Введение: новые запросы экономики

В 2022 г. специальная военная операция (СВО) России на Украине многое изменила в экономическом ландшафте страны, выдвинула перед ней совершенно новые вызовы и поставила более масштабные задачи. Если даже до 2022 года перед Россией стояла острейшая задача по запуску экономического роста в регионах, то СВО многократно обострила эту потребность. Между тем уже с 2002 г. в субъектах Федерации начали создаваться региональные корпорации развития (РКР), призванные выступить в роли посредника между властью, бизнесом и населением для облегчения и ускорения развития территорий. Это достаточно перспективный и хорошо зарекомендовавший себя институт регионального развития, на который возлагались вполне правомерные надежды. К 2022 г. число РКР в России достигло 49 и можно было ожидать, что СВО должна резко повысить востребованность этого институционального задела и за счет этого ослабить негативное влияние международных санкций. Однако текущие события показывают, что данные ожидания пока не оправдываются.

В связи с этим цель статьи состоит в рассмотрении сложившейся модели функционирования российских РКР, выявлении в ней слабых мест и разработке предложений по приданию действующему институту большего динамизма и результативности. Информационной основой исследования выступают авторские рейтинги российских РКР, составленные за 2016, 2020 и 2022 годы.

Корпорации и агентства регионального развития: миссия, разновидности, функции

Институтам регионального развития (ИРР) посвящено немало публикаций как в российской, так и зарубежной литературе. Ряд работ посвящён классификации ИРР, их роли и значению в системе макроэкономического регулирования [Татаркин, Котлярова, 2013; Балацкий, Екимова, Юревич, 2019; Полтерович, 2018], в других анализируются существующие организационно–правовые модели ИРР [Eroglu, Eroglu, Ozturk, Aydin, 2014] и их различные виды – региональные инвестиционные форумы [Балацкий, 2011; Балацкий, 2013; Юревич, 2020], авиашоу [Гусев, Доронина, 2020], проектное управление [Екимова, 2020а], институты догоняющего развития [Полтерович, 2016]. Однако большая часть работ сосредоточена на изучении опыта деятельности ИРР в разных странах и регионах, таких как, например, Турция [Toktas, Sevinc, Bozkurt, 2013], Великобритания [Halkier, 1992; Балацкий, 2012; Екимова, 2020б], Португалия [Salvador, Juliao, 2000], Австралия [Maude, Beer, 2000], Румыния [Benedek, Horvath, 2008], Казахстан [Балацкий, 2012; Гусев, Юревич, 2021], а также на проведении их сравнительного анализа [Eroglu, Eroglu, Ozturk, Aydin, 2014; Toktas, Botoc, Kunu, Prozan, 2018].

При этом отмечается, что агентства регионального развития (АРР) и РКР различаются по функциональному признаку [Балацкий, Екимова, 2020]. Часть их сосредоточена на обеспечении регионального выравнивания внутри страны. В этом случае РКР выступают в роли посредника между правительством и регионом, транслируя интересы региона «наверх» и передавая денежные средства на развитие территории «сверху вниз». Изначально деятельность таких АРР была ориентирована на повышение конкурентоспособности местных фирм и рост занятости населения, однако в последующем они переориентировались на привлечение инвестиций в региональные производства и развитие высокотехнологичных отраслей. Подобная практика была широко распространена в Австрии, Нидерландах, Шотландии, Дании, Австралии [Halkier, 1992; Halkier, Danson, Dambor, 1998; Балацкий, 2012; Maude, Beer, 2000].

Другая группа АРР создавалась с целью обеспечения экономического выравнивания внутри объединения стран. В частности, такие агентства были широко распространены в странах Центральной и Восточной Европы в период их присоединения к Евросоюзу [Ozen, 2005]. В их задачи входило выравнивание региональных дисбалансов и сокращение различий между уровнем развития стран–членов ЕС. Постепенно система АРР, созданная для преодоления отставания стран–кандидатов в ЕС, превратилась в эффективный инструмент реализации региональных стратегий внутри страны. Например, активная деятельность АРР в Румынии позволила сократить отставание душевого ВВП в стране относительно среднего по ЕС с 38,4% в 2006 г. до 66,0% в 2018 г. [Florescu, 2015].

