Введение

Нынешний период жизни человечества характеризуется двумя важными особенностями – разворачивающейся четвертой промышленной революцией, означающей качественно новый виток технологического развития, и глобальной турбулентностью, когда старые страны–лидеры теряют позиции и преимущества, а новые их пока не обрели. В этих условиях обостряется технологическая конкуренция между странами, которая выступает в качестве залога их будущего благосостояния. Россия вплетена в эту конкурентную паутину и ей необходимо изыскивать стратегии успеха в новом мире.

Сегодня уже нет никаких сомнений, что основа успеха любой страны лежит в ее технологической восприимчивости и экономической эффективности всех ячеек социальной системы. Цель данной статьи состоит в рассмотрении различных национальных инновационно–технологических стратегий и достигаемых с их помощью результатов. Методологическим ключом к понимаю закономерностей в данной сфере нам будет служить инструментарий инновационно–технологических матриц.

Национальные инновационные стратегии: обзор литературы

Необходимость исследования практики построения национальных инновационных систем (НИС) определена поиском наиболее оптимальных и эффективных структур с целью их дальнейшего тиражирования с учетом специфических особенностей конкретной страны. В основу построения НИС заложена идея о доминирующей роли инноваций как фактора экономического роста, получившая широкое распространение, начиная с конца прошлого века.

Ее основоположниками можно считать К. Фримена [Freeman, 1987], Б. –А. Лундвалла [Lundvall, 1992] и Р. Нельсона [Nelson, 1993], которые проанализировали и обобщили существовавшие ранее теории, изучавшие влияние НТП на экономический рост (Р. Солоу [Solow, 1957], Х. Удзавы [Uzawa, 1964], К. Эрроу [Arrow, 1962], Э. Шешински [Sheshinski, 1967 и др.], и более поздние труды «нового классицизма», исследовавшие воздействие инноваций на технологическое развитие общества (П. Ромера [Romer, 1990], Г. Гроссмана и Э. Хелпман [Grossman, Helpman, 1991] и др.), а также дали определение НИС и основную характеристику ее структурных элементов [Андрюшкевич, Денисова, 2013].

Дальнейший анализ НИС был продолжен в работах С. Меткалфа, уточнившего определение НИС как совокупности различных институтов, вносящих вклад в развитие и передачу технологий [Metcalfe, 1995]; Б. Карлссона, С. Якобссона, К. Смита, изучавших проблемы и недостатки НИС различных стран [Carlsson, Jacobsson, 1997; Smith, 2000]; Ю. Сан и Ф. Лью, исследовавших процессы создания технологий [Sun, Liu, 2010] и др. Подробный обзор работ по развитию концепции НИС был дан в работе [Голиченко, 2014].

Немалый вклад внесли и отечественные исследователи, такие как Н. Иванова, проанализировавшая движущие силы и механизмы НИС [Иванова, 2002]; В. Иванов, предложивший пространственный подход к формированию национальной инновационной системы [Иванов, 2010]; А. Шинкевич и С. Кудрявцева, систематизировавшие подходы к исследованию НИС, а также сформулировавшие особенности управления открытыми инновационными системами [Шинкевич, Кудрявцева, 2014]; О. Голиченко, разработавший методологию исследований инновационных систем, основанную на комбинации структурно–объектного и функционального методов анализа, позволяющую вовремя выявлять влияние негативных факторов и принимать необходимые меры по их устранению [Голиченко, 2012] и другие.

Проведенные исследования позволили выделить четыре типовых модели НИС: евроатлантическая, восточноазиатская, альтернативная и «тройной спирали» [Андрюшкевич, Денисова, 2013].

Евроатлантическая модель, характерная для стран–лидеров (Великобритания, Франция, Германия и т.д.), представляет собой НИС, ориентированную на разработку и внедрение собственных технологий (подробнее о концепции заимствования/разработки новых технологий см. [Полтерович, Хенкин, 1988; Балацкий, 2012]). В таких системах, как правило, присутствуют все стадии инновационного цикла (от генерирования идеи до ее внедрения и последующего тиражирования), достаточно сильно развиты фундаментальная и прикладная наука, важным элементом НИС являются университеты и научно-исследовательские институты.

Восточноазиатская модель наблюдается в так называемых странах поздней индустриализации восточноазиатского региона (Южная Корея, Китай, Тайвань и т.д.). Фундаментальный сектор исследований и разработок в структуре НИС этих странах играет незначительную роль. Для них характерна стратегия заимствования институциональных и технологических знаний, что позволяет достигать высоких темпов экономического развития. Однако данная стратегия чревата тем, что даже на фоне стремительного экономического развития такие страны, как правило, не догоняют лидеров [Лукас, 2013, с. 154], поскольку для прорывного рывка необходимо развитие собственной фундаментальной науки и создание принципиально новых технологий.

