1. Введение

Россия относится к разряду стран, которые в своей фискальной политике опираются преимущественно на налогообложение юридических, а не физических лиц. Между тем имеющиеся оценки говорят о том, что проблема социального неравенства в России стоит не менее остро, чем в других странах [1, 2]. Традиционным инструментом борьбы с избыточным неравенством выступает прогрессивное налогообложение, прежде всего, индивидуального подоходного налога (ИПН), аналогом которого в России выступает налог на доходы физических лиц (НДФЛ). Почти во всех странах мира внедрен этот инструмент, тогда как Россия долгое время отказывалась от его использования. Начиная с 2017 г. многие политические партии и фракции страны предлагали различные сценарии введения прогрессивной шкалы НДФЛ, однако вплоть до 2019 г. Правительство РФ категорически отрицало потребность в подобных нововведениях, аргументируя свою позицию негативным опытом применения прогрессивной шкалы налогообложения в России в 1992–2000 гг. Ситуация коренным образом изменилась в 2020 г., когда в своем обращении к россиянам президент страны В. Путин объявил о реформе НДФЛ, согласно которой с 01.01.2021 граждане, зарабатывающие свыше 5 млн руб. в год, должны платить налог на превышенный лимит по ставке 15% вместо ранее установленных 13%, распространяющихся на все остальное население. С 2021 г. данная фискальная инновация начала действовать, но есть основания полагать, что это лишь первый шаг в намечаемой реформе, за которым последуют дополнительные изменения законодательства об НДФЛ. В частности, в марте 2021 г. депутат Государственной Думы РФ от Либерально–демократической партии России (ЛДПР) С. Катасонов внес инициативный законопроект о прогрессивной шкале налогообложения [1]. Данный документ призван углубить систему ИПН путем введения более разнообразной шкалы налоговых ставок для группы наиболее богатых граждан страны. Если в действующей системе для всех лиц с доходами свыше 5 млн руб. в год предусмотрена налоговая ставка в 15% на доходы, превышающие указанную критическую величину, то в законопроекте С. Катасонова эта группа людей подлежит дополнительной дифференциации, а именно: доходы, превышающие 10 млн руб., но меньше 100 млн. руб., подлежат изъятию по ставке в 25%, а доходы, превышающие 100 млн руб. – по ставке в 35%.

Хотя законопроект С. Катасонова лежал в русле нового курса налоговой политики, он, пройдя стадии предварительного рассмотрения и рассмотрения в первом чтении, был, в конечном счете, отклонен [2]. Такая судьба законопроекта ЛДПР отнюдь не означает точку в вопросе дальнейшего реформирования ИПН. Не исключено, что к этой инициативе в Правительстве РФ вернутся несколько позже, может быть, даже с некоторыми корректировками исходных цифр.

Главная интрига и регулятивная новинка нынешней системы ИПН в России состоит в придании дополнительным фискальным сборам целевого характера, когда они направляются на заранее строго определенные направления государственных расходов. Такой прием налогообложения получил определенное специальное название – «окрашенные» средства. В действующей российской системе дополнительные доходы от введения прогрессивного ИПН целевым образом направляются в сферу здравоохранения: на лечение детей, закупку дорогостоящих лекарственных средств и оборудования, проведение высокотехнологичных и сложных операций и т.п. [3] Однако способ «окраски» ИПН может быть изменен в зависимости от приоритетов государства, в связи с чем обсуждаемый подход таит в себе определенные возможности в части ускорения развития отдельных секторов национальной экономики. Это особенно актуально для запуска новых высокотехнологичных производств, в отношении которых в России наблюдается явный дефицит.

Осуществляемые в настоящее время и намечаемые в будущем управленческие инновации в отношении ИПН предполагают их предварительную экономическую оценку. Эта задача является отнюдь не столь однозначной и простой, как это может показаться изначально. В связи с этим цель статьи состоит в разработке и апробации аналитического инструментария для оценки фискальной и экономической эффективности реформы подоходного налогообложения в России. Данная задача позволит проверить генеральную гипотезу исследования о масштабе перераспределительных возможностей ИПН: достаточны или не достаточны дополнительные фискальные доходы от реформы ИПН для резкого ускорения развития высокотехнологичных производств страны.

Указанная цель предопределяет логику статьи: сначала дается аналитический обзор имеющихся подходов к оценке эффективности реформы ИПН (раздел 2), после чего обсуждаются авторский метод оценки дополнительного дохода от его реформы в России и используемые для этого статистические источники, а также осуществляются прикладные расчеты (раздел 3); полученные цифровые значения используются для определения эффективности двух сценариев реформы ИПН с точки зрения его фискальной, социальной и редистрибутивной функций на примере инвестирования в микроэлектронику и геотермальную энергетику (раздел 4); затем обсуждаются полученные результаты с позиции их релевантности и адекватности реальным процессам (раздел 5), после чего в заключении (раздел 6) рассматриваются политические аспекты начавшейся реформы ИПН и ее дальнейшие перспективы.

2. Регулятивные свойства ИПН: обзор литературы

Прежде чем приступить к прикладным расчетам экономических эффектов от реформы ИПН (НДФЛ), рассмотрим сформировавшиеся к этому моменту подходы к подобным аналитическим операциям, а также выявленные свойства данного вида фискального инструмента.

2.1. Мировой опыт оценки эффективности ИПН. ИПН (как и НДФЛ) может быть двух видов – с плоской и прогрессивной шкалой. Первый предполагает пропорциональное изъятие налога с полученного дохода независимо от его величины, второй – кусочно–линейную шкалу ставки налога в зависимости от величины дохода. Как правило, введение прогрессивного ИПН детерминируется желанием властей сократить дифференциацию доходов и переложить более тяжелое налоговое бремя на группы богатых граждан, которые гораздо легче переносят повышенные налоговые выплаты.

В связи с этим для ИПН характерно наличие двух регулятивных функций – фискальной, связанной с пополнением бюджета страны, и социальной, связанной со снижением социального неравенства в обществе. Соответственно можно говорить о фискальной и социальной эффективности ИПН (НДФЛ).

Изучению этих двух аспектов посвящен значительный пласт литературы. При этом большинство исследователей считает, что перенастройка системы ИПН дает значительный эффект в странах с высокой долей подоходного налога в доходах бюджета, поскольку его низкая доля, как правило, является следствием невысокого уровня доходов и заработной платы в стране [3, 4, 5]. Данный факт необходимо учитывать при реформировании отечественной налоговой системы, что и было сделано российскими властями, установившими повышенную ставку для очень малой, но достаточно богатой социальной группы.

Напомним, что экспериментирование с системой подоходного налогообложения как за рубежом, так и в России во многом было обусловлено тем, что наличие льгот и специальных режимов для различных видов доходов способствовало снижению редистрибутивных и прогрессивных свойств ИПН [6, 7]. Модельные расчеты результатов реформ НДФЛ в России в начале 2000 гг. показали, что несмотря на то, что подоходный налог способствовал выравниванию заработной платы, его перераспределительная роль была не существенна [8].