Третья группа АРР сосредоточена на инновационном развитии страны с целью обеспечения её вхождения в число мировых лидеров. В данном случае речь идёт о генеральных агентствах развития, получивших широкое распространение в странах «экономического чуда» (Китай, Вьетнам, Ботсвана и др.) [Полтерович, 2016; Полтерович, 2018]. Как правило, их деятельность ориентирована на реализацию масштабных мегапроектов, позволяющих преодолевать отставание и совершать скачок в развитии, именуемый «экономическим чудом». При этом АРР выступает в качестве координатора всех участников мегапроекта (министерств, бизнес–сообщества, гражданского общества), способствуя повышению доверия между ними и росту эффективности их взаимодействия [Полтерович, 2020].

Российская практика деятельности АРР, представленных в форме РКР, берёт мощный старт с момента создания «Корпорации развития Дальнего Востока» в 2005 году. На текущий момент накоплен как положительный, так и отрицательный опыт их функционирования. Примером первого может выступать «Корпорация развития Республики Башкортостан», активно реализующая инвестиционные проекты в приоритетных для региона отраслях (сельское хозяйство, нефтехимия, логистика, туризм и др.) [Балацкий, Екимова, 2020]. Отрицательный аспект связан с РКР, которые по разным причинам прекратили своё существование в достаточно короткие сроки, не успев привнести значимый вклад в развитие своей территории. Так, созданная в 2008 г. «Корпорация развития Восточной Якутии» с целью реализации проекта «Комплексное развитие Томпонского горнопромышленного района», предусматривающего создание промышленного кластера в одном из наименее развитых районов Республики Саха (Якутия), в 2011 г. прекратила своё существование, не сумев продвинуться в решении поставленных задач. Недолгим оказался век и «Корпорации развития Республики Бурятия», которая по прошествии 3 лет своего существования была закрыта ввиду отсутствия значимых результатов.

Формирование сети РКР в России

В настоящее время можно говорить о завершении предыдущей фазы развития РКР в России и выходе данного рынка на траекторию насыщения. На рис. 1 видно, что с 2016 по 2019 гг. число РКР в России увеличилось с 45 до 49, т.е. каждый год число указанных структур увеличивалось в среднем меньше чем на одну единицу; начиная с 2019 г. их число перестало расти, устойчиво закрепилось на данном плато и можно констатировать, что с этого момента наметилась стагнация рассматриваемого института развития.

Рис. 1. Динамика числа российских РКР

Такая ситуация никак не может считаться нормальной. Фактически РКР покрывают чуть больше половины всех регионов России, чего совершенно недостаточно. В литературе уже отмечалось, что если бы Россия имела сеть РКР плотностью территориального покрытия на уровне Австралии, то у нее должно было бы быть не менее 116 корпораций [Балацкий, Екимова, 2021]. Исходя даже из такого щадящего австралийского «стандарта», можно констатировать, что Россия выполняет его лишь на 42%.

Таким образом, российский рынок РКР начал стагнировать еще задолго до того, как достиг своей зрелости. Это позволяет говорить, что с чисто количественной точки зрения институт РКР в России финишировал, не пройдя и половины отмеренной дистанции. При этом за 20 лет своего существования данный институт так и не оформился в самостоятельное институциональное движение. Например, до сих пор нет единого реестра отечественных РКР, нет единой информационной формы их отчетности и нет никаких унифицированных подходов к оценке эффективности их деятельности. Даже мониторинг сети существующих РКР представляет собой отдельную и весьма трудоемкую процедуру. Так, простое задание в поисковых системах Интернета названия РКР по региону его размещения не даёт абсолютной гарантии результата. К примеру, институт регионального развития Ростовской области носит название АО «Региональная корпорация развития», Свердловской – АО «Корпорация развития Среднего Урала», Белгородской – АО «Корпорация «Развитие»», Архангельской – АНО АО «Агентство регионального развития».

