный характер, и поэтому уже на данном этапе в анализ вклинивается элемент неопределенности, сильно ослабляющий все выводы конкретных теоретических построений. Даже отдавая предпочтение только одному показателю, мы до конца не уверены, какой именно нужно выбрать. Предпринимались, правда, попытки использовать в анализе комбинации нескольких финансовых показателей [24], однако они выглядят весьма искусственно.

Во-вторых, если мы останавливаем свой выбор на показателе прибыли, возникает вопрос – какая это прибыль? Валовая («грязная») или чистая (за вычетом налогов)? И если чистая, то насколько? Нынешняя российская система налогообложения является трехуровневой и состоит из федеральных, областных и городских фискальных отчислений, что выливается в весьма широкий «налоговый веер», включающий 27 федеральных и 70 местных разновидностей налогов [25]. Понятно, что недоучет фискальных эффектов деформирует выводы теории фирмы, а учесть их практически невозможно.

В-третьих, теория оставляет открытым вопрос, какая прибыль должна максимизироваться – долгосрочная или краткосрочная. Между тем от этого выбора полностью зависят динамика функционирования предприятия и все экономические параметры, имеющие стратегическое значение.

В-четвертых, в условиях несовершенной конкуренции максимизация прибыли – сомнительная цель, ибо оптимальная стратегия одной фирмы будет зависеть от поведения других [26]. Данный рыночный, или по аналогии с теорией потребления «коллективистский», фактор искажает все целевые установки руководства предприятий.

В-пятых, в поведении фирмы присутствует еще и субъективный фактор. В результате своей деятельности предприниматель будет получать, по выражению Г.Саймона, разного рода «психический доход», а не только денежное вознаграждение. Если он хочет максимизировать полезность, он должен будет постоянно выбирать между потерей в прибылях, с одной стороны, и увеличением «психического дохода» – с другой. Однако если он будет учитывать «психологический доход», то критерий максимизации прибыли утратит определенность.

Таким образом, деятельность фирмы, которая, несомненно, подчинена самым жестким законам экономической рациональности (сомневаться в этом было бы просто глупо), эффективно описать в терминах рациональности оказывается весьма не просто, а, порой, и вовсе невозможно.

В заключение можно повторить слова Беккера: «...экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообразных форм человеческого поведения». Лежащая же в основе экономической концепции «модель рационального выбора обеспечивает наиболее перспективную основу, имеющуюся в нашем распоряжении, для унифицированного подхода представителей общественных наук к изучению социального мира» [27]. И все же... не слишком ли много архисложных «побочных» вопросов в результате применения принципа рациональности?