Кроме того, была установлена связь между прогрессивностью налога и уклонением от него высокодоходной группой налогоплательщиков. Начало исследованиям подобного рода было положено еще в 70–е годы [9, 10, 11], однако не потеряло актуальности и в наши дни [12]. Применительно к России были показаны ограниченные возможности прогрессивной шкалы налогообложения в условиях слабого администрирования, связанные с увеличением стимулов к уклонению от налогов высокодоходной группой налогоплательщиков при росте предельной ставки [13].

В современных западных работах проблема уклонения от налогов все чаще изучается в рамках междисциплинарных исследований. Например, в статье [14] динамика уклонений от уплаты ИПН была проанализирована с точки зрения эконофизики на основе модели ферромагнетизма Эрнста Изинга (Ernst Ising), что расширило возможности изучения поведенческих процессов в неоднородном (состоящем как минимум из четырех взаимодействующих между собой типов агентов) обществе. В другом исследовании была установлена связь между уклонением от налогов и уровнем морали: чем выше последний, тем честнее налогоплательщики с высоким уровнем доходов платят налоги, делая тем самым налоговую систему более прогрессивной и эффективной [15].

Своеобразной точкой отсчета в современная налоговой теории явилась статья Джеймса Мирлисса (James Mirrlees) [16], давшая старт массовым исследованиям свойств нелинейного ИПН. В этом русле лежит игровая модель подоходного прогрессивного налогообложения с добавлением в нее специальных уравнений–связок, что, в конечном счете, позволяет получить оптимальную шкалу ИПН на основе верифицируемых статистических показателей [17]. В некоторых работах прогрессивная шкала подоходного налога и его величина выражается через параметры его распределения среди населения [18].

Социальные и экономические аспекты прогрессивного налогообложения также не остались без внимания среди исследователей. Зачастую получаемые эффекты являются достаточно противоречивыми и не всегда соответствуют теоретическим ожиданиям. В частности, было установлено, что повышение прогрессивности налогообложения не является эффективным способом уменьшения неравенства [19, 20]. В то же время проведенная в 80–е годы масштабная налоговая реформа в США показала, что несмотря на то, что снижение прогрессивности ИПН способствовало усилению неравенства (так, в период с 1980 по 1990 гг. коэффициент Джини вырос с 0,403 до 0,428) [21], а также привело с сокращению налоговых поступлений и падению уровня общественных благ (до 23%), наблюдался эффект роста благосостояния общества в целом и его отдельных децильных групп за счет более высокого уровня потребления, компенсирующего сокращение общественных благ [22, 23]. Кроме того, факторами, обуславливающими необходимость снижения прогрессивного ИПН, являются старение населения и сокращение гендерного разрыва [22].

Российские экономисты сфокусировались на влиянии ИПН на доходное неравенство. Для этого, например, был осуществлен подбор функции для описания распределения доходов, на основе которой могут быть вычислены ключевые параметры неравномерности доходной кривой [24]. В этом же ключе лежит работа [25], позволившая «восстановить» разрыв в неравенстве распределения доходов по России и по Москве, который в 1998 г. составил 2,6 раза. Подобные исследования привели к попытке введения в рассмотрение специальной функции перераспределения ИПН для сравнения различных сценариев налогообложения [26].

Еще одно направление, в русле которого лежат исследования налоговой эффективности, связано с возникающими в результате проведения налоговых реформ рисками. Существующие определения понятия «налоговые риски» и их характеристика проанализированы в работах [27; 28]. Несмотря на понятийное многообразие налоговых рисков и методов их оценки, авторы сходятся во мнении, что данные риски представляют ощутимую угрозу экономических потерь как для государства, так и для налогоплательщиков [29]. Кроме того, увеличение налоговых рисков зачастую связывают с высокой налоговой нагрузкой, способствующей росту доли уклонений от налогов и расширению теневого сектора экономики [30; 31], что является одним из ключевых аргументов сторонников плоской шкалы налогообложения. Применительно к России отмечается, что переход в 2001 г. к плоской шкале налогообложения способствовал не только росту налоговых поступлений, но и стабилизации процесса их собираемости [19].

Наиболее актуальным исследованием, в котором количественно и качественно анализируется возможность восстановления прогрессивного ИПН в России для трех гипотетических вариантов реформы, можно считать статью [32]. На основе моделирования кривой распределения доходов автор показывает, что введение прогрессивной шкалы не оказывает принципиального влияния на неравенство в России. Тем не менее, оценка двух сценариев прогрессивного налогообложения в Румынии показала обратное – их положительное влияние на неравенство в стране на фоне отрицательного фискального эффекта [33].

Важным аспектом в оценке социальной эффективности прогрессивной системы налогообложения является ее стабилизирующая функция, которая проявляется в том, что в периоды финансового спада физические лица могут оказаться в группе с более низкими доходами и сниженными налоговыми ставками, делающими налогообложение в кризис более мягким, в то время как улучшение финансового состояния способствует более высокой налоговой нагрузке [34, 35].

2.2. ИПН как фискальный резерв российской экономики. В настоящее время Россия относится к разряду стран, для которых ИПН имеет второстепенное значение для пополнения бюджета. Так, доля ИПН (НДФЛ) в бюджетных доходах России в 2016 г. составляла 10,8%, тогда в Индии и США – 25,3 и 48,8% соответственно [19]. Это означает, что именно этот фискальный инструмент остается во многом резервным для властей России, тогда как такие «мощные» налоги, как налог на добавленную стоимость, на прибыль и пошлины на импорт/экспорт уже во многом исчерпали свой как фискальный, так и стимулирующий функционал. Единственным не до конца использованным налоговым средством представляется ИПН. Увеличение роли этого налога в национальной экономике позволит России сделать свою модель макрорегулирования более современной и тем самым приблизиться к формату ведения хозяйства в развитых странах мира.

Сказанное получает свое подтверждение в том, что в настоящее время Россия сделала первый и весьма робкий шаг в направлении построения прогрессивной шкалы ИПН. Сегодня действует 2-уровневая шкала НДФЛ – 13 и 15%. Совершенно очевидно, что это никак не соответствует современным цивилизованным форматам подоходного налогообложения. Для пояснения этого тезиса укажем лишь, что в Италии действует 5-уровневая шкала ИПН (23, 27, 38, 41 и 43%), а в Китае – 7-уровневая (3, 10, 20, 25, 30, 35 и 45%) [4].

Сказанное выше позволяет утверждать, что в настоящий момент фискальная система России является достаточно специфичной, что в свою очередь дает ей возможность активно использовать ИПН для наполнения бюджета и последующего разумного перераспределения этих средств на нужды, прежде всего, высокотехнологичной экономики и новых перспективных производств.

3. Последствия реформы ИПН в России: исходные данные и методология оценки

Старт в 2021 г. реформы ИПН в России в форме перехода от плоской к прогрессивной шкале породил существенные разночтения в ожиданиях относительно данной акции. Правительственные и альтернативные экспертные оценки расходятся кратно, что требует внесения ясности в данный вопрос.

3.1. Статистическая база для оценки последствий реформы ИПН. Как это ни парадоксально, но фискальный эффект от нового режима ИПН в России оказалось определить не так просто. Например, ожидания Правительства РФ от введенной меры в 2021 г. и озвученные Президентом РФ В. Путиным в 2020 г. таковы [5]: в 2021 году бюджет дополучит 60 млрд руб., в 2022 – 64, в 2023 – 68,5 [6].

