Введение. В настоящее время мир переживает процесс, получивший название глобальной геополитической инверсии (ГПИ) [Balatsky, 2014]. Данное явление связано с так называемыми циклами Дж. Арриги, перетоком мирового капитала в иную географическую юрисдикцию с соответствующей сменой государства–лидера планеты. Такой переходный период имеет множество особенностей, среди которых не последнее место занимает ломка сложившихся устойчивых представлений в разных сферах бытия. При этом сама смена режима воспроизводства капитала порождает огромное количество иллюзий и ментальных ошибок. Не является исключением из этого правила и глобальный рынок ведущих университетов, являющийся предметом изучения данной статьи.

Не удивительно, что в период глобальной геополитической инверсии с особой силой проявило себя такое социокультурное явление, как фейк [Лебедева, 2013]. Это позволило говорить о фейковой науке и фейковой экономике [Кирдина–Чэндлер, 2017], а в ряде случаев – о фейк–индустрии [Степанова, Манохина, 2019]. Обобщая представления об указанном явлении, можно говорить о возникновении устойчивого эволюционного тренда, состоящего в преднамеренном и непреднамеренном формировании фейковых ментальных стереотипов путем искажения информации о социальной реальности.

Вопреки одному из распространенных мнений о том, что передовые вузы страны выступают локомотивами ее экономического развития [Valero et al., 2019], мы придерживаемся прямо противоположного и не менее популярного взгляда, согласно которому вузы – это «вторичное» явление, возникающее как результат многолетнего успешного развития общества [Талеб, 2014; Hamdan et al., 2020]. Исходя из этого рынок университетов выступает в качестве запаздывающего, но очень информативного индикатора тех процессов, которые происходят в недрах различных государств. Обработка новых статистических данных о высшем образовании в виде международных рейтингов университетов позволяет оперативно получать «фотографии» национальных образовательных систем, что в свою очередь дает возможность делать выводы о ходе глобальной конкуренции разных геополитических сегментов мира.

Цель статьи состоит в рассмотрении общественных ментальных стереотипов о доминантах глобального рынка передовых университетов (РПУ), оценке их актуальности и дальнейшей жизнеспособности в условиях меняющегося миропорядка.

Методология и статистическая база исследования. Данная статья является продолжением начатой в 2017 г. работы по идентификации университетов мирового класса (УМК), которая выразилась в составлении двух специализированных международных топ–листов – Рейтинга УМК [1] и Рейтинга национальных университетских систем [2]; в настоящее время имеется три волны указанных рейтинговых продуктов – за 2017, 2019 и 2021 гг.

В дальнейшем мы будем пользоваться введенной ранее классификацией и кодификацией национальных университетов: У–1, У–2 и У–3 [Balatsky, Ekimova, 2019]. Группу У–1 образуют УМК [3], которые: а) входят в список топ–100 хотя бы по одному из имеющегося набора глобальных рейтингов университетов (ГРУ) и б) входят в список топ–50 не менее чем по 5 предметным рейтингам по данным рейтинговой компании QS. В группу У–2 входят вузы, претендующие на статус УМК: для них выполняется условие а), но не выполняется условие б). Группу У–3 составляют узкопрофильные УМК, для которых не выполняется условие а) и не в полной мере выполняется условие б). Каждый передовой вуз получает количественную оценку своих достижений на глобальном рынке, суммирование которых дает интегральную оценку национальных университетских систем; алгоритм расчетов и ранжирования раскрыт в [Балацкий, Екимова, 2018]. Данная классификация позволяет определить круг ключевых игроков РПУ и дать количественную меру их качества.

В прикладных расчетах использовались данные наиболее авторитетных ГРУ – Quacquarelli Symonds (QS), Times Higher Education (THE), Academic Ranking of World Universities (ARWU), Center for World University Rankings (CWUR) и National Taiwan University Ranking (NTU) [4]. Главными индикаторами проведенных расчетов выступают число вузов каждой группы, а также индексы «силы» конкретных университетов (H) и целых стран (W) [5].

Смысл исследования состоит в проверке правомерности нескольких социальных стереотипов относительно мировой университетской системы. Ниже будет показано, что некоторые «самоочевидные» представления нуждаются, по крайней мере, в серьезном уточнении. В более конкретной постановке задачей исследования является получение неожиданных выводов, которые опровергают сложившиеся стереотипы общественного дискурса в отношении существующей мировой и российской университетской системы.