Альтернативная модель присуща развивающимся странам, преимущественно сельскохозяйственным, в которых достаточно слабо развиты все компоненты высокотехнологичного потенциала (фундаментальная и прикладная наука, ресурсная база, технологии производства и т.п.). Инновационная политика этих стран, как правило, ориентирована на развитие инновационного менеджмента в сельском хозяйстве и отдельных отраслях легкой промышленности, а также построение инновационной инфраструктуры (высокотехнологичных парков и прочих зон технологического развития), где создаются максимально благоприятные условия для развития человеческого потенциала и привлечения ведущих ученых со всего мира. Такая модель получила свое распространение в Турции, Таиланде, Чили и др. странах [Козлова, 2011].

Модель «тройной спирали» – это своеобразная модификация евроатлантической модели, которая на сегодняшний день получила распространение пока только в одной стране (США). Она описывает взаимодействие на каждом этапе инновационного цикла трех институтов: науки, государства и бизнеса. Для нее характерна ведущая роль университетов, в которых сосредоточены не только «лучшие умы человечества», но и колоссальные финансовые ресурсы. Процесс становления такой НИС наблюдается сегодня и в ряде других развитых стран (Япония, Бразилия, Франция) [Андрюшкевич, Денисова, 2013].

В России процесс формирования НИС находится в своей начальной стадии. Несмотря на предпринимаемые усилия со стороны властей контур российской структуры НИС пока не слишком очевиден. Имеются предпосылки к внедрению модели «тройной спирали» и усилению роли университетов в развитии инноваций и технологий. В то же время технологический уровень развития страны предрасполагает, скорее, к восточноазиатской модели НИС.

Дальнейшее исследование является еще одним шагом к пониманию инновационно–технологических стратегий, применяемых в мире, в том числе и в России, с помощью инновационно–технологических матриц, рассматриваемых ниже.

Модификация инновационно–технологических матриц

В работах [Балацкий, Раптовский, 2007; Балацкий, Раптовский, 2007а] были предложены чрезвычайно простые и наглядные аналитические конструкции в виде симметричных таблиц, которые получили название инновационно–технологических матриц (ИТМ). Данный аппарат предполагает построение симметричных матриц размерностью 3х3 в координатах технологический уровень – инновационная активность.

Технологический уровень экономики оценивается с помощью индекса J_i, который представляет собой относительную производительность труда (ОПТ) для каждой i–ой страны и вычисляется относительно государства–лидера – США – по простой формуле нормировки:

                                                                                (1)

где P_i – величина производительности труда в i-ой стране; P_USA – величина производительности труда в США.

Инновационная активность экономики оценивается с помощью индекса I_i, который представляет собой относительные удельные (на одного занятого) расходы i–ой страны на исследования и разработки и вычисляется также относительно признанного государства-лидера – США – по аналогичной формуле нормировки:

                                                                                (2)

где C_i и C_USA – величины удельных затрат на исследования и разработки в i–ой стране и в США.

Таким образом, индекс технологического уровня J_i и индекс инновационной активности I_i находятся в границах
[0; 100%].

Технологические и инновационные особенности различных стран мира предполагают совершенно разные подходы к регулированию их экономик. В связи с этим для более тонкого понимания закономерностей формирования инновационных стратегий была введена классификация стран, предполагающая градацию двух рассмотренных индексов на три группы – с высоким, средним и низким уровнями. В результате построения таблицы с разбиением каждого индекса на три части и ее заполнения различными странами мира была построена искомая ИТМ и с ее помощью установлен важный эмпирический факт, который получил название правила запрета.

В соответствии с ним генеральная линия развития всех стран предполагает движение по диагонали ИТМ; если же столь сбалансированное развитие реализовать не удается, то можно воспользоваться ступенчатой стратегией, состоящей в переходе страны в следующий квадрант ИТМ сначала относительно индекса J_i и только потом относительно индекса I_i; альтернативная стратегия является бесперспективной. Иными словами, невозможность диагональной стратегии заменяется ступенчатой, но только в определенной последовательности. В этом смысле правило запрета гласит, что альтернативная ступенчатая стратегия, когда инновационная активность опережает технологический уровень, как бы запрещена – в том смысле, что она означает деструктивный тип развития с холостым расходованием средств на инновации, которые не могут быть востребованы национальной экономикой, не «дозревшей» до их использования. Клетки ИТМ, не соответствующие принципу запрета, образуют так называемую запретную зону, которой следует избегать при реализации национальной инновационной политики. Использовавшаяся в [Балацкий, Раптовский, 2007а] выборка стран полностью подтвердила этот тезис: ни одна страна из рассмотренной достаточно репрезентативной группы из 33 стран не попала в запретную зону.