В настоящее время ни Росстат, ни Федеральная налоговая служба (ФНС) РФ не предоставляют статистических данных, необходимых для расчета фискального эффекта от нового режима ИПН. В связи с этим в российском информационном поле появились оценки, альтернативные правительственным.

В частности, информационное издание Meduza, опираясь на всемирную базу данных о неравенстве World Inequality Database (WID) [7], в 2020 году обнародовало следующие альтернативные оценки: по данным на 2018 год численность потенциальных плательщиков повышенного налога составила около 570 тысяч человек; среднегодовой доход 0,5% самых богатых людей равнялся чуть менее 16,5 млн руб. [8] Дальнейшие расчеты аналитиков издания Meduza дали величину в 131 млрд руб. дополнительного дохода от введения в России прогрессивного ИПН, что в 2,2 раза больше правительственной оценки в 60 млрд рублей на 2021 год [9].

Столь сильное разночтение экономических оценок фискального эффекта от прогрессивной шкалы ИПН заставляет рассмотреть вопрос о состоятельности как исходной информационной основы расчетов (WID), так и алгоритма оценки агентства Meduza.

База WID, созданная в 2011 году, преследовала цель обеспечить свободный доступ к существующей статистике о распределении доходов. Деятельность WID основана на объединении усилий более 100 исследователей из 70 стран мира. Непосредственная работа по формированию статистической базы данных WID ведется Всемирной лабораторией неравенства (The World Inequality Lab – WIL), которая состоит примерно из 20 научных сотрудников и финансируется такими государственными и некоммерческими учреждениями, как Европейский исследовательский совет, Совет по экономическим и социальным исследованиям и Департамент международного развития Великобритании, Программа Развития ООН, Университет Беркли, Фонд Форда и Фонд Слоуна, а также другие университеты, исследовательские центры и статистические управления. Перечисленные факты позволяют отнестись с определенным доверием к статистическим данным базы WID. Это обстоятельство является важным в связи с тем, что официальные данные Росстата о доходах граждан страны очень сильно расходятся с данными WID и плохо сопрягаются с реально наблюдаемой в стране картиной. Это во многом объясняет кратное расхождение правительственных оценок и цифр агентства Meduza.

В 2020 году имела место еще одна попытка оценки эффекта от прогрессивной шкалы ИПН, выполненная Центром макроэкономических исследований Финансового университета при Правительстве Российской Федерации. Аналитики Финуниверситета также воспользовались сервисом WID, который позволил проанализировать средний доход последней децильной группы населения с ее попроцентной разбивкой. В ходе расчетов было установлено, что доля россиян с доходом выше 5 млн руб. составила 0,8% рабочей силы (601,8 тыс. чел.) в отличие от 0,5% (570 тыс. чел.), определенных изданием Meduza. Средний годовой доход сверхбогатой группы, согласно расчетам Финуниверситета, получился равным 18,8 млн руб., а по данным агентства Meduza – менее 16,5 млн руб. [36]. При этом эксперты Финуниверситета использовали данные за 2015 г. Тогда с учетом фактора инфляции, которая за период 2015–2020 гг. составила, по крайней мере, 15–20%, искомая оценка от перехода к прогрессивной шкале НДФЛ достигает к 2021 г. 200–216 млрд руб., что примерно в 3,5 раза выше правительственной оценки на этот же год. Таким образом, очередная попытка перепроверки ожидаемых доходов от реформы ИПН привела к еще большему расхождению с официальными цифрами.

Еще один вариант перепроверки ожиданий в отношении будущих доходов от прогрессивного ИПН в России был осуществлен в 2021 г. в [37], где на основе статистики базы WID оценивалась указанная величина как за 2015, так и за 2019 гг. Как оказалось, в 2019 г. доля богатых людей, подпадающих под прогрессивный ИПН, составила уже 0,9%. Неудивительно, что величина дополнительного бюджетного дохода от реформы НДФЛ возросла и составила 181 млрд руб. на основе более свежих данных 2019 года, что с учетом экономического роста и инфляции дает итоговую сумму ожидаемого дополнительного дохода в 2021 г. в размере 200 млрд руб. [37]. Это примерно в 3,3 раза больше правительственной оценки и подтверждает расчеты, сделанные ранее в [36].

Однако в [37], помимо количественной оценки дополнительного дохода от введения прогрессивного ИНП, была сделана попытка определения его перераспределительных возможностей. Для этого были введены понятия глобальной и локальной фискальной эффективности налоговой реформы, а также было показано, что реформа ИПН в России не обладает свойством глобальной фискальной эффективности, но обладает свойством локальной эффективности. Этот подход будет нами использован и модифицирован, исходя из изменения «окраски» дополнительного ИПН с медицинского направления на высокотехнологичные производства.

3.2. Алгоритм оценки последствий реформы ИПН и результаты прикладных расчетов. Прежде чем рассматривать перераспределительные возможности ИПН, оценим масштабы дохода от проводимой и предполагаемой его реформы. Для этого остановимся на двух сценариях реформы ИПН – на действующей системе и на проекте ЛДПР. Параметры этих сценариев приведены в табл. 1.

Таблица 1

Фискальные параметры двух сценариев реформирования ИПН в России

Несложно видеть, что проект ЛДПР углубляет действующую систему ИПН, причем делает это не радикально, а весьма взвешенно и сбалансированно. Согласно проекту С. Катасонова, категория богатых людей разбивается на три доходные подгруппы, что представляется вполне логичным и обоснованным. В этом случае 2-уровневая шкала прогрессивного ИПН России превращается в 4-уровневую, что уже хоть в какой-то степени напоминает современные фискальные системы развитых стран мира. Учитывая данные обстоятельства, будем рассматривать проект ЛДПР как минимальный регулятивный резерв в формировании бюджетных доходов на основе прогрессивной шкалы ИПН.

Для сравнения двух сценариев реформы ИПН осуществим тщательную калькуляцию доходных групп населения. Статистика базы WID показывает, что превышение критической величины душевого дохода (D*=5 млн руб.) характерно только для последнего, самого доходного, 1% населения, внутри которого доходы 9 из 10 подгрупп выше критической отметки (D>D*) на фоне высокого неравенства в распределении доходов по подгруппам. Можно сказать, что идентификация указанных 9 подгрупп самой высокодоходной группы населения в 1% богатейших граждан является нулевым шагом алгоритма, задающим статистическую базу для дальнейших расчетов. Тогда первый шаг состоит в оценке дополнительной удельной налоговой базы ИПН с учетом принятых обозначений: ∆D=D–D*. Именно эта величина подпадает под налогообложение дополнительными двумя процентами (∆q=2%), что дает значение дополнительного душевого ИПН на втором шаге вычислений (∆Q): ∆Q=(D–D*)∙∆q. Третий шаг предполагает переход от удельного дополнительного ИПН к его общей массе с учетом численности подгруппы налогоплательщиков: ∆W=(D–D*)∙L∙∆q, где L – численность соответствующей подгруппы налогоплательщиков. Если ввести индекс подгруппы i налогоплательщиков, то четвертый шаг вычисления предполагает суммирование дополнительного дохода ИПН по всем подгруппам с получением макрооценки от введения прогрессивной шкалы (∆T): . Напомним, что суммируется 9 подгрупп самой доходной группы граждан страны в 1%. Результаты расчетов для первого сценария – действующей системы – приведены в табл. 2. Аналогичные, но несколько более громоздкие расчеты можно сделать и для второго сценария – проекта ЛДПН, результаты которых представлены в табл. 3.