Интрига исследования состоит в двойственности периода ГПИ и, в частности, 2017–2021 гг. Суть этой двойственности заключается в том, что, с одной стороны, в указанный период возникает турбулентность развития без явно выраженных трендов, с другой – обозначившиеся тенденции могут развиваться с невероятной скоростью. Это означает, что рассматриваемый 4–летний период несет в себе большой потенциал социальных и экономических неожиданностей, которые и предстоит идентифицировать.

Старые и новые геополитические центры рынка передовых университетов. Сегодня на фоне активного обсуждения ослабление гегемонии США [Lundestad, 2012] в общественном дискурсе доминирует три взаимосвязанных ментальных штампа: практически весь человеческий интеллектуальный потенциал сосредоточен в США; происходит постепенное перетекание этого потенциала в Азию; закат интеллектуальных достижений Европы либо уже состоялся, либо окончательно предрешен.

Идентификация элементов РПУ для укрупненных регионов мира дает табл. 1, которая позволяет более предметно рассмотреть сформулированные выше тезисы.

 В частности, для распределения УМК по миру характерна крайняя неравномерность. Например, Африка и Ближний Восток представляют собой своеобразную научно–образовательную пустыню, которая в обозримом будущем не сможет превратиться в оазис (табл. 1). Еще два центра – Австралия и Новая Зеландия, и Латинская Америка – не будут играть определяющей роли в силу того, что первый из них является образцовым, но неперспективным из–за удаленности от основных экономических контактов мира, а второй, будучи довольно перспективным, слишком молод, слаб и нединамичен, чтобы реализовать свой потенциал хотя бы в среднесрочной перспективе. На примере этих двух центров можно видеть «капризность» рынка УМК: изначально невыгодное географическое положение и исторически поздний старт в развитии ставят крест на интеллектуальном доминировании тех или иных регионов мира. В связи с этим наибольший интерес представляют три геополитических центра – Северная Америка, Объединенная Европа и Азия.

Таблица 1. Геополитические центры РПУ

Первый вывод, который вытекает из данных табл. 1, состоит в том, что сложившиеся центры УМК весьма консервативны и не склонны быстро менять свое местоположение. Стремительное экономическое развитие азиатского региона отнюдь не предполагает быстрой смены интеллектуального центра. И хотя потенциал североамериканского рынка УМК действительно уменьшается (за 4 года на 32,5 баллов по показателю W), главным бенефициаром этого процесса является европейский университетский рынок (24,4 балла или 75% перераспределяемых бонусов), а отнюдь не азиатский (8,1 балла или 25% перераспределяемого эффекта).

Сказанное позволяет в очередной раз поставить под сомнение пресловутый «закат Европы», предсказанный О. Шпенглером еще в 1918 г. [Шпенглер, 2009]. По прошествии более 100 лет можно видеть очередную попытку Европы перехватить интеллектуальную инициативу у США. Так, если в 2017 г. Европа имела на 5 УМК меньше, чем североамериканский центр, то в 2019 г. она уже обладала преимуществом в 1 университет, а в 2021 г. потенциал двух лидеров стал равным. Разрыв в качественном потенциале университетских систем (W) двух центров сократился с 2,0 до 1,6 раза. Если же рассматривать только США (без Канады) и Европу (без России), то соотношение УМК в 2021 г. оказывается в пользу последней – 36 против 40. Число УМК Азии за 4 года осталось неизменным.

Дополнительный свет на обсуждаемые вопросы проливает табл. 2, в которой приведены топ–результаты разных стран в двух направлениях – место в Рейтинге УМК и уровень научной диверсификации [6]. Последний момент особенно важен в связи с самим феноменом УМК, который предполагает создание учебно–исследовательского центра, в котором ведутся разработки на мировом уровне по многим научным направлениям. Как оказывается, можно говорить о границе научной диверсификации в 40 позиций, превышение которой говорит о поистине колоссальной концентрации интеллектуальных ресурсов: вхождение вузов в топ–50 по 41–46 предметным рейтингам означает успешную исследовательскую деятельность по 80–90% всего имеющегося на сегодняшний день научного спектра дисциплин (в QS в 2021 г. фигурировал 51 предметный рейтинг). Указанную границу преодолели только североамериканские и европейские университеты; азиатские вузы подошли к ней, но пока не могут превысить ее. Этот факт лишний раз высвечивает догоняющую модель азиатского геополитического центра УМК.