Нельзя не отметить, что появление РКР в том или ином регионе, судя по всему, детерминируется весьма субъективными факторами без учета реально складывающейся обстановки. Многие субъекты РФ обходятся без института РКР, стараясь заменить его прямыми взаимодействиями власти и бизнеса. Например, в Республике Тыва 28.05.2022 в Кызыле был открыт памятник Будде, высотой в 16 метров, весом в 26 тонн и стоимостью без расходов на постамент, подъездные пути, мостовое сооружение и дороги в 119,6 млн рублей. Это знаковое событие для всего региона. Так, по словам главы Республики Тыва Владислава Ховалыга, историческое значение события определяется тем, что в географическом центре Азии, в месте рождения Енисея, установлена статуя основателя древнейшей мировой религии, что превращает монумент в место притяжения туристов и паломников из самых разных уголков мира. Инициатором проекта выступил Министр обороны РФ С.К. Шойгу, а его реализация осуществлена при финансовой поддержке Фонда имени Кужугета Шойгу. При этом в работе над объектом приняли участие представители Ассоциации предприятий каменной отрасли России «Центр камня» и Национального центра управления обороной Российской Федерации, а также специалисты ООО ГК «Гранитинвест» и ОАО «СибирьПромГрупп» [1]. На первый взгляд, было бы логично возложить координацию всех работ по запуску столь масштабного и знакового проекта на созданное в этих целях РКР Республики Тыва, особенно с учетом необходимости дальнейшего обустройства прилежащей территории и ее последующей эксплуатации. Однако этого сделано не было. Учитывая потребность республики во всестороннем развитии, такая политика представляется своеобразной управленческой инерцией, хотя с момента появления отечественных РКР прошло уже 20 лет.

Таким образом, стагнация российского рынка РКР во многом связана с непониманием властей возможностей данного института развития и стремлением заменить его традиционными методами ручного управления.

Информационная открытость РКР: противоречия и недостатки

Для лучшего понимания ситуации на рынке российских РКР в 2016 г. инициативной группой исследователей под эгидой Интернет–издания «Капитал страны» был разработан и составлен «Рейтинг информационной открытости региональных корпораций развития России» (РИОК) [2]. В 2020 г. работа над данным рейтингом продолжилась уже под патронажем Интернет–журнала «Неэргодическая экономика» и при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект №20–010–К00712–А), за счет чего исходный алгоритм РИОК был существенно модифицирован и усовершенствован. Результатом этой работы стала статья [Балацкий, Екимова, 2021], в которой были подведены промежуточные итоги деятельности РКР за 4 года за период 2016–2020 гг. В 2022 г. указанный исследовательский проект продолжился, результатом чего стал обновленный рейтинг за 2022 год; алгоритм составления рейтингов в 2020 и 2022 годах был одним и тем же.

Рис. 2. Рейтинг российских РКР в 2022 году (обозначение: КР – корпорация развития)

Проведённая работа по учёту и рейтингованию российских РКР позволяет шире посмотреть на ретроспективу их работы, охватив период в 6 лет – 2016–2022 гг. – и выяснив особенности переломного момента 2022 года после начала СВО. Результат проведённого рейтингования в 2022 году приведён на рис. 2.

Однако сам по себе Рейтинг информационной открытости корпораций за 2022 г. мало информативен, в связи с чем проверим рейтинги за три цензовых года – 2016, 2020 и 2022 – на наличие между ними как обычной, так и ранговой корреляции. Расчёты приведены в табл. 1 (обозначение: КК – коэффициент корреляции).

Таблица 1 Корреляция РИОК по годам

* КК статистически не значим

Полученные результаты позволяют выявить довольно интересную картину. Как оказывается, за два года РИОК принципиально не меняется – ни на количественном (стандартный КК), ни на качественном (ранговый КК) уровнях. Однако за четыре года накапливаемые изменения приводят к принципиальной перестановке сил внутри РИОК: при сохранении органической, количественной связи между списками (значимый стандартный КК) качественно нарушается исходная система ранжирования РКР (незначимый ранговый КК). Об этом же свидетельствует довольно стабильное ядро регионов–лидеров РИОК. Например, 46,7% топ–15 РИОК 2016 года оказалось в топ–15 РИОК 2020 года, а между 2020 и 2022 годами «переходящее ядро» топ–15 составило уже 73,3%. Тем самым ядро регионов–лидеров со временем стабилизируется и на небольшом временном интервале вполне успешно удерживается.

Три волны РИОК позволяют также сравнить складывающую картину в сфере информационного обеспечения данного института развития. Для этого рассмотрим пять групп показателей и итоговый балл РКР; определим также долю корпораций, которые имели балл выше 1, что при переводе в качественную терминологию можно трактовать как признак «не так плохо». Результаты расчетов приведены в табл. 2, в которой используются следующие обозначения: N – общее число РКР в общероссийской сети; M – число РКР с баллом выше 1; P – доля РКР с баллом выше 1, % [3].