Таблица 2

Доходные и налоговые параметры действующей системы ИПН России, 2019 г. (в текущих ценах и обменному курсу 2019 г.)

Источник: составлено и рассчитано по данным WID

Сравнение вычислительных результатов в табл. 2 и табл. 3 позволяют сделать следующие важные выводы.

Во-первых, более тщательная калькуляция доходов на основе более свежих данных за 2019 г. подтверждают полученные ранее цифры дополнительного дохода от введения прогрессивной шкалы ИПН – 187,2 млрд. руб. против 181,1 млрд. руб. в [37]. И это по-прежнему в 3 раза больше правительственной оценки на 2021 год.

Во-вторых, максимально точный и подробный учет распределения богатых граждан по уровню дохода даже при весьма скромных налоговых ставках ИПН позволяет подтвердить тот факт, что данный вид налогообложения имеет огромные резервы. Так, взятие под жесткий контроль доходов 0,1% населения в лице самых богатых граждан позволяет повысить дополнительные доходы от ИПН со 187,2 млрд. руб. до 1,1 трлн. руб., т.е. 5,8 раза. Такой результат говорит сам за себя – в стране имеется очень небольшой слой очень богатых людей, налогообложение которых позволит получить колоссальный дополнительный доход.

Предыдущий вывод проливает свет на то, почему вполне умеренный и сбалансированный законопроект С. Катасонова, в конечном счете, был отклонен Государственной Думой РФ – он был чреват очень большими денежными изъятиями у самых богатых и влиятельных людей страны.

Таблица 3

Доходные и налоговые параметры проекта ЛДПР ИПН России, 2019 г. (в текущих ценах и обменному курсу 2019 г.)

Источник: составлено и рассчитано по данным WID

4. Результаты исследования

Проведенные расчеты являются основой для ответа на поставленные в работе вопросы и для проверки генеральной гипотезы относительно перераспределительных возможностей ИПН. Однако для этого необходимо выполнить серию дополнительных расчетов, которые и дадут окончательные ответы.

4.1. Глобальная и локальная эффективность ИПН: понятия и оценки. Чтобы лучше уяснить масштаб эффекта от введения в России прогрессивной шкалы ИПН, воспользуемся понятиями, введенными в [37]. Например, будем полагать, что проводимая реформа ИПН обладает свойством глобальной фискальной эффективности, если величина дополнительного бюджетного дохода от введения прогрессивной шкалы НДФЛ больше 1% ВВП; в противном случае реформа не обладает указанным свойством.

Разумеется, это очень условная классификация, но она помогает идентифицировать масштаб рассматриваемого экономического явления. В нашем случае показатель ВВП в 2019 г. составил 110,0 трлн. руб. Если наряду с абсолютной величиной ∆T ввести оценку ее относительной величины (b) по сравнению с ВВП (Y) страны (b=∆T/Y), то получим параметры табл. 4.

Таблица 4

Параметры ВВП России и дополнительного дохода от ИПН (в текущих ценах 2019 г.)

Источник: составлено и рассчитано по данным WID и Росстата

Полученные результаты весьма примечательны. Как оказывается, введенная система ИПН не обладает свойством глобальной фискальной эффективности, тогда как проект ЛДПР уже приобретает указанное свойство (с точностью до одного знака после запятой). Тем самым макроэкономический потенциал, заложенный в ИПН, весьма велик и при правильной достройке прогрессивной шкалы данный налог превращается в значимый инструмент государственного регулирования.

Помимо чисто фискальной функции ИПН выполняет еще и социальную роль, состоящую в сокращении социального неравенства в обществе и, прежде всего, неравенства доходов населения. Для оценки доходного неравенства воспользуемся коэффициентом фондов (К) – отношением среднего дохода верхней (10-ой) и нижней (1-ой) децильных групп распределения населения по доходам. В нашем случае показателя К вполне достаточно, так как фискальные мероприятия в отношении ИПН в обоих сценариях охватывают только часть верхнего (10-го) дециля; при более масштабной реформе, затрагивающей разные децильные группы, можно воспользоваться индексом Джини.

Продолжая начатую линию анализа, воспользуемся еще одним понятием из [37]. Будем полагать, что проводимая реформа ИПН обладает свойством глобальной социальной эффективности, если после ее реализации коэффициент фондов изменяется больше чем на 25% по сравнению с его изначальной величиной; в противном случае социальный эффект от реформы считается незначительным.

Используя данные табл. 2 и табл. 3, можно оценить величину коэффициента фондов до и после введения прогрессивного ИПН (табл. 5).

Таблица 5

Значения коэффициента фондов (К) в России (в текущих ценах 2019 г.)

Источник: составлено и рассчитано по данным табл. 2 и табл. 3.

Данные табл. 5 позволяет сделать следующий основополагающий вывод: введение прогрессивной шкалы ИПН ни в первом, ни во втором сценарии не в состоянии существенно уменьшить коэффициент фондов. Даже если в вышеприведенном определении глобальной социальной эффективности ИПН снизить «планку отсечения» с 25 до 10%, то даже в этом случае данное свойство не проявится. Это лишний раз подтверждает, что политика прогрессивного подоходного налогообложения оказывает крайне слабое влияние на выравнивание доходов населения.

Сделанные выводы справедливы при рассмотрении национальной экономической системы, однако у реформы ИПН есть и еще одна важная сторона – локальная. Дело в том, что дополнительные доходы от введения прогрессивной шкалы ИПН в России в настоящее время имеют социальную «окраску», ибо целевым образом направляются в сферу здравоохранения. Однако указанная окраска может быть изменена, хотя бы частично. Например, можно допустить, что дополнительный доход от ИПН будет столь же строго целевым образом направляться на развитие передовых производств в России. Тогда, по аналогии с [37], можно дать следующее эвристическое определение: реформа ИПН обладает свойством локальной экономической (и одновременно фискальной) эффективности, если дополнительный доход от нее позволяет кратно (более чем в 2 раза) увеличить финансирование целевым образом определенных экономических направлений. Такое определение позволяет понять, может фискальный инструмент ИПН выступать в качестве драйвера высокотехнологичного сектора экономики страны за счет эффективного перераспределения средств в пользу соответствующих производств или не может. Иными словами, ниже мы постараемся определить следующее: насколько реально за счет умеренной экспроприации доходов наиболее богатой прослойки россиян получить значительные инвестиционные ресурсы для осуществления технологического рывка?

4.2. Инновационные и технологические программы России и перераспределительный потенциал ИПН. В настоящее время для российской экономики характерно отставание от развитых стран мира. Для изменения создавшейся ситуации Правительство РФ предпринимает различные меры, в том числе запускает специальные государственные программы по модернизации национальной экономики. В табл. 6 приведены данные по указанным программам.