Принцип запрета имеет под собой простую и вместе с тем вполне естественную интерпретацию. Так, производство с определенным технологическим уровнем для обеспечения своей конкурентоспособности предъявляет спрос на технологии еще более высокого технологического уровня, которые, как правило, требуют соответствующих затрат на исследования и разработки. Иными словами, реальный сектор экономики порождает спрос на услуги исследовательского сектора и в этом смысле первый сектор оказывается как бы первичным ко второму, запуская в действие закон спроса – спрос рождает предложение. Обратный процесс, как правило, не реализуется. Так, если исследовательский сектор предлагает разработки слишком высокого уровня по сравнению с действующим производством, то последнее просто не может их эффективно использовать в силу ограничивающего действия эффекта технологического скачка, который не может быть реализован без полного демонтажа исходной производственной базы. В связи с этим пионерные разработки остаются невостребованными со стороны архаичного производства и тем самым закон предложения или закон Ж. –Б. Сэя – предложение порождает свой собственный спрос – не может проявиться в полной мере. В этом смысле подобные исследования и разработки, существенно обгоняющие имеющуюся технологическую базу, отторгаются и оказываются холостыми, а соответствующие затраты – потерянными.

Рассмотренная логика взаимодействия двух секторов – производственного и исследовательского – является универсальной, однако за прошедшие годы стало ясно, что при разработке национальных стратегий следует различать лидирующее и догоняющее развитие. И если правило запрета имеет смысл для государств догоняющего типа, то на страны, возглавляющие технологическую гонку, оно не распространяется. Кроме того, последнее десятилетие ознаменовалось тем, что по обоим показателям США перестали быть безоговорочным мировым лидером. В связи с этим можно предложить немного модифицировать ИТМ, введя расширенную градацию двух индексов. Для этого выделим особую группу, в которую входят страны, имеющие значения индексов больше, чем в США. Тогда итоговая классификации стран мира для технологического уровня примет вид: низкий уровень – J_i≤33%; средний – 33<J_i≤66%; высокий – 66<J_i≤100%; сверхвысокий – J_i>100%. Аналогичная классификация используется для уровня инновационной активности I_i.

Подобное разбиение шкал представляется вполне естественным и оправданным: сначала основная шкала [0; 100%] делится на три равные группы, после чего дополнительная шкала [>100%] локализуется в качестве четвертой части. Такое деление шкал, с одной стороны, расширяет традиционную ИТМ, с другой – сохраняет с ней преемственность за счет аналогичного разделения на первые три части.

Таким образом, модифицированная ИТМ включает не 9 квадрантов, а 16. Это позволяет учесть такое новое явление, как страны, вырывающиеся в разряд глобальных лидеров по одному из двух показателей или даже по обоим одновременно; геометрически они занимают окаймляющие высшие квадранты матрицы. В дальнейшем новый тип ИТМ будем называть расширенной ИТМ (РИТМ).

Помимо аналитических возможностей в отношении идентификации разных стран по уровню развития, РИТМ предоставляют простой инструментарий для определения рациональных параметров инновационной политики. Данный аспект связан с рассмотренным диагональным эффектом, согласно которому уровень технологического развития и инновационной активности должны соответствовать друг другу. Формально это означает, что страна с таким соответствием должна лежать на диагонали РИТМ. В усиленном виде данный тезис может быть сформулирован в виде простого принципа соответствия:

                                                                                                            (3)

означающего требование равенства технологического и инновационного индексов.

Из уравнения (3) легко рассчитать, сколько дополнительно денег необходимо стране для поддержания своего технологического уровня и нормального развития. Для этого достаточно воспользоваться соотношением:

                                                    (4)

где W_i и W_0i – величины требуемых и существующих затрат страны на исследования и разработки; L_i – численность занятых в экономике; ∆W_i – требуемые дополнительные затраты на исследования и разработки.

Можно воспользоваться и другой, более простой и операциональной, формулой:

                                                                         (5)

где J_i и I_i – фактические значения двух индексов.

Несложно видеть, что в формуле (5) принцип (3) присутствует в неявном виде, но не требует показателя численности занятых.

Благодаря правилу (3) инструментарий РИТМ позволяет приблизиться к решению глобальной проблемы – сбалансирования двух разных сторон экономической политики в целях ускорения технологической диффузии. Сам факт отклонения той или иной страны от диагонали РИТМ позволяет диагностировать замедление в развитии одной из сторон инновационного процесса. Помимо теоретического объяснения и построения РИТМ позволяет проводить практически ориентированные расчеты для определения необходимых дополнительных затрат на исследования и разработки, что и будет продемонстрировано в следующем разделе.

Эмпирическая оценка международной РИТМ

Чтобы увидеть генезис новых лидеров мировой экономики, рассмотрим международный вариант РИТМ в динамике, построив ее за разные годы начала XXI в. – с 2000 г. до 2016 г. Анализ заполненности каждого квадранта РИТМ позволит идентифицировать группу стран новых лидеров, которые практикуют нетрадиционные инновационно–технологические стратегии и тем самым могут выступать в качестве образцов для формирования современных подходов к управлению технологическим развитием. Результаты кластирования стран мира за разные годы по предложенной схеме приведены в табл. 1–4.