Таблица 2. Высшие достижения национальных научных систем ведущих стран мира в 2021 г.

Что касается занятия авангардных позиций в Рейтинге УМК, то здесь также просматривается определенная линия развития – в топ–20 списка входили только североамериканские и европейские университеты; азиатские вузы также до недавнего времени не могли войти в указанный топ–лист рейтинга. В 2021 г. данную границу «пробил» National University of Singapore, за последние 2 года переместившийся на 19 место, однако этот вуз, как и само государство Сингапур, является британским наследием и воплощает именно западные, а не восточные университетские традиции.

Возвращаясь к исходным ментальным стереотипам, можно констатировать их несоответствие реальности: значительная часть человеческого интеллектуального потенциала по-прежнему сосредоточена в Европе и имеет тенденцию к возрастанию, а число УМК в Европейских странах больше, чем в США; активного перетекания этого потенциала в Азию пока не наблюдается. Тем самым в общественном дискурсе присутствуют сильно искаженные представления и ожидания относительно истинного расклада интеллектуальных ресурсов ведущих геополитических центров мира.

Драматичные рокировки на азиатском рынке университетов. Вряд ли будет большим преувеличением утверждение, что в отношении азиатского региона характерны следующие представления: интеллектуальным авангардом Азии традиционно является Япония; китайский дракон проснулся и его интеллектуальная мощь набирает обороты; совокупные интеллектуальные успехи Азии в недалеком будущем превзойдут таковые в Америке и Европе.

Чтобы оценить истинность приведенных тезисов и лучше понять азиатский сегмент РПУ, рассмотрим табл. 3, из которой просматриваются следующие важные линии развития.

Во-первых, азиатский сегмент РПУ усиливает свои позиции, однако отнюдь не так динамично, как это зафиксировано в общественном сознании. За 6 лет число УМК в Азии не изменилось – имеющиеся перестановки вузов происходят преимущественно внутри азиатского региона. Доля Азиатского региона на немного выросшем рынке УМК с 2017 по 2021 гг. несущественно снизилась с 17,8% до 17,1%. Таким образом, интеллектуальные ресурсы пока еще не начали активной миграции на азиатский континент. Обратим внимание на то, что Дж. Арриги совершенно справедливо предсказывал перемещение центра мирового капитала в Азию [Arrighi, 1994], а С. Кирдина–Чэндлер показала на эмпирических данных «смену полюсов роста», т.е. цикла экономической активности западных стран в пользу не–западных [Kirdina–Chandler, 2019]. Однако вопреки этим глобальным сдвигам увеличение концентрации интеллектуального капитала мировой университетской сферы в Азии пока не просматривается.

Таблица 3. Сопоставление университетских систем стран Азии

Во-вторых, азиатский регион усиливает свои позиции на РПУ не глобально, а локально. Это означает, что все достижения на указанном рынке затрагивают крайне ограниченный круг стран. Если рассматривать Тайвань как часть Китая, то успехи университетской системы Азии сосредоточены в четырех государствах – Китае, Сингапуре, Японии и Южной Корее (22,6% территории континента). Остальные страны Азии пока никак не проявляют себя на данном поприще. Тем самым масштабная диффузия знаний и человеческого капитала в Азии пока отсутствует, а сектор УМК на 77,4% территории азиатского континента пока «спит» с неопределенными перспективами подъема. В этой связи примечательно, что Дж. Арриги в своей работе, говоря об азиатском центре капитала, старался избегать конкретизации [Arrighi, 2007], однако сегодня уже можно констатировать, что речь следует вести о Китае, а не об Азии вообще.

В-третьих, конкуренция стран на РПУ внутри азиатского региона принимает весьма драматичные формы. Например, Япония в 2017 г. занимала уверенно 1–е место в регионе. Однако через 4 года ситуация кардинально изменилась: Китай нарастил число УМК до 6 и осуществил окончательную интеграцию Гонконга, давшую ему еще 4 УМК, что позволило ему не просто занять первую позицию, но заметно оторваться от своих конкурентов. За эти годы по университетскому потенциалу W Япония пропустила вперед еще и Сингапур, с трудом сохранив небольшое преимущество перед Южной Кореей. Одновременно с этим видно «превращение» японских УМК в узкопрофильные вузы типа У–3. Тем самым традиционное мнение об абсолютном превосходстве японской университетской системы в Азии постепенно теряет свою истинность.