Анализ данных табл. 2 позволяет установить крайне противоречивый характер протекающих на рынке РКР процессов.

Во-первых, доля РКР с собственным сайтом в 2020 г. достигла максимума и в 2022 г. уменьшилась даже по сравнению с 2016 г. Это говорит о наличии скрытой тенденции потери российскими РКР своей субъектности и самостоятельности с их постепенным превращением во вспомогательный элемент региональной инвестиционной платформы.

Во-вторых, настораживающий факт заметного ухудшения состояния дел в сфере корпоративной отчетности в период 2016–2020 гг. в 2022 г. превратился в устойчивую и явно выраженную тенденцию. Данное обстоятельство подтверждает вывод о потере российскими РКР хозяйственной субъектности и переходе их в теневую зону. Разумеется, такое положение дел не означает автоматического конфликта корпораций с законом, но и позитивно его истолковать также нельзя.

В-третьих, позитивными смотрятся факты роста информации об РКР, их международной информационной открытости и возрастание объема сведений о проектах. Вместе с тем указанные три показателя в 2022 г. так и не превысили отметку в 50%, что говорит о том, что работа по этим направлениям находится если и не в зачаточном состоянии, то и не в зрелой фазе. Учитывая важность трех показателей, можно утверждать, что их скромные величины подтверждают ранее сделанный предварительный вывод о стагнации рынка РКР не только в количественном плане (число общероссийской сети), но и в качественном (современное информационное обеспечение).

Таблица 2 Параметры информационной открытости сети российских РКР

Сделанные выводы подводят к пониманию того, что функционирование российской сети РКР по-прежнему носит во многом стихийный характер и не соответствует современным требованиям.

Проектная деятельность РКР

Сопоставление Рейтинга информационной открытости корпораций за три цензовых года позволяет обнаружить, что наибольшую активность демонстрировали РКР регионов, которые характеризуются объективно тяжелыми географическими условиями хозяйствования (преимущественно северные районы страны). Тем самым информационную транспарентность демонстрировали те регионы, которые действительно остро нуждаются в инвестиционном сотрудничестве. При этом анализ структуры рейтингового показателя позволяет понять главную причину попадания корпорации (региона) на лидирующие позиции – достаточно хорошая презентация реализуемых проектов. Именно эта задача является главной для РКР, следовательно, те из них, которые активно вели проектную деятельность, те её достойно представляли на своих сайтах и именно они и оказались в числе лидеров. На рис. 3 представлен рейтинг транспарентности инвестиционных проектов. Учитывая, что вариативность индекса транспарентности инвестиционных проектов РКР находится в интервале [0; 2], то и реноме регионов в РИОК в значительной мере зависит от проектной работы корпораций.

Рис. 3. Рейтинг российских РКР по индексу транспарентности инвестиционных проектов в 2022 г.

Различия между российскими РКР по потенциалу проектной деятельности хорошо видны из табл. 3. Например, накопленный эффект реализованных проектных инициатив «Корпорации развития Мурманской области» почти в 30 раз (178/6≈30) больше, чем у «Корпорации развития Республики Ингушетия». Весьма значителен разрыв между регионами и по линии намечаемых инициатив. Так, проектная активность «Корпорации развития Нижегородской области» в 12 раз выше по сравнению с «Корпорацией развития Республики Карелия». Вместе с тем следует отметить, что такие расхождения связаны с тем фактом, что деятельность многих РКР идёт в тесном сотрудничестве с иными инвестиционными командами региона, в результате чего информация о проектах может содержать сведения обо всех проектах региона, а не только о тех, что реализуются с помощью РКР. Например, активация клавиши «Проекты» на сайте «Корпорации развития Мурманской области» перемещает пользователя на «Инвестиционный портал Мурманской области», где и содержатся данные о 212 инвестиционных проектах. Кроме того, как уже отмечалось, в ряде случаев РКР не имеют своих собственных сайтов, а представлены на едином инвестиционном портале региона в числе его инвестиционной команды (например, «Корпорация развития Нижегородской области»).