Полученные результаты позволяют сделать целый ряд интересных выводов.

Во-первых, сбалансированное инновационно-технологическое развитие стран было отнюдь не нормой. Так, в 2000 г. на диагональные клетки РИТМ попало 63,4% стран из всей выборки, а в 2015 г. этот процент уменьшился до 51,1%. Таким образом, для многих стран мирового сообщества характерно торможение одной их сторон рассматриваемого процесса. Причем, как было указано, этот процесс со временем не угасает, а наоборот, нарастает. По всей видимости, эта дивергенция связана со все большей сложностью новых технологий и возрастающими требованиями к политике сбалансирования разных сторон его проявления.

Таблица 1 – Международная РИТМ, 2000 г.

Во-вторых, в рассматриваемый период Россия демонстрировала незначительный, но устойчивый прогресс. Так, будучи в 2000 г. в низовом квадранте РИТМ, она в 2010 г. уже переместилась в следующий квадрант, улучшив параметр ПТ, а в 2015 г. она сохранила свое место в новом статусе. Однако означенное достижение для России было связано с тем, что она сошла с диагональной траектории и тем самым с точки зрения исследований и разработок начала отставать от собственного технологического уровня, что следует квалифицировать как крайне нежелательное явление.

Таблица 2 – Международная РИТМ, 2005 г.

В-третьих, принцип запрета в РИТМ по-прежнему проявлялся, но в немного ослабленной форме. Так, в 2000 г. из шести квадрантов «запретной зоны» РИТМ пять оставались пустыми, что свидетельствует об инвариантности принципа запрета даже для расширенной матричной схемы. Однако, начиная с 2005 г., пустыми устойчиво оставалось только четыре квадранта, что говорит о тенденции к целенаправленному нарушению принципа запрета.

Таблица 3 – Международная РИТМ, 2010 г.

В-четвертых, в начале XXI в. начался процесс формирования пула стран, выпадающих из общей закономерности развития и придерживающихся нестандартных инновационно–технологических стратегий. Так, в 2000 г. в запретную зону ворвалась только одна страна – Израиль, в 2005 г. к нему присоединилась Швеция, в 2010 г. к ним добавились Южная Корея и Финляндия, а в 2015 г. эту группу пополнила Швейцария. Параллельно начали проявлять себя страны, которые по ПТ превосходили США. В 2000 г. этого результата добились Кувейт, Сингапур и Люксембург, в 2005 г. этот результат повторили Бруней, Макао, Саудовская Аравия и Норвегия, в 2010 г. в эту группу добавились Южная Корея и Финляндия, а в 2015 г. – Катар и Ирландия. Названные 14 стран образовали некий пул государств, которые явно отклоняются от традиционных стратегий развития, но при этом добиваются блестящих результатов, а потому нуждаются в самом пристальном внимании.

Таблица 4 – Международная РИТМ, 2015 г.

Аппарат РИТМ позволяет дать более или менее строгую классификацию стран ядра, полупериферии и периферии, предложенную И. Валлерстайном в его мир–системной концепции. Согласно последней в мировой экономике следует выделять три группы стран – ядро, периферию и полупериферию [Валлерстайн, 2006, c. 96]. Хотя на понятийном уровне идентификация этих стран не вызывает больших трудностей, однако формальных признаков все-таки нет, что порождает некоторые споры и неоднозначные суждения. Наличие РИТМ позволяет определить каждый элемент мировой системы следующим образом. К странам периферии относятся все представители низового квадранта диагонали РИТМ, к ядру – представители третьего квадранта диагонали и примыкающие к нему три высших квадранта из четвертой части двух шкал, к полупериферии – все остальные 9 квадрантов матрицы. Разумеется, группа полупериферии при таком определении оказывается довольно большой и пестрой, но это вполне соответствует ее неопределенному месту в мировой экономике. Оговоримся, что эта классификация отнюдь не претендует на большую строгость, скорее, она позволят более четко определить статус некоторых стран, в отношении которых имеются сомнения. Это, прежде всего, страны полупериферии, к разряду которых относилась Россия 2015 г. Более того, она попадает в низовой эшелон данной группы, так как у нее только один из параметров находится в средней зоне, а второй – в зоне низких значений. В этом смысле Россия, будучи представителем полупериферии, тяготеет к группе стран периферии.