Таблица 6

Действующие в России государственные программы по направлению «Инновационное развитие и модернизация экономики»

Для понимания инвестиционного потенциала дополнительного дохода от ИПН рассмотрим второй сценарий его реформирования – проект ЛДПР. Этот сценарий гораздо лучше показывает возможности, заложенные в соответствующем фискальном инструменте; более того, при углублении реформы ИПР дополнительный доход от него будет еще более впечатляющим. Из табл. 6 хорошо видно, что финансирование всех государственных программ по технологической модернизации экономики в 2019 г. составляло 2,06 трлн. руб., тогда как дополнительный доход от ИПН – 1,08. Таким образом, скромная реформа ИПН в России способна дать государству половину всего бюджета на технологическую модернизацию. Этот факт подтверждает ранее сделанный вывод о глобальной фискальной эффективности ИПН и показывает перспективность этого инструмента. Этот тезис становится еще более очевидным если учесть, что для запуска новых высокотехнологичных производств корпоративные налоги, наоборот, либо снижаются, либо вообще отменяются. Тем самым пополнение государственной казны за счет увеличения ставок налога на добавленную стоимость и на прибыль, а также пошлин на импорт/экспорт уже нереалистично, в связи с чем и происходит смещение центра внимания на ИПН.

Теперь рассмотрим более предметно введенное ранее свойство локальной экономической эффективности ИПН. Для этого достаточно сравнить величину дополнительного дохода от реформы ИПН, предлагаемой ЛДПР, с предусмотренным финансированием государственной программы по развитию авиационной промышленности. Первая величина в 1,2 раза превосходит весь объем средств указанной программы и в 18,0 раз – ее годовой объем. Аналогичные цифры для государственной программы по развитию фармацевтической и медицинской промышленности составляют 8,1 и 96,2 раза (табл. 6). Таким образом, дополнительный доход от ИПН обладает ярко выраженным свойством локальной экономической эффективности и, действительно, его перераспределительные возможности достаточны для того, чтобы он мог выступать в качестве инвестиционного драйвера по формированию высокотехнологичного сектора экономики страны.

4.3. Развитие электронной промышленности России и роль ИПН. Приведенные выше расчеты могут создать иллюзию, что прогрессивная шкала ИПН способна решить проблему технологического отставания России. Однако это не совсем так. Общий тезис нуждается в серьезной конкретизации. Для этого более предметно рассмотрим электронную промышленность, которая в настоящее время является узким местом российской экономики. Отсутствие достаточного количества и качества производимых полупроводниковых изделий и интегральных микросхем тормозит отечественное авиастроение, автомобилестроение, ракетно–космическую отрасль и другие передовые производства. Даже развитие индустрии Интернета вещей требует технологии микроэлектроники уровня 90–250 нм [10]. Иными словами, развитие электронной промышленности на базе современных достижений нанотехнологий представляется первостепенным для технологической модернизации экономики России.

Сегодня электронная промышленность связана с разработкой и производством электронной (в том числе радиоэлектронной) продукции и электронной компонентной базы (интегральные схемы; полупроводниковые и вакуумные приборы; приборы оптоэлектроники и фотоники; приборы квантовой электроники и пьезотехники; приборы микросистемной электроники; изделия пассивной электронной компонентной базы; радиоэлектронные устройства и системы на кристалле). Последние годы показали, что полупроводниковая микроэлектроника восстанавливается раньше мировой экономики, а темпы ее роста выше средних, так как она давно выступает барометром последней [11].

На сегодняшний день в России распоряжением Правительства РФ №20–р от 17.01.2020 утверждена «Стратегия развития электронной промышленности Российской Федерации на период до 2030 года», однако детальная программа развития электронной промышленности пока находится в стадии разработки. Тем не менее общие цифры уже известны: всего на ее финансирование до 2024 г. предусмотрено 266 млрд рублей (≈3,6 млрд долл.), из них 210 млрд руб. – в рамках госпрограмм, 56 млрд руб. – по линии институтов развития [12]; суммарная выручка всех предприятий радиоэлектронной промышленности России в 2019 г. составила 149,8 млрд руб. [13] Тем самым в настоящее время электронная промышленность России является отраслью–карликом, выручка которой не предопределяет объем отечественного ВВП.

Исходя из запланированных государственных расходов на микроэлектронику, можно констатировать, что годового дополнительного дохода от ИПН хватит на 4 таких программы. Тем самым инвестиционный маневр, заложенный в доходах от ИПН, является поистине гигантским и позволяет резко активизировать технологическое обновление российской промышленности.

Вместе с тем нельзя не отметить, что столь оптимистичные выводы основаны на чисто российских цифрах и не учитывают современные международные стандарты. Если отвлечься от качественных параметров российских и иностранных фабрик по производству чипов, то можно воспользоваться приблизительными оценками их стоимости. Так, на постройку двух новых заводов в Аризоне (США) под технологию 5–нанометровых микросхем будет инвестировано компаниями Taiwan Semiconductor Manufacturing Company (TSMC) и Intel около 55 млрд долл. [14], т.е. стоимость одного новейшего завода составляет примерно 27,5 млрд долл. В Японии TSMC и Sony Group выделяют около 9,2 млрд долл. для строительства первого в стране завода по производству 20-нанометровых микросхем для продвижения к более современным техпроцессам; строительство осуществляется за 1,5–2,0 года. Кроме того, власти США договорились с руководством TSMC о строительстве новых линий производства чипов в Аризоне для нужд автомобилестроения и других отраслей; на НИОКР и постройку шести заводов в США выделено около 100 млрд долл. [15], что означает среднюю цену одного завода 10–15 млрд долл.

Таким образом, для строительства одного завода по производству микросхем необходимо от 9 до 27 млрд долл. в зависимости от степени его технологичности. Если исходить из того, что в 2019 г. средний курс рубля к доллару США составлял 64 руб./долл., то дополнительный доход от ИПН оценивается в 16,8 млрд долларов. Следовательно, данная сумма представляется вполне солидной даже по мировым стандартам и позволяет построить один современный и один традиционный завод по производству микроэлектроники, который радикально повысит результативность российской отрасли.

Здесь мы не учитываем различные технологические проблемы, связанные со строительством новых заводов, равно как и необходимость дополнительных мер государственной поддержки электронной промышленности. Например, в Китае обнулены экспортные пошлины для предприятий электронной промышленности и введена 30–процентная импортная пошлина для готовой продукции отрасли; в Южной Корее отменены импортные пошлины на комплектующие изделия для микроэлектроники; на Тайване обнулен налог на прибыль для компаний, работающих в области микроэлектроники [16].

Выше мы рассматривали годовой эффект от сценария ЛДПР по реформированию ИПН. Вместе с тем не трудно обобщить этот результат: если российское государство будет каждый год получать примерно по 16,8 млрд долл. дополнительного дохода от ИПН, то за 5 лет этих денег хватит, чтобы полностью переоснастить отечественную отрасль микроэлектроники и существенно сократить свое технологическое отставание на указанном сегменте мирового рынка.