Надо сказать, что Япония вообще сегодня переживает глубокий социокультурный кризис, который еще более ясно проявляется при рассмотрении динамики ее места в Рейтинге национальных университетских систем [7]. Так, в 2017 г. она занимала 5–ю позицию в указанном списке, а в 2021 – опустилась на 10–ю. За это же время Китай шагнул с 8–го на 3–е место (табл. 2). Логично предположить, что подобные рокировки для Японии являются настоящей трагедией. Достаточно напомнить, что еще два десятилетия назад University of Tokyo, несколько раз подряд занимавший первые места в рейтинге университетов Азиатско–Тихоокеанского региона, мог позволить себе отказаться от дальнейшего участия в данном рейтинге из-за своего национального снобизма, предполагающего несопоставимость уровня образования и исследований в нем по сравнению с другими университетами региона [8].

Что касается перспектив интеллектуального лидерства Китая, то в этой связи уместно вспомнить концепцию А. Зиновьева, согласно которой любая социальная система имеет нижнюю и верхнюю эволюционную границу, в рамках которых данная система сохраняет свое качественное своеобразие [Зиновьев, 2004]. Китайское общество в полной мере подчиняется данному правилу и у него есть своя верхняя эволюционная граница. Интрига состоит в том, выше его граница, чем у Европы и Северной Америки, или ниже. Если учесть, что сущностью китайской культуры и ментальности является феномен заимствования, то пока нет никаких оснований полагать, что Китай превзойдет Европу и Америку.

Уместно вспомнить, что коммунистический строй Поднебесной формировался при непосредственном участии и под влиянием СССР [Панцов, 2001], а развитие ее атомной энергетики началось после того, как она получила от СССР в дар технологии создания атомной бомбы, атомных электростанций, авиационной и ракетной промышленности [Негин, Смирнов, 1997] [9]. Головокружительный технологический рывок Китай осуществил после создания Соединенными Штатами для него особого торгового режима, накачивания его экономики капиталом и современными производствами, а также после частичного копирования американских экономических институтов и заимствования иностранных технологий в результате промышленного шпионажа и тотального нарушения патентного права. Если к сказанному добавить тот факт, что 40% нынешних китайских УМК являются наследством Гонконга, который в свою очередь представляет собой скорее англо–американское творение, то вторичность нынешней интеллектуальной традиции КНР становится особенно очевидной.

Это означает, что несмотря на сегодняшние успехи и достижения, современное китайское общество пока не подарило миру прорывных инноваций, основанных не на базе существующих технологий, а на принципиально новых изобретениях. И вопрос, сумеет ли оно это сделать, остается открытым.

Возвращаясь к исходным тезисам раздела, подведем итоги: безоговорочное интеллектуальное и технологическое лидерство Япония в азиатском регионе практически закончилось и сегодня является скорее историческим воспоминанием, чем реальностью; Китай продемонстрировал впечатляющие интеллектуальные достижения, однако отсутствие аутентичных прорывных технологий не позволяет пока делать однозначные прогнозы о его дальнейшем развитии; интеллектуальные достижения высшего уровня в форме УМК характерны только для 23% территории азиатского континента, что исключает его интеллектуальную экспансию в обозримом будущем.

Разнообразие и непредсказуемость Европы. В отношении Европы чрезвычайно стойким является убежденность в абсолютном технологическом и интеллектуальном лидерстве Германии. На первый взгляд, такой взгляд на мир представляется вполне естественным и оправданным. Для его проверки рассмотрим данные табл. 4.

Таблица 4. Параметры университетских систем стран Европы

Как оказывается, положение Германии является весьма неоднозначным. Например, бросается в глаза, что среди стран континентальной Европы по числу УМК она была явным лидером в 2017 г. и еще больше укрепила свое положение в 2019 г. Однако в 2021 г. Германия «теряет» один УМК, а Голландия, наоборот, прибавляет 2 УМК и становится континентальным чемпионом. Параллельно обращает на себя внимание то, что по совокупному университетскому потенциалу W Германия с 4–го места в 2017 г. довольно уверенно переходит на 3–е место в 2019 г., почти сравнявшись со Швейцарией, а в 2021 г. резко отстает от нее. За период 2017–2021 гг. по показателю W Великобритания прибавила 7,7 балла, Швейцария – 4,1, Франция – 5,5, а Германия – только 2,5.