Таблица 3 Интенсивность проектной деятельности российских РКР

* информация об инвестиционных объектах, которые уже частично реализованы, но требуют дополнительных инвестиций на их дальнейшую реализацию

Деятельность РКР: ключевые достоинства и недостатки

В настоящее время уже достаточно хорошо стало ясно, что изначальная миссия российских РКР оказалась не только невыполненной, но и не до конца понятой. Согласно самой сути РКР должны выступать в роли цивилизованного посредника между региональной властью, бизнесом и населением. При этом РКР, будучи специфическим институтом регионального развития, должны иметь очень высокий управленческий статус, находясь над региональными ведомствами и координируя их работу с бизнесом. При этом важнейшая функция РКР состоит в формировании экономического образа будущего своего региона и планирования множества мероприятий, которые позволят воплотить этот образ в жизнь. В свою очередь указанная функция РКР предопределяет их не реактивную, а проактивную позицию, состоящую в том, что именно они инициируют жизненно важные для региона проекты и привлекают к их выполнению различные местные бизнес–группы. По мере реализации запускаемых проектов РКР координируют интересы и действия всех участников, включая власти региона, бизнеса и населения. Предполагается, что такое согласование интересов разноплановых участников могут потребовать каких-то косвенных уступок властей в пользу предпринимателей (льготы по налогам, арендным тарифам, ценам на сырье и т.п.) или прямых стимулов (софинансирование проектов, затраты на смежную инфраструктуру, выделение территории под производство на выгодных условиях и т.п.). Однако именно эти ожидания в отношении РКР оказались напрасными.

Опыт показывает, что российские РКР постепенно снизили градус своего участия в региональной экономике, оставив за собой функции одобрения и минимальной финансовой поддержки уже готовых проектных предложений, консультации малого бизнеса, сопровождения инвестиционных проектов по принципу «одного окна», организации взаимодействия инвесторов, власти и финансовых организаций, оказания помощи в оформлении документов и подборе инвестиционных площадок. Об этом свидетельствуют сайты РКР Волгоградской и Новгородской областей, Карачаево–Черкесской Республики и др.

 Сказанное позволяет констатировать, что каноническая модель РКР в России потерпела поражение и не смогла обеспечить те результаты, которые в ней потенциально заложены. В этом контексте правомерно говорить, что предыдущая модель российских РКР финишировала с неудовлетворительным результатом, даже не пройдя стадии триумфа. Вместе с тем это не позволяет поставить крест на столь перспективном институте развития, как РКР.

Было бы неверно говорить, что отечественные РКР дали почти нулевой результат. Фактически создание российской сети РКР стало важным институциональным экспериментом, который, как и следовало ожидать, дал в том числе и некоторые совершенно неожиданные положительные примеры. Наиболее ярким из них, на наш взгляд, является случай «Корпорации развития Чеченской Республики». Данное РКР выставляет на инвестиционном портале региона список проектов, которые нуждаются в инвестиционной поддержке. При этом практически все проекты являются уже действующими и не предполагают запуск с нуля с сопутствующим ему высоким риском. Например, предлагается проект «Модернизация производства систем сохранения энергии мощностью 30 МВт*ч в год», инициатором которого выступает АО «Вайн–ЛИА», на котором работают квалифицированные специалисты, прошедшие специальное обучение на действующих производствах в Южной Корее и в Китае; на проект требуется 500 млн руб. [4] Другой пример: проект «Тепличный комплекс «Вайлат» площадью 10 га в с. Мескер–Юрт Шалинского района Чеченской Республики», инициатором которого является ООО «Чечентеплица»; проект включён в перечень приоритетных инвестиционных проектов Чеченской Республики, проведены планировочные и бетонные работы, имеется артезианская скважина, склад хранения химикатов; инвестировано 170 млн руб. собственных средств; на проект требуется 511 млн руб. [5] Такая демократичная система приглашения инвесторов на предприятия реального сектора экономики является хорошим примером «сбора» проектной и инвестиционной инициативы бизнес–сообщества в нужном для региона направлении.