Теперь рассмотрим более пристально положение России в РИТМ 2015 г. Для нее два индекса имеют следующие значения: J_i=42,1% и I_i=16,9%. Диспаритет в двух сторонах инновационно-технологического процесса составляет 2,5 раза. Учитывая, что в 2015 г. размер затрат на исследования и разработки в России составлял 3,52 млрд. долл., а ВВП – 3621,7 млрд. долл., можно воспользоваться формулой (5). Тогда, согласно нашим расчетам, для выхода России на диагональ РИТМ ей необходимо увеличить затраты на исследования и разработки дополнительно (!) на 59,2 млрд. долл., что составляет 1,6% ВВП. Это и есть цена имеющегося дисбаланса в развитии. Разумеется, эта цифра является ориентировочной и показывает затраты при условии идеального прохождения России по диагонали РИТМ; на самом деле на практике возможны некоторые отклонения в ту или другую сторону при сохранении России в диагональном квадранте. Вместе с тем подчеркнем, что речь идет не об одноразовом выделении указанной суммы, а о ежегодном финансировании в увеличенном размере.

Заметим, что драматизм нехватки у России инновационной активности состоит в том, что это фактически препятствует ей в дальнейшем росте ПТ. Из рассмотрения табл. 4 видно, что в группу стран с высокой ПТ без адекватной исследовательской активности смогли попасть только такие карликовые государства, как нефтедобывающие ОАЭ, город–государство Гонконг и туристическая Мальта. Другим странам, не имеющим экстраординарных природных преимуществ, доступ в эту группу фактически закрыт.

Феномен малых стран: реактивные и проактивные стратегии развития

Выше мы «отфильтровали» с помощью РИТМ пул стран с нетрадиционной моделью развития: Израиль, Швеция, Южная Корея, Финляндия, Швейцария, Кувейт, Сингапур, Люксембург, Бруней, Макао, Саудовская Аравия, Норвегия, Катар и Ирландия. Эти государства претендуют на самое пристальное рассмотрение их моделей экономического развития. Однако отнюдь не все из них могут служить образцом для подражания. В связи с этим осуществим своеобразную «чистку» указанной группы.

Прежде всего, можно исключить Бруней, Кувейт, Катар и Макао. Во-первых, данные государства, оказавшись среди стран со сверхвысокой ПТ, по линии исследований и разработок никуда не передвинулись. Тем самым они застыли в своем благополучии без видимых успехов в исследовательском секторе. Во-вторых, Бруней, Катар и Кувейт достигли своих рекордных значений ПТ благодаря нефтедобывающей промышленности, а Макао – за счет широкого распространения и легализации казино. В связи с этим данные страны, строго говоря, не являются технологическими лидерами. Другая подгруппа стран – Финляндия, Швейцария и Швеция – образуют претендентов на наличие особой модели развития. Став представителями группы с высокими обоими индексами, они постоянно пытались перейти в группу стран со сверхвысокой исследовательской активностью, однако их успехи были неустойчивыми и они, как правило, возвращались в группу традиционных лидеров. Любопытным фактом является и перемещение Ирландии из диагонального квадранта с высокими значениями индексов в квадрант со сверхвысоким технологическим уровнем, однако продолжения начатого ралли мы не видим, в связи с чем данная страна также может быть исключен из анализа. По всей видимости, сказать что-то более определенное о модели развития Финляндии, Швейцарии, Швеции и Ирландии нельзя, кроме того, что они активно прощупывают механизмы глобального лидерства. Оставшиеся 6 стран представляют несравненно больший интерес по сравнению с исключенными из дальнейшего рассмотрения.

Отобранные 6 стран – Израиль, Южная Корея, Сингапур, Люксембург, Саудовская Аравия и Норвегия – образуют три пары похожих моделей развития, которые и представляют действительный интерес для обсуждения.

Первая подгруппа состоит из Норвегии и Саудовской Аравии. Обе страны являются нефтедобывающими, обе по территориальному признаку относятся к разряду не слишком крупных государств, обе вырвались в разряд сверхпроизводительных (Саудовская Аравия на 5 лет позже Норвегии) со средней и высокой инновационной активностью соответственно и обе через 5 лет повысили ее на один уровень (квадрант), заняв ступеньку со средним и высоким индексом затрат на исследования. Такой тип укрепления позиций можно назвать традиционным, и он полностью вписывается в правило запрета – сначала спрос на новые технологии, потом разработка их новых прототипов. Сам факт столь стабильного и грамотного повышения двух фундаментальных параметров национальной экономики позволяет говорить о стратегии данных стран как об образцовой.

Во вторую подгруппу стран попадают Люксембург и Сингапур. Обе страны по территориальному признаку относятся к разряду карликовых государств, обе не имеют богатых природных ресурсов, но обладают стратегически выгодным геополитическим положением и обе заняли самые передовые позиции в РИТМ. Каждая из стран побывала в топ–квадранте, иногда перемещаясь назад на одну позицию по индексу инновационной активности. Сам факт небольших перемещений данных стран по РИТМ показывает, насколько сложно удерживать позиции глобального лидера в части исследований и разработок. По всей видимости, стратегия Сингапура и Люксембурга может быть отнесена к разряду стратегий глобального доминирования.