Сказанное позволяет утверждать, что Германия лишь с очень большой степенью условности может считаться лидером европейского сегмента РПУ. Более того, невольно напрашивается аналогия: Германия в Европе – это подобие Японии в Азии. Послевоенные ограничения в отношении этих двух стран и нынешняя глобальная геополитическая турбулентность обнажают проблемы их развития.

В целом Европа представляет собой бурлящий котел – разные государства демонстрируют различные тенденции с разворотами в развитии и неожиданными сюрпризами. Например, откровенные чудеса демонстрирует Швеция, которая за 4 года увеличила число УМК с 2 до 4. С лучшей стороны проявила себя Норвегия, «вырастив» национальный УМК и существенно улучшив свой университетский потенциал. Медленно, но верно улучшала качество своей образовательной системы Австрия, стойко удерживала свои достижения Финляндия. Вместе с тем такие страны, как Испания, Италия, Португалия и Ирландия, имеющие богатые университетские традиции, явно находятся в депрессии и никак не проявляют себя на РПУ. Такое положение дел позволяет говорить, что рынок УМК Европы находится в состоянии бифуркации – в ближайшие годы регион может с одинаковой вероятностью как резко усилиться, так и столь же резко ослабнуть.

В пользу развития событий в положительном направлении говорит то обстоятельство, что в Европе имеется достаточно большое разнообразие источников роста УМК, а пассивные страны обладают культурным потенциалом, позволяющим им быстро «проснуться». Так, в Азии на сегодняшний день имеется 4 страны (Тайвань условно считаем частью Китая), поставляющие УМК на мировой рынок, тогда как в Европе таких стран 11 (включая Россию).

Таким образом, более пристальный анализ данных о рынке европейских университетов показывает, что его страновыми драйверами выступают Великобритания и Швейцария, тогда как Германия пока не способна задавать вектор развития. В целом же Европу пока рано списывать со счета. В пользу этого тезиса говорит наличие на ее территории уникального опыта сочетания механизмов конкуренции и сотрудничества, которые позволяют, с одной стороны, университетам всех стран региона выступать в качестве единого целого, а с другой – не превращаться в однородную массу и не терять индивидуальную активность [Balatsky, Ekimova, 2019].

Кроме того, нельзя не отметить еще один значимый факт, который не позволяет говорить о «закате» Европы. Из табл. 2 видно существенное превосходство Европы по числу университетов группы У–3. Из них 25% – это узкопрофильные университеты, специализирующиеся в области искусства, дизайна, архитектуры и туризма. Аналогичный показатель по университетам США и Канады не превышает 17%.

В эпоху формирования роботомики – экономики, основанной на массовой автоматизации и роботизации, – и сопровождающего ее роста технологической безработицы акценты в области занятости, по мнению экспертов, смещаются в сферу созидания и творчества [10]. В связи с этим уже сегодня необходимо формировать новую когорту специалистов, а университетам осуществлять перенастройку и перепрофилирование в указанном направлении, поскольку в ближайшее десятилетие многие специальности могут оказаться просто–напросто невостребованными. Как видим, европейские университеты являются пионерами и драйверами данного процесса.

Латинская Америка и постсоветское пространство: за кем будущее? Помимо рассмотренных трех определяющих геополитических центров УМК на карте мира есть еще две «пустыни» (Африка и Ближний Восток), где таких структур вообще не существует, и две «тундры» (Латинская Америка и постсоветское пространство), где имеются единичные ростки подобного явления. В данном разделе рассмотрим зоны «тундры», которые, будучи периферией РПУ, имеют определенный потенциал и в будущем могут проявить себя с совершенно неожиданной стороны.

Как и ранее, обозначим исходное положение, нуждающееся в проверке: низкий и поздний старт стран Латинской Америки и, наоборот, относительно недавнее научно–технологическое могущество экс–СССР предопределяют тот факт, что на второй территории сосредоточен гораздо более впечатляющий интеллектуальный потенциал, чем на первой. Для проверки этого ментального стереотипа обратимся к табл. 5.