Вместе с тем проекты «Корпорации развития Чеченской Республики» предполагают одно важное поле для заполнения: условия инвестирования. Однако подавляющее большинство проектов оставляют это поле незаполненным. Но есть и первые исключения из правила. Например, проект «Строительство завода по производству полипропиленовых труб и строительных материалов в Шейх–Мансуровском районе г. Грозного, ул. Коперника», инициатором которого выступает ООО ПКФ «ДИЗАМ», требует 100 млн руб.; 15 млн руб. инвестировано за счет собственных средств предприятия. В поле «Условия» указано: 1. Возврат вложенных средств по договору Мудараба; 2. Скидка на продукцию в 20% на 1 год [6]. Тем самым инициатор проекта предлагает присоединиться к проекту на условиях так называемой мударабы – особого вида партнёрства, где один партнер предоставляет денежные средства другому партнёру с целью их инвестирования в коммерческое предприятие. Партнёра, который инвестирует средства, называют рабб–уль–маль, а управление и осуществление хозяйственной деятельности являются исключительной обязанностью второй стороны, именуемой мудариб. Мудараба относится к типу «доверительного управления финансами» или пассивному партнерскому договору и требует согласования с самого начала пропорции, в которой между сторонами будет распределяться фактическая прибыль [7]. Тем самым «Корпорация развития Чеченской Республики», помимо всего прочего, реализует идею народного капитализма, которая в последнее время становится все более популярной и у которой, на наш взгляд, большое будущее в России.

Вне всякого сомнения, опыт «Корпорации развития Чеченской Республики» является самой начальной стадией внедрения новой модели развития региона на основе принципов народного капитализма. Однако если этот принцип получит широкое распространение в регионах страны, то идея России как социального государства получит свою реализацию в наиболее адекватной форме.

Заключение: перезапуск российских РКР

Взгляд на 20–летнюю историю существования в России института РКР показывает, что он исчерпал свой изначальный потенциал. Это во многом связано с неопределенностью изначальной миссии данного типа ИРР. Указанные структуры не стали средством для выравнивания экономического положения регионов России, не стали они и эффективным посредником между «верхами» (региональными властями) и «низами» (предпринимателями региона), не смогли они выполнить функцию органа планирования экономического развития региона и определения его стратегических приоритетов, не потянули они и миссию драйверов экономического роста или инновационного преобразования экономики субъектов РФ. Отечественные РКР ограничились функцией поддержки малого бизнеса и оказанием консультационных услуг предприятиям. Этого совершенно недостаточно в нынешних условиях масштабных международных санкций, когда требуется фактически полное воссоздание производственного сектора национальной экономики.

Сказанное позволяет говорить, что институт РКР к настоящему моменту финишировал без заметных достижений. Вместе с тем пройденный путь РКР кое-что показал – наиболее прогрессивные из них превратились в своеобразные проектные офисы, которые отбирают и презентуют на своих информационных площадках «живые» (действующие) проекты реального сектора экономики. Эти проекты получают статус приоритетных и пользуются поддержкой на всех уровнях власти региона. Эта акция предоставляет большой выбор инвесторам, причем для прямых инвестиций, двигающих производство. Кроме того, подобное многообразие инвестиционных предложений может служить основой для построения народного капитализма, когда предприятия реального сектора оказываются в долевом владении больших масс трудового населения. В этом смысле нынешние РКР могут осуществить не окончательный финиш своей деятельности, а ее рестарт в обновленной форме – как институт построения народного капитализма.

ЛИТЕРАТУРА

Балацкий Е.В. (2011). Региональные инвестиционные форумы России: оценка привлекательности // Мир измерений. №11(129). С. 42–50.

Балацкий Е.В. (2012). Агентства регионального развития и их особенности: международный опыт // Капитал страны. http://kapital–rus.ru/articles/article/agentstva_regionalnogo_razvitiya_i_ih_osobennosti_mezhdunarodnyj_opyt/ (дата обращения: 18.06.2022).

Балацкий Е.В. (2013). Инвестиционные форумы России как институт регионального развития // Журнал новой экономической ассоциации. №2(18). С. 101–128.

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2020). Современные формы активизации экономического роста в регионах // Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз. Т. 13. №3. С. 74–92. DOI: 10.15838/esc.2020.3.69.6.

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2021). Информационная открытость региональных корпораций развития в России: тренды и прогнозы // Экономическая наука современной России. № 1(92). С. 23–39. DOI: 10.33293/1609–1442–2021–1(92)–23–39.

Балацкий Е.В., Екимова Н.А., Юревич М.А. (2019). Становление в России институтов регионального развития // Муниципальная академия. №3. С. 95–100.

Гусев А.Б., Доронина Е.Г. (2020). Авиашоу как драйвер регионального развития // Journal of Economic Regulation. Т. 11. №2. С. 83–98. DOI: 10.17835/2078–5429.2020.11.2.083–098.

Гусев А.Б., Юревич М.А. (2021). Региональные корпорации развития: зарубежный опыт и российская практика // Journal of Institutional Studies. Т. 13. № 3. С. 69–80. DOI: 10.17835/2076–6297.2021.13.3.069–080.