4.4. ИПН как драйвер геотермальной энергетики России. Модернизация российской экономики предполагает следование глобальным трендам мирового сообщества, одним из которых является переход на возобновляемые источники энергии (ВИЭ). Истощение природных ресурсов, изменение климата, ухудшение экологической ситуации и, как следствие, переход к так называемой циркулярной экономике (экономике полного цикла) – основные факторы, способствующие поиску новых энергетических решений. Согласно прогнозам ООН, к 2040 году ожидается рост глобального спроса на первичную энергию на 37%, из которых большая часть будет приходиться на энергию ветра (34%), воды (30%) и солнца (18%) [17]. Несмотря на доминирование указанных ВИЭ, все большее распространение в мире получают и альтернативные виды энергетики, в частности, геотермальная энергетика, в основе которой лежит преобразование тепловой энергии земных недр в электрическую.

Мировым лидером по установленной мощности в данном секторе являются США, на долю которых приходится приблизительно четвертая часть производства мировой геотермальной энергии; на Филиппинах 27% всей электроэнергии страны производится за счет геотермальных электростанций (ГеоЭС). Данная отрасль энергетики хорошо развита в Индонезии, Мексике, Италии, Новой Зеландии, Исландии и Японии. Расширение своего присутствия на рассматриваемом рынке планируют такие страны Европы, как Великобритания, Бельгия, Хорватия и Германия, в арсенале которой уже сейчас имеется 37 действующих ГэоЭС [18].

Геотермальная энергетика обладает большим потенциалом развития и целым рядом преимуществ. Так, согласно прогнозу компании по энергетическим исследованиям Rystad Energy 2020 года, в ближайшие 5 лет ожидается рост глобальной мощности геотермальных электростанций в 1,5 раза: с 16 ГВт в 2020 г. до 24 ГВт в 2025 году. При этом с 223 до 380 возрастет число пробуренных для геотермальной энергетики скважин в год [19]. В долгосрочной перспективе прогнозируется, что геотермальная энергетика сможет обеспечивать до 1/6 части мирового энергоснабжения [20].

Основными преимуществами геотермальной энергетики относительно других ВИЭ являются: стабильность, выражающаяся в независимости ни от погодных условий, ни от времени суток; компактность: ГеоЭС мощностью 1 ГВт·ч/год занимает 400 м², тогда как ветряная станция аналогичной мощности – 1340 м², а солнечная – 3240 м², что критически важно при ограниченности или удаленности территории; высокий коэффициент использования установленной мощности (до 80% и выше) [21]. Среди недостатков ГеоЭС следует указать высокую себестоимость строительства – около 2800 долл./кВт, тогда как для ветряной и солнечной электростанций она составляет 1600 и 1800 долл./кВт соответственно [22]. Однако эта проблема уже сейчас активно решается. Например, система Eavor–Loop, разработанная канадской компанией Eavor, позволяет не только организовать геотермальное производство электричества в промышленных масштабах, но и снизить его себестоимость до уровня станций солнечной генерации [23].

В России геотермальная энергетика пока развита недостаточно. Это во многом связано с высоким уровнем развития в стране традиционной энергетики [24], однако потребность в строительстве ГеоЭС есть, отражением чего служит Энергетическая стратегия Российской Федерации на период до 2035 года, утвержденная распоряжением Правительства РФ №1523–р от 09.06.2020 и предусматривающая увеличение доли ВИЭ в мировом и национальном топливно–энергетическом балансе. Продолжает действовать распоряжение Правительства РФ №1–р от 08.01.2009, в котором определены основные цели и задачи развития альтернативной энергетики в России до 2024 года. Реализация запланированных мероприятий позволит к 2035 г. генерировать ВИЭ мощностью 6,7 ГВт [25].

Большие перспективы развития геотермальной энергетики имеются в Дальневосточном, Сибирском и Северо–Кавказском федеральных округах, в недрах которых сосредоточены огромные запасы геотермальных источников на относительно небольшой глубине залегания. Опираясь на указанные природные преимущества, в администрации Камчатского края полагают, что энергетика региона уже к 2030 г. может полностью перейти на ВИЭ. Планы по указанному переходу прописаны в «Стратегии развития энергетики Камчатского края до 2025 года с перспективой до 2040 года», предусматривающей в числе прочих мер варианты теплоснабжения Петропавловска–Камчатского, Елизово и Вилючинска от Мутновских, Больше–Банных и Верхне–Паратунских геотермальных источников. Предполагается, что реализация указанной стратегии приведет к снижению тарифов на электроэнергию и тепло в Центральном энергоузле региона до уровня среднероссийских – без дотаций и субсидий [26].

Примером конкретного проекта по развитию геотермальной энергетики в России служит строительство ГеоЭС «Океанская–2» на острове Итуруп (Южные Курилы Сахалинской области), использующей энергию вулкана Баранского. Стоимость ГеоЭС «Океанская–2» составит 2 млрд руб., а ее мощность – 5 МВт с возможностью дальнейшего увеличения до 15 МВт. Введение в действие строящейся станции позволит полностью обеспечить электрической энергией промышленные объекты и жителей Итурупа, уменьшить зависимость отдаленной территории от завоза дизельного топлива, что в свою очередь обеспечит ежесуточную экономию дизельного топлива в 25 тонн, расходуемого на местных дизельных электростанциях [27].

Отталкиваясь от приведенных цифр, можно констатировать, что средства годового дополнительного дохода от ИПН в размере 1,1 трлн. руб. позволяют построить около 500 ГеоЭС, общей мощностью не менее 2,5 тыс. МВт. с перспективой доведения этой величины до 7,5 тыс. МВт. Это позволит сэкономить примерно 4,6 млн тонн дизельного топлива в год. Для сравнения укажем, что установленная мощность центрального энергоузла Камчатского края в 2018 г. составляла 483,2 МВт [28]. Таким образом, даже по самой минимальной оценке дополнительный доход от ИПН позволяет электрифицировать за счет строительства комплекса ГеоЭС 5 «условных регионов» типа Камчатского края. Комментарии данных цифр излишни, что лишний раз говорит о колоссальных резервах России, заложенных в более правильном построении системы подоходного налогообложения.

5. Обсуждение результатов

В настоящее время в России сложилась неблагоприятная ситуация в отношении статистики доходов населения – не существует официального и достоверного источника соответствующих данных. С одной стороны, есть статистика Росстата, которая является официальной, но явно недостоверной, кратно занижая существующие доходы физических лиц. С другой стороны, имеются данные WID, которые представляются более достоверными, но не имеют официального подтверждения российских властей. В связи с этим все прикладные расчеты эффектов от введения в России прогрессивной шкалы ИПН оказываются полностью зависимыми от используемой информационной базы и дают прямо противоположные результаты. Например, в [19] на цифрах Росстата было убедительно показано, что введение прогрессивного ИПН не даст российской экономике заметного положительного результата ни в части наполнения бюджета, ни в части уменьшения социального неравенства. Выше на статистике WID было показано, что подобная реформа, наоборот, таит в себе огромные фискальные возможности и за счет перераспределения полученных средств может позволить существенно помочь стране в деле модернизации экономики.