Третья подгруппа состоит из единственного представителя – Южной Кореи. Эта страна не имеет геополитических и природных козырей, как Норвегия и Саудовская Аравия, стартовала гораздо позже с более скромным результатом, выйдя только на средний уровень по обоим индексам, но активно «ломает» правило запрета, осуществляя опережающее развитие сферы исследований и разработок. Занимая среднюю позицию на диагонали РИТМ в 2000 и 2005 гг., она сошла с данной траектории в 2010 и 2015 гг. в сторону более высокого уровня затрат на исследовательский сектор. Эта стратегия пока не дала Южной Корее результата в повышении ее ПТ, однако сам факт выхода на опережающую траекторию инновационной активности и ее стабильное удержание демонстрирует новый тип национальной стратегии экономического развития.

Наконец, четвертая подгруппа также имеет единственного, но самого яркого представителя в лице Израиля. Уже в 2000 г. данная страна вышла на самые передовые рубежи, заняв высокое место по ПТ и сверхвысокое – по затратам на исследования. Это был первый шаг в разрез правила запрета. В 2005 г. Израиль немного снизил свои позиции, съехав по ПТ в группу средних стран; в 2010 г. он восстановил свое положение по ПТ, но ухудшил позиции по инновационной активности, встав тем самым на диагональ РИТМ в один ряд с США; в 2015 г. он снова вырвался в разряд глобальных лидеров, переместившись по параметру затрат на исследования в квадрант со сверхвысокими параметрами. Тем самым в случае Израиля мы имеем дело с целенаправленной политикой опережающего развития сектора исследований и разработок, которая позволила стране вплотную приблизиться к позиции глобального лидера.

Что же объединяет все перечисленные страны?

Прежде всего, то, что все они относятся к разряду малых или небольших. Среди перечисленных стран окончательной выборки имеются и карликовые государства типа Сингапура и Люксембурга; в промежуточной градации присутствуют Бруней и Макао, которые также представляют собой города-государства. Есть в двух выборках и просто крошечные государства – Израиль, Кувейт и Катар; остальные страны можно отнести к условно малым – Швеция, Южная Корея, Финляндия, Швейцария, Саудовская Аравия, Норвегия и Ирландия. Некоторые из них являются еще и островными государствами, что делает их весьма уязвимыми и хрупкими. Более того, некоторые из них находятся в эпицентре недружественных стран или в непосредственном соседстве с ними – Израиль, Сингапур, Кувейт. Все это ставит перед названными государствами вызовы, на которые они должны отвечать максимально адекватно. В эру высоких технологий адекватный ответ предполагает опережающее технологическое развитие, что и делают эти страны с тем или иным успехом.

Любопытный момент проводимого анализа состоит в том, что именно малые страны оказываются в авангарде формирования новых инновационно–технологических национальных стратегий и новых моделей инновационных экосистем.

Сегодня принято рассматривать две стратегии – реактивную, представляющую собой оперативный ответ на возникающую проблему, и проактивную, предполагающую действия, направленные на упреждение возможной проблемы. В первом случае предполагается ожидание вызова извне с последующей эффективной реакцией на нее, во втором – упреждающие действия, мешающие появлению самой проблемы. Иными словами, реактивная стратегия – это ответ на навязанные проблемы, а проактивная – это навязывание своих решений окружению для предотвращения возможных проблем с его стороны. Можно сказать, что реактивная стратегия – это некое отставание от внешних изменений, а проактивная – это их опережение и предвосхищение.

Данное понимание двух типов стратегий базируется на древнееврейской каббалистической интерпретации, согласно которой качества проактивности/реактивности принципиально расходятся по четырем параметрам: быть причиной/следствием; быть творцом/творением; контролировать ситуацию/находиться под контролем; делиться с другими/получать [Берг, 2005, c. 113–114]. В этом смысле именно малые страны вынуждены придерживаться проактивной стратегии и идти на опережающее развитие технологической сферы. Наиболее ярким представителем такой позиции является современный Израиль, который на 2019 г. среди стран Африки и Ближнего Востока является единственным государством, имеющим вуз (Hebrew University of Jerusalem), претендующий на статус университета мирового класса. Помимо этого, Израиль обладает ядерными технологиями, передовыми вооружением, чуть ли не лучшей в мире медициной и т.п. Попутно заметим, что сегодня Израиль превратился в один из ведущих плацдармов эмиграции российских инженеров, которые там успешно работают и патентуют свои изобретения.