Несложно видеть, что уже в 2017 г. РПУ на территории Латинской Америки был более развитым по сравнению с территорией постсоветского пространства, на котором только одна Россия обозначала свое присутствие. Тем самым после распада СССР почти 24% его территории оказались принципиально исключенными из рынка УМК. Этот факт, строго говоря, не вызывает удивления, т.к. держателями УМК являются либо достаточно крупные страны, «оседлавшие» эффект масштаба, либо небольшие государства, имеющие уникальные исторические и геополитические преимущества. У республик бывшего СССР (кроме России) таких начальных условий не было, в связи с чем они и превратились в научно–образовательную пустыню.

Таблица 5. Параметры университетских систем стран Латинской Америки

О преимуществе Латинской Америки над постсоветским пространством позволяют говорить следующие факты.

Во-первых, по многим признакам перспективы рынка УМК в Латинской Америки лучше, чем на постсоветском пространстве. Например, свое присутствие в международных рейтингах университетов обозначило пять стран из первого региона и лишь одна страна из второго. При этом Колумбия, которая довольно агрессивно проявляется себя на РПУ, по численности населения больше любой страны бывшего СССР; аналогичная ситуация характерна для Аргентины. Есть все основания предполагать, что в ближайшие 7–10 лет эти два латиноамериканских государства смогут создать свои УМК, чего не скажешь ни об одном постсоветском государстве (кроме России).

Во-вторых, если и есть хоть какие-то перспективы построения рынка УМК на постсоветском пространстве, то только у России. У нее для этого имеются объективные – территориальные, демографические и историко–культурные – факторы в отличие от других стран бывшего СССР, у которых нет ни необходимого человеческого капитала, ни исторических и географических предпосылок.

Рассмотрение дел изнутри позволяет глубже понять, почему социальный штамп в отношении двух регионов устарел и требует корректировки. Для этого обратимся к данным табл. 6, в которой сравниваются ключевые характеристики УМК Бразилии, Мексики и России и используются следующие обозначения: R – число предметных рейтингов системы QS, в который вуз фигурирует в списке топ–50 (коэффициент научной диверсификации); N – порядковый номер вуза в Рейтинге УМК [11].

Таблица 6. Параметры УМК Латинской Америки и России

Из приведенной табл. 6 наглядно видно следующее.

Во-первых, научная диверсификация мексиканского и бразильского УМК в 2 раза выше, чем у российского. Тем самым на территории указанных стран задача по концентрации в одном месте разнообразных научных направлений и исследователей самого высокого класса решается неизмеримо более успешно, чем в России. Этот вывод является не просто неприятным, но и весьма «опасным» для нашей страны. Так, «границей отсечения» в алгоритме идентификации УМК была принята отметка R=5. Это указывает на то, что LMSU имеет очень слабые позиции в рассматриваемом турнирном списке и в любой момент рискует утратить свой высокий статус. Бразильский USP и мексиканский UNAM, наоборот, преодолевают границу диверсификации с большим запасом, что делает их позиции в рейтинге достаточно надежными.

Во-вторых, динамичность продвижения в Рейтинге УМК латиноамериканских USP и UNAM неизмеримо выше, чем LMSU. Например, бразильский USP сегодня находится на 67 месте, что несет в себе важную симптоматику. Дело в том, что весь список УМК может быть условно разделен некой эмпирической «границей надежности» – первые 70 вузов и остальные. Первая группа университетов характеризуется относительно низкой волатильностью смены рейтинговых мест и практически гарантированно остается в Рейтинге УМК; остальные демонстрируют высокую неустойчивость своих достижений и выступают в качестве претендентов на вытеснение из списка и замещение другими вузами. На этом фоне колебания LMSU в границах 99–107 являются признаком отсутствия у него внутренних резервов для значимого продвижения в рейтинге.

В-третьих, международные ранкеры иногда дают сильно искаженные оценки, исправление которых требует значительного времени. В этой связи характерна история мексиканского UNAM, который, как видно из табл. 7, уже в 2017 г. имел уровень диверсификации больший, чем некоторые вузы первой полусотни ГРУ и, тем не менее, систематически игнорировался основными игроками рынка ранкеров. Только в 2021 г. ГРУ QS определил его на замыкающее 100–е место и тем самым дал возможность войти в разряд УМК. Сказанное показывает, что более оперативную оценку дают предметные рейтинги глобальных ранкеров, тогда как ГРУ являются более консервативными маркерами. Сам случай мексиканского UNAM имеет большое значение: с одной стороны, он показывает двухступенчатую стратегию вхождения вузов в число лидеров (через предметные рейтинги в ГРУ), с другой – он задает прецедент и меняет отношение международного экспертного сообщества к латиноамериканскому региону. В связи с этим можно рассчитывать, что при наличии заметных успехов у ведущих университетов Аргентины и Колумбии они будут признаны быстрее, чем это произошло со столичным вузом Мексики.