Таким образом, все полученные выше результаты и сделанные выводы можно считать релевантными лишь в том случае, если верны исходные цифры. В данном случае речь идет о том, какие данные являются более достоверными – Росстата или WID. Принципиальные разночтения между двумя указанными статистическими базами проявляются даже при вычислении коэффициента фондов. Как уже отмечалось ранее, оценки указанного параметра по данным WID и Росстата, расходятся на порядок [19]. Например, по данным Росстата коэффициент фондов в 2019 г. составлял 15,6 [29], а по данным WID – 155,0 (табл. 5).

Чтобы определить, какой источник данных является более реалистичным, произведем поверхностную, но вполне уместную перепроверку полученных цифр на микроуровне, т.е. для доходов сотрудников конкретных предприятий. Журналистские расследования показали, что заработок инженера государственной корпорации Роскосмос в 2018–2019 гг. составлял 43–63 тыс. руб. в месяц, тогда как глава компании получал 2,0–3,7 млн. руб. в месяц [30]. Месячный заработок инженера компании SpaceX по курсу на 26.02.2021 составляет 585 тыс. руб., а агентства European Space Agency – от 450 до 720 тыс. руб. (в среднем 585 тыс. руб. – как в SpaceX) [31]. Руководитель подобных структур в США и Европе получает 1,6–1,9 млн. руб. в месяц. Приведенные цифры позволяют утверждать, что разрыв в оплате труда руководителя компании и инженера, который может служить отдаленным аналогом коэффициента фондов, в России составляет от 45,3 до 58,7, тогда как в США и Европе – от 2,7 до 3,2. Разница в уровне доходного неравенства между похожими компаниями России и США (Европы) – 16,8 раз, т.е. различие на порядок. Учитывая, что инженеры рассматриваемых космических агентств не являются низовым и плохо оплачиваемым звеном, то вполне естественно, что коэффициент фондов должен быть еще выше. Исходя из этого положения можно констатировать, что данные WID гораздо ближе к действительности, чем данные Росстата. Это является косвенным подтверждением того, что статистика доходов населения базы WID является более адекватной по сравнению с Росстатом, следовательно, полученные выше результаты для дополнительного дохода от реформы ИПН можно считать релевантными.

Напомним, что генеральный выводом проведенного исследования состоит в наличии в России прослойки сверхбогатых граждан, прогрессивное налогообложение которых позволяет получить инвестиционные ресурсы для резкого ускорения развития высокотехнологичных отраслей промышленности. Дополнительный, но немаловажный результат состоит и в демонстрации крайне слабого влияния прогрессивного ИПН на неравенство доходов, что подтверждает аналогичный вывод в работах [6; 7; 8].

Особо надо отметить тот факт, что большие редистрибутивные возможности ИПН в России во многом вызваны с отставанием страны в деле построения современной системы прогрессивного подоходного налогообложения, что и создает соответствующий регулятивный резерв. По мере внедрения этой системы ее перераспределительный потенциал, скорее всего, будет снижаться.

Вторым обстоятельством, поддерживающим большой инвестиционный эффект от реформы ИПН, служит новый управленческий подход, связанный с маркировкой («окраской») налоговых доходов. Это делает понятной процедуру траты денег, позволяет придать налогообложению по-настоящему целевой характер, воспрепятствовать финансовым злоупотреблениям и «размазыванию» денег по разным бюджетным статьям. Практика «окраски» налоговых доходов позволяет закладывать, а впоследствии и пересматривать, отраслевые приоритеты государства в планируемые бюджетные расходы, осуществляемые за счет дохода от ИПН. Если нынешнюю «социальную» окраску ИПН поменять на «технологическую», то реформа ИПН позволит мобилизовать финансовые ресурсы для инвестирования в конкретные отрасли, что в свою очередь радикально изменит технологический ландшафт российской экономики.

6. Заключение

В результате проведенного исследования подтвердилась генеральная гипотеза: реформирование системы плоского ИПН в России путем введения прогрессивной шкалы позволит получить финансовые средства, достаточные для осуществления мощного рывка в развитии высокотехнологичных производств страны. В частности, использование дополнительного дохода от реформы ИПН на нужды микроэлектроники и геотермальной энергетики позволит создать прочную основу для обрабатывающей промышленности страны и начать освоение ее новых территорий.

Таким образом, назревшая реформа ИПН обладает свойством не только глобальной фискальной эффективности, но и свойством локальной экономической эффективности. Такой обнадеживающий результат основан на появлении в российском обществе небольшой, но очень богатой прослойки населения, способной дать заметный прирост ИПН. При этом важно подчеркнуть, что проведенные расчеты показали, что ныне действующая «беззубая» прогрессивная 2–уровневая шкала не обладает свойством глобальной фискальной эффективности и не способна существенно помочь в деле модернизации национальной экономики. Между тем введение еще двух уровней шкалы, распространяющихся всего лишь на 0,5% налогоплательщиков, позволяет со 187 млрд руб. повысить дополнительный доход от ИПН до 1,1 трлн руб., что делает реформу в фискальном отношении глобально эффективной, а в экономическом (редистрибутивном) – локально эффективной. Данный тезис говорит о необходимости углублять начатую реформу, а не останавливаться на принятой примитивной схеме.

Сказанное имеет большое политическое значение, так как правительственные ожидания от осуществляемой реформы ИПН примерно в 3 раза ниже экспертных оценок. Это означает, что политический истеблишмент России не видит в данном фискальном инструменте большого потенциала. Указанная ошибка может затормозить не только реформу налогообложения, но и становление высокотехнологичных секторов экономики.

Литература

1. Livchits V.N., Livchits S.V. Poverty and Inequality in Income of the Population in Russia and Abroad. General Characteristics. Part 1. Economics of Contemporary Russia, 2017, no. 3 (78), pp. 70–86. (In Russ.).

2. Livchits V.N., Livchits S.V. Poverty and Inequality in Income of the Population in Russia and Abroad. Part 2. Economics of Contemporary Russia, 2018, no. 1 (80), pp. 49–68. (In Russ.).

3. Dabrowski M., Tomczynska M. Tax Reforms in Transition Economies – a Mixed Record and Complex Future Agenda. Series: Studies and Analyses, CASE, Warsaw, 2001. 36 p. DOI: 10.2139/ssrn.1440219.

4. Bird R.M., Zolt E.M. The limited role of the personal income tax in developing countries. Journal of Asian Economics, 2005, vol. 16, iss. 6, pp. 928–946. DOI: 10.1016/j.asieco.2005.09.001.

5. Peter K.S., Buttrick S., Duncan D. Global Reform of Personal Income Taxation, 1981–2005: Evidence from 189 Countries. Andrew Young School of Policy Studies Research Paper Series No. 08–08, 2009, 53 p. DOI: 10.2139/ssrn.1091534.

6. Hagemann R.P., Jones B.R., Montador B.R. Tax Reform in OECD Countries: Economic Rationale and Consequences. OECD Economics Department Working Papers, 1987, no. 40, 130 p. DOI: 10.1787/082177701741.

7. Artemova N.V. Specific Features of Special Taxation Regimes Functioning in Modern Condition. Vestnik Saratov state socio–economic university, 2011, no. 3 (37), pp. 104–106.