Похожая проактивная стратегия характерна и для Сингапура, который целенаправленно стремится к глобальному лидерству. Выразителем этой национальной установки является бывший глава страны Ли Куан Ю: «Мы утратим весь наш блеск и станем обычной маленькой точкой на карте, если однажды скажем себе: ”Какая разница? Давайте станем обычным городом. Зачем нам стараться стать лучше, чем другие города и страны?” Если когда–нибудь Сингапур решит пойти по этому пути, его ждет печальная участь» [Ю, 2017, c. 268]. Это формула недвусмысленно говорит о том, что Сингапур просто-напросто вынужден придерживаться проактивной стратегии – для него это вопрос жизни и смерти. И страна устойчиво проводила в жизнь эту линию. Так, в США и Великобритании самые талантливые люди и лучшие выпускники вузов работают в частных компаниях, тогда как в Сингапуре они работают в правительстве. Ли Куан Ю подчеркивал, что «Америка и Великобритания будут продолжать процветать даже с посредственным правительством, а мы – нет» [Ю, 2017, c. 275]. «Сингапур – крошечная страна без каких-либо природных ресурсов, к тому же находящаяся в центре исторически нестабильного региона. Чтобы выжить, нам необходимо гениальное правительство» [Ю, 2017, c. 276]. «Америка, Китай, Великобритания, Австралия – эти страны останутся на карте мира и через 100 лет, и после этого срока. Но такого государства, как Сингапур, совсем недавно не было и в помине… Я уверен в одном: если у Сингапура будет посредственное правительство, мы обречены. Страна канет в небытие» [Ю, 2017, c. 277]. Осознание этого вызова привело к тому, что ни одна страна в мире не платит своим министрам так щедро, как Сингапур. И именно этот факт привел к созданию уникальной экосистемы, привлекающих передовых исследователей и разработчиков со всего мира. Сегодня стали уже нормой жизни бесконечные истории о том, как российские разработчики и предприниматели переносят свой бизнес в далекий Сингапур. Типичным примером тому служит нижегородский предприниматель Т. Шишкин, который потратил 10 лет и 1,2 млн долл., чтобы создать программное обеспечение для аналитики дорожного трафика, но не нашел в России ни инвесторов, ни потенциальных клиентов; зато в Сингапуре его разработки нашли поразительно удачное применение [1].

Не менее впечатляющие результаты просматриваются и у Южной Кореи, которая за последние 20 лет ни разу не отступала от проактивной инновационной стратегии – доля затрат на НИОКР за XXI в. возросла с 2 почти до 5% ВВП. В результате осуществленного многолетнего «технологического прессинга» в число компаний–мировых лидеров по уровню затрат на НИОКР в 2018 г. вошло 4 корейских чеболя: Samsung Electronics, LG Electronics, Hyundai Motor и SK Hynix [2]. Помимо этого, в Южной Корее сегодня имеется три университета мирового класса – Seoul National University, Korea Advanced Institute of Science and Technology и Sungkyunkwan University [3], а в 2017 г. среди них фигурировал еще Korea University [4]; каждый из этих вузов сильнее российского Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (единственного российского вуза в рейтинге), хотя по уровню ПТ эти две страны находятся в одной категории РИТМ. Примечательно, что четыре глобальные высокотехнологичные компании Южной Кореи явно корреспондируют с четырьмя университетами мирового класса.

Все рассмотренные факты говорят о том, что даже малые страны способны в случае правильной проактивной инновационной политики достигать поразительных результатов. Разумеется, такие крупные страны, как Россия и Бразилия, в целом не могут сразу перенять эту стратегию, однако это и не обязательно. Вполне достаточно осуществлять ступенчатые преобразования – от малого к большому. Сначала можно перенять передовую стратегию на уровне города, потом тиражировать ее на 2–3 других города региона, затем сделать эту стратегию нормой для всего региона, после чего тиражировать ее на другие субъекты федерации РФ. Никаких принципиальных противопоказаний против такого сценария нет. В противном случае Россия рискует надолго остаться в группе технологических аутсайдеров.

Заключение

Проведенный анализ показал, что Россия, пытаясь сократить свое технологическое отставание от развитых стран, делает это в значительной степени стихийно, в результате чего она, как это ни парадоксально, отстала от самой себя – ее инновационная активность не соответствует ее технологическому уровню. Такое развитие событий является крайне нежелательным. Во-первых, это тормозит дальнейший рост производительности труда, во-вторых, обрекает страну на хроническое пребывание в группе государств полупериферии. Вместе с тем, выше было показано, что в мире уже имеются государства, реализующие проактивные инновационные стратегии, основанные на опережающем развитии сферы исследований и разработок. Такие стратегии позволили некоторым странам по аналогии с Сингапуром сделать шаг «из третьего мира в первый». Этот опыт нельзя игнорировать при построении современных систем государственного управления.

Специфика России состоит в том, что она является страной полупериферии, ставшая таковой не в результате медленного дрейфа снизу вверх, как большинство успешно развивающихся стран, а резкого скачка сверху вниз – выпадения из стран ядра после развала СССР. Это означает, что в ней доминируют элементы периферийной экономики на фоне наличия элементов ядра – предприятий с фантастически высокой производительностью труда и оригинальными технологическими решениями, а также исследовательских центров, осуществляющих научные разработки на самом высоком уровне. В этой ситуации переход к проактивной национальной стратегии инновационного развития является не только возможным, но и необходимым. На наш взгляд, необходимо повышать финансирование исследований и разработок тех организаций, которые ориентированы на конкретные отрасли и предприятия отечественной экономики. Правильная организация этого процесса является предметом отдельного обсуждения, однако в настоящий момент необходимо, прежде всего, определиться с типом инновационной стратегии страны.