Подводя итоги данного раздела, акцентируем внимание на том факте, что представления об отсталости Латинской Америки и существенном превосходстве стран постсоветского пространства уже не столь неопровержимы и однозначны.

Внутрироссийские предрассудки и заблуждения. Последний штрих, который остается нанести на общую картину об РПУ, касается российской университетской системы и ее потенциала. Здесь также имеется определенный устоявшийся стереотип, предполагающий наличие в стране скрытых возможностей, которые могут проявить себя при определенном стимулировании со стороны властей. Данное представление поддерживается и инициативами российского правительства, которое запускает разные программы поддержки отечественных университетов (Проект 5–100, Приоритет 2030).

Для проверки указанных общественных ожиданий рассмотрим данные табл. 7, изучение которой наводит на следующие мысли.

Современные УМК представляют собой объекты, в которых сконцентрирована исследовательская деятельность на самом высоком, мировом уровне по многим научным направлениям. Это свойство УМК является очень важным и сложно выполнимым. Узкопрофильные институты, работающие на самом высоком уровне, имеются во многих странах, тогда как произвести интеграцию множества разнородных научных направлений в одном заведении удается очень редко. Стабильность позиций вуза в международных рейтингах говорит о естественности и неслучайности его успеха; в противном случае возникают вопросы о причинах сбоев в динамике. Неудивительно, что попытки создания УМК «с нуля» редко приводят к успеху, т.к. довольно трудно чем-либо компенсировать длительный процесс организации работ творческих коллективов.

Исходя из сказанного, можно констатировать, что единственный УМК России – LMSU – не обладает перечисленными качествами. Стабильно вуз входит в топ–50 предметных рейтингов только по четырем направлениям – современным языкам, лингвистике, математике и физике. Остальные направления являются «бегающими». Например, в 2017 г. LMSU имел хорошие позиции в сфере индустрии досуга, но потом упустил их, компенсировав утрату достойным местом по философии. Аналогичным образом университет удерживал в 2017–2019 гг. неплохие позиции по информатике, но в 2021 г. вылетел по этому направлению из списка топ–50, компенсировав это попаданием в число лидеров по инженерному делу в нефтяной промышленности. Подобная смена успехов и провалов на фоне крайне узкого круга дисциплин, в которых LMSU устойчиво доминирует, делает его положение очень ненадежным. В любой момент единственный УМК страны может лишиться своего статуса, а восстановить его будет чрезвычайно трудно, учитывая настойчивость конкурентов.

Нельзя не отметить и самого масштаба научной диверсификации российского УМК: в 2021 г. проигрыш в 7,7 раза канадскому University of Toronto (6 предметных рейтингов против 46) и в 2 раза мексиканскому UNAM (6 против 12).

Таблица 7. Динамика рейтинговых параметров ведущих вузов России

Помимо LMSU в России имеется еще 8 вузов, которые обозначили свое присутствие в топ–50 предметных рейтингов, однако ни один из них пока не может претендовать на роль УМК в обозримой перспективе. Из всех этих учреждений только HSE University стабильно улучшал свои позиции, попав в топ–50 по двум предметам – политологии и социологии. Однако даже этот успех HSE University пока не прошел тест на устойчивость, не говоря уже о том, что число таких предметов надо увеличить хотя бы в 3 раза.

Определенную стабильность в своих областях демонстрируют Moscow P.I. Tchaikovsky Conservatory, St.Petersburg Mining University и National University of Science and Technology MISIS, однако они изначально создавались как узкопрофильные заведения и ожидать от них последующей диверсификации нельзя. Успех других четырех вузов не подлежит оценке на устойчивость в силу нехватки данных.