8. Anisimova L., Kadochnikov P., Malinina T., Nazarov V., Sinelnikov–Murylev S., Trunin I. Reform of the Personal Income Taxation in Russia: 2000–2007 results. Moscow: IET, 2008. 256 p. (In Russ.).

9. Allingam M.G., Sandmo A. Income Tax Evasion: A Theoretical Analysis. Journal of Public Economics, 1972, vol. 1, iss. 3–4, pp. 323–338. DOI: 10.1016/0047–2727(72)90010–2.

10. Srinivasan T.N. Tax Evasion: A Model. Journal of Public Economics, 1973, vol. 2, iss. 4, pp. 339–346. DOI: 10.1016/0047–2727(73)90024–8.

11. Yitzhaki S. Income Tax Evasion: A Theoretical Analysis. Journal of Public Economics, 1974, vol. 3, iss. 2, pp. 201–202. DOI: 10.1016/0047–2727(74)90037–1.

12. Godar S., Paetz C., Truger A. The scope for progressive tax reform in the OECD countries. A macroeconomic perspective with a case study for Germany. Revue de l’OFCE, 2015, vol. 5, pp. 79–117. DOI: 10.3917/reof.141.0079.

13. Sinelnikov–Murylev S., Batkibekov S., Kadochnikov P., Nekipelov D. Assessment of the results of personal income tax reform in Russia. Voprosy Ekonomiki, 2003, no. 6, pp. 61–77. DOI: 10.32609/0042–8736–2003–6–61–77. (In Russ.)

14. Pickhardt M., Seibold G. Income Tax Evasion Dynamics: Evidence from an Agent–based Econophysics Model. Journal of Economic Psychology, 2014, vol. 40, pp. 147–160. DOI: 10.1016/j.joep.2013.01.011.

15. Lee K. Morality, tax evasion, and equity. Mathematical Social Sciences, 2016, vol. 82, pp. 97–104. DOI: 10.1016/j.mathsocsci.2016.05.003.

16. Mirrlees J.A. An Exploration in the Theory of Optimum Income Taxation. Review of Economic Studies, 1971, vol. 38, no. 2, pp. 175–208. DOI: 10.2307/2296779.

17. Smirnov R.O. Modeling of Choosing the Parameters of the Income Tax Schedule. St Petersburg University Journal of Economic Studies, 2011, no. 4, pp. 141–148. (In Russ.)

18. Davnis V.V., Rodin V.A. Modeling of the Progressive Taxation in Regions of Russia. Modern Economics: problems and solutions, 2016, no. 3 (75), pp. 8–19. DOI: 10.17308/meps.2016/3/1407. DOI: 10.17308/meps.2016.3/1407. (In Russ.).

19. Balatsky E.V., Ekimova N.A. Comparative Characteristics of Progressive and Flat Income Tax Scales. Journal of Institutional Studies, 2018, vol. 10, no 3, pp. 102–122. DOI: 10.17835/2076–6297.2018.10.3.102–122. (In Russ.).

20. Heathcote J., Storesletten K., Violante G.L. Optimal Tax Progressivity: an Analytical Framework. Quarterly Journal of Economics, 2017, vol. 132, no. 4, pp. 1693–1754. DOI: 10.1093/qje/qjx018.

21. Vasiliev V., Sokolov M. Tax Reforms of R. Reagan and D. Trump: Evolution of Priorities. USA & Canada: Economics, Politics, Culture, 2018, no. 8 (584), pp. 5–25. DOI: 10.31857/S032120680000356–5. (In Russ.).

22. Wu C. More unequal income but less progressive taxation. Journal of Monetary Economics, 2021, vol. 117, pp. 949–968. DOI: 10.1016/j.jmoneco.2020.07.005.

23. Chen S.–H. Inequality–growth nexus under progressive income taxation. Journal of Macroeconomics, 2020, vol. 65, article 103234. DOI: 10.1016/j.jmacro.2020.103234.

24. Lebedev V.V., Lebedev K.V. On the Application of the Verhulst Equation for the Analysis of Monetary Incomes Differentiation in Russia. Economics and Management: problems and solutions, 2017, vol. 3, no. 6, pp. 218–223. (In Russ.)

25. Grechanyi S.A., Rodin V.A. Rainbow Ratio and Possibility of Introducing a Progressive Tax in Russia. Proceedings of Voronezh State University. Economics and management, 2008, no. 2, pp. 44–47. (In Russ.).

26. Tishchenko A.S. Study of Income Tax Impact on the Structure of Population Expenses based on Modeling. PhD (Econ.). Thesis. Moscow, 2008. 20 p. (In Russ.).

27. Vinokurova T.P. Tax Risk: Economic Essence, Methods of Analysis and Assessment, Directions of Their Improvement. Economics and Management, 2012, no. 4, pp. 103–110. (In Russ.).

28. Laskina L.Y., Vlasova M.S. Tax Risk as an Integral Part of Business Risk. Scientific journal NRU ITMO. Series “Economics and Environmental Management”, 2015, no. 1, pp. 121–130. (In Russ.).

29. Egorova O.Ya., Smirnova E.E. Upravlenie nalogovymi riskami v kompanii v usloviyakh ekonomicheskoi nestabil'nosti. Molodezhnyi nauchnyi forum: obshchestvennye i ekonomicheskie nauki. 2015, no. 2 (21), pp. 92–99. (In Russ.).

30. Macijauskas L., Maditinos I. D. Looking for Synergy with Momentum in Main Asset Classes. European Research Studies Journal, 2014, no. 17(3), pp. 3–16. DOI: 10.35808/ersj/422.

31. Polemis M. Panel Data Estimation Techniques and Mark Up Ratios. European Research Studies Journal, 2014, vol. 17, iss. 1, pp. 69–84. DOI: 10.35808/ersj/411.

32. Lykova L.N. A return to progressive personal income tax in the Russian Federation: some estimations. Journal of Tax Reform, 2018, vol. 4, no. 2, pp. 174–187. DOI: 10.15826/jtr.2018.4.2.051.

33. Popescu M.E., Militaru E., Stanila L., Vasilescu M.D., Cristescu A. Flat–Rate versus Progressive Taxation? An Impact Evaluation Study for the Case of Romania. Sustainability, 2019, vol. 11, iss. 22, art. 6405. DOI: 10.3390/su11226405.

34. Mattesini F., Rossi L. Monetary Policy and Automatic Stabilizers: The Role of Progressive Taxation. Journal of Money, Credit and Bank, 2012, vol. 44, no. 5, pp. 825–862. DOI: 10.1111/j.1538–4616.2012.00512.x.

35. Alessandrini D. Progressive Taxation and Economic Stability. The Scandinavian Journal of Economics, 2018, vol. 123, iss. 2, pp. 422–452. DOI: 10.1111/sjoe.12410.

36. Balatsky E.V., Ekimova N.A., Yurevich M.A. Macroassessment of Progressive Personal Income Tax Scale Introduction Effect. Municipal Academy, 2020, no. 3, pp. 80–88. (In Russ.).

37. Balatsky E.V., Ekimova N.A. Fiscal and Social Effectiveness Assessment of the Personal Income Tax Reform in Russia. Journal of Applied Economic Research, 2021, vol. 20, no. 2, pp. 175–193. DOI: 10.15826/vestnik.2021.20.2.008.