Екимова Н.А. (2020а). Проектное управление как фактор активизации экономического роста в регионах // Экономика. Налоги. Право. Т. 13. №3. С.112–122. DOI: 10.26794/1999–849X–2020–13–3–112–122.

Екимова Н.А. (2020б). Институты регионального развития: опыт Великобритании // Journal of Institutional Studies. Т. 12. № 3. С. 42–59. DOI: 10.17835/2076–6297.2020.12.3.042–059.

Полтерович В.М. (2016). Институты догоняющего развития (к проекту новой модели экономического развития России) // Экономические и социальные перемены: факты, тенденции, прогноз. №5(47). С.34–56. DOI: 10.15838/esc.2016.5.47.2.

Полтерович В.М. (2018). Федеральное агентство развития: оно необходимо для разработки и реализации успешных стратегий // Проблемы теории и практики управления. №3. С. 35–41.

Полтерович В.М. (2020). Реформа государственной системы проектной деятельности, 2018–2019 годы // Terra Economicus. Т. 18. №1. С. 6–27. DOI: 10.18522/2073–6606–2020–18–1–6–27.

Татаркин А.И., Котлярова С.Н. (2013). Региональные институты развития как фактор экономического роста // Экономика региона. №3(35). С. 18–26. DOI: 10.17059/2013–3–1.

Юревич М.А. (2020). Институт инвестиционных форумов: передовой зарубежный опыт // Вопросы регулирования экономики. Т. 11. №2. С. 73–82. DOI: 10.17835/2078–5429.2020.11.2.073–082.

Benedek J., Horvath R. (2008). Regional Development in Romania. In: Baun M., Marek D. EU regional policy after enlargement. – Basingstoke: Palgrave Macmillan. 226–247 p. https://www.regionalstudies.org/wp–content/uploads/2018/07/countryreps–romania.pdf (дата обращения: 18.06.2022).

Eroglu N., Eroglu I., Ozturk M., Aydin H.I. (2014). Development Agencies on the Way to Regional Development: Romania–Turkey Comparison // Procedia of Economics and Business Administration. Vol. 1. No. 1. Pp. 214–221.

Florescu I.C. (2015). The regional development in Romania based on the European Union funds for 2014–2020. In: The 26th International Business Information Management Association Conference. – Madrid. https://www.researchgate.net/publication/303819710_The_regional_development_in_Romania_based_on_the_European_Union_funds_for_2014–2020/ (дата обращения: 18.06.2022).

Halkier H. (1992). Development Agencies and Regional Policy: The Case of the Scottish Development Agency // Regional Politics and Policy. Vol. 2. No. 3. Pp. 1–26. DOI:10.1080/13597569208420846.

Halkier H., Danson M., Dambor C. (1998). Regional development agencies in Europe. – London: Jessica Kingsley. 374 p. DOI:10.4324/9781315000206.

Maude A., Beer A. (2000). Regional Development Agencies in Australia: A Comparative Evaluation of Institutional Strengths and Weaknesses // The Town Planning Review. Vol. 71. No. 1. Pp. 1–24. DOI:10.3828/tpr.71.1.y7227415l8171674.

Özen P. (2005). Bölge kalkınma ajansları. – TEPAV. https://www.tepav.org.tr/upload/files/1271245092r8246.Bolgesel_Kalkinma_Ajanslari.pdf (дата обращения: 18.06.2022).

Salvador R. Juliao R.P. (2000). Regional Development Agencies in Portugal. In: 40th Congress of the European Regional Science Association "European Monetary Union and Regional Policy". https://pdfs.semanticscholar.org/cc18/61711fafa6beaea0bae1e0ad8cc39a9a0dc6.pdf?_ga=2.42817901.919716742.1587215455–1302553556.1585572547 (дата обращения: 18.06.2022).

Toktas Y., Sevinc H., Bozkurt E. (2013). The Evolution of Regional Development Agencies: Turkey Case // Annales Universitatis Apulensis Series Oeconomica. Vol. 15. Iss. 2. Pp. 670–681.

Toktas Y., Botoc C., Kunu S., Prozan R. (2018). The Regional Development Agency Experiences of Turkey and Romania // Business and Economics Research Journal. Vol. 9. No.2. Pp. 253–270. DOI:10.20409/berj.2018.103.