Источники

Андрюшкевич О.А., Денисова И.М. (2013). Особенности формирования национальных инновационных систем // В сб.: Беленький В.З., Трофимова Н.А. (ред.): Анализ и моделирование экономических процессов. М.: ЦЭМИ РАН. С. 24–48.

Балацкий Е.В., Раптовский А.В. (2007). Инновационно–технологическая матрица российских регионов // Общество и экономика. № 2–3. С. 138–159.

Балацкий Е.В., Раптовский А.В. (2007а). Инновационные и инвестиционные факторы эффективности производства // Общество и экономика. № 1. С. 3–27.

Балацкий Е.В. (2012). Технологическая диффузия и инвестиционные решения // Журнал новой экономической ассоциации. № 3(15). С. 10–34.

Берг Й. (2005). Сила Каббалы. М.: ООО Издательский дом «София». 320 с.

Валлерстайн И. (2006). Миросистемный анализ: Введение. М.: Издательский дом «Территория будущего». 248 с.

Голиченко О.Г. (2012). Основные факторы развития национальной инновационной системы // Инновации. № 5(163). С. 4–18.

Голиченко О.Г. (2014). Национальная инновационная система: от концепции к методологии исследования // Вопросы экономики. № 7. С. 35–50. DOI: 10.32609/0042-8736-2014-7-35-50.

Иванов В.В. (2010). Пространственный подход к формированию национальной инновационной системы // Инновации. № 5(139). С. 122–128.

Иванова Н.И. (2002). Национальные инновационные системы. М.: Наука. 244 с.

Козлова Ж.М. (2011). Проблемы становления национальной инновационной системы в России // Вестник Алтайской академии экономики и права. № 2(20). С. 17–21.

Лукас Р.Э. (2013). Лекции по экономическому росту. М.: Изд-во Института Гайдара. 281 с.

Полтерович В.М., Хенкин Г.М. (1988). Эволюционная модель взаимодействия процессов создания и заимствования технологий // Экономика и математические методы. Том 24, № 6. С. 1071–1083.

Шинкевич А.И., Кудрявцева С.С. (2014). Управление открытыми национальными инновационными системами в экономике знаний. Казань: Казанский национальный исследовательский технологический университет. 207 с.

Ю Ли Куан. (2017). Мой взгляд на будущее мира. М.: Альпина нон–фикшн. 446 с.

Arrow K. (1962). The Economic Implication of Learning by Doing. Review of Economic Studies, vol. 29, no. 3, pp. 155–173. DOI: 10.2307/2295952.

Carlsson B., Jacobsson S. (1997). In Search of Useful Public Policies: Key Lessons and Issues for Policy Makers. In: B. Carlsson (ed.): Technological Systems and Industrial Dynamics. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers. Pp. 299–315.

Freeman C. (1987). Technology Policy and Economic Performance: Lessons from Japan. London: Pinter Publishers. 155 p.

Grossman G.M., Helpman E. (1991). Innovation and Growth in the Global Economy. Cambridge, MA: MIT Press. 359 p.

Lundvall B. –A. (еd.) (1992). National Systems of Innovation. Towards a Theory of Innovation and Interactive Learning. London: Pinter Publishers. 317 p.

Metcalfe S. (1995). The Economic Foundations of Technology Policy: Equilibrium and Evolutionary Perspectives. In: Stoneman P. (еd.) Handbook of the Economics of Innovation and Technological Change. Oxford: Blackwell Publishers. P. 409–512.

Nelson R. R. (1993). National Innovation Systems: A Comparative Analysis. N.Y.: Oxford University Press. 541 p.

Romer P.M. (1990). Endogenous Technological Change. Journal of Political Economy, vol. 98, no. 5, part 2, pp. 71–102.

Sheshinski E. (1967). Optimal Accumulation with Learning by Doing. In: K. Shell (еd.): Essays on the Theory of Optimal Growth. Cambridge, MA: MIT Press. Pp. 31–52.

Smith K. (2000). Innovation as a Systemic Phenomenon: Rethinking the Role of Policy. Enterprise & Innovation Management Studies, vol. 1, no. 1, pp. 73–102. DOI: 10.1080/146324400363536.

Solow R. (1957). Technical Change and the Aggregate Production Function. Review of Economics and Statistics, vol. 39, no 3, pp. 312–320. DOI: 10/2307/1926047.

Uzawa H. (1964). Optimal Growth in a Two–Sector Model of Capital Accumulation. Review of Economic Studies, vol. 31, no. 1, pp. 1–24. DOI: 10.2307/2295932.