Примечательным является тот факт, что до 2020 г. LSMU, HSE University и присоединившийся к ним в 2018 г. MGIMO University занимали по направлению политология места гомогенной группы 51–100. Публикация в рейтинге QS университетов, занимающих указанные места, в алфавитном порядке порождала иллюзию доминирования LSMU над своими конкурентами. Однако детальный анализ параметров рейтингования и расчет итогового балла согласно методике QS показал, что, начиная с 2018 г., HSE University не только уверенно лидировала среди трех рассматриваемых университетов, но и постоянно наращивала отрыв от своих ближайших конкурентов, что в конечном счете позволило данному вузу в 2020 г. преодолеть барьер в топ–50 и оказаться в числе мировых лидеров. В 2021 г. произошла еще одна знаковая рокировка: в число лидеров топ–50 вошел MGIMO University, заняв 41 место и опередив закрепившегося на 45 месте HSE University.

Таким образом, проверка российской университетской системы в рамках правительственной инициативы Проект 5–100 по критериям ГРУ показала ее чрезвычайно низкую международную конкурентоспособность. Это заставляет нас переосмыслить тезис о наличии у России серьезных научных и интеллектуальных резервов.

Заключение: к отказу от ложных стереотипов. Рассмотренные факты относительно развития РПУ показали, что мир изменился, следовательно, нужно пересматривать устаревшие представления о нем. Однако для таковых должны быть серьезные основания, которые на практике часто не подтверждаются. Так, североамериканские университеты США и Канады по–прежнему являются эталонами научной диверсификации и продуктивности; ни одной стране мира пока не удалось превзойти лучшие вузы Северной Америки, хотя прежнее доминирование этого региона ослабевает. Как это ни парадоксально, но пресловутый «закат Европы», который многим представляется самоочевидным, откладывается на неопределенный срок; более того, именно европейские университеты идут в авангарде подготовки кадров для постиндустриального общества. Рынок УМК Азии пока далек от того, чтобы превратиться в самобытный аутентичный феномен, будучи лишь результатом успешно реализованной «модели копирования» западных образцов, хотя отдельные достижения региона не могут не впечатлять.

Неожиданным и неприятным является вывод о превосходстве РПУ Латинской Америки над странами постсоветского пространства. Бывший СССР дал только одного игрока рынка УМК – Россию. Однако последняя находится отнюдь не на пике своих возможностей, имея лишь один признанный УМК (LMSU), не отличающийся устойчивостью своих научных достижений. Еще 8 вузов страны пока только обозначили свое присутствие в предметных рейтингах. Опыт Мексики, чей столичный университет долго не признавался международным экспертным сообществом, несмотря на его более чем впечатляющие успехи в предметных рейтингах, показывает, что даже при самых благоприятных обстоятельствах эта же участь ожидает и российские вузы, что еще больше задержит их выход в лидеры.

Несмотря на указанные обстоятельства, было бы неверным считать, что Россия потерпела полное и окончательное фиаско в борьбе за место на рынке глобальных университетов.

Во-первых, нельзя игнорировать тот факт, что Россия достаточно поздно подключилась к мировому тренду по построению УМК, начавшемуся еще в конце прошлого века: государственное финансирование специальных программ в Канаде началось в 1989 г., в Дании – в 1991 г., Финляндии – в 1995, Китае – в 1996, Японии – в 2002, Австралии и Норвегии – в 2003, Германии – в 2006. Россия присоединилась к данной инициативе только в 2008 г. [Салми, Фрумин, 2013].

Во-вторых, несмотря на то, что цели Проекта 5–100 достигнуты не были, он позволил провести глобальную инвентаризацию российской университетской системы, пересмотреть подходы к развитию отечественных вузов, заявить о себе на международной арене. Тем самым лучшие вузы России впервые за четверть века существования страны перестали быть «невидимыми» для международного информационного пространства.

В-третьих, в деле формирования УМК Россия, осознавая это или нет, следует ступенчатой стратегии, когда сначала решается задача попадания в менее претенциозный пул передовых вузов (топ–50 предметных рейтингов), а потом за счет постепенной научной диверсификации вузы перемещаются к нижней границе топ–100 ГРУ с окончательным ее прохождением и попаданием в разряд по-настоящему передовых университетов мира. Тем самым Россия пока реализует только первую часть означенного пути, подготавливая основу для дальнейших достижений. Реалистичность таковых демонстрирует Китай, который относительно быстро прошел все этапы «пути к УМК» и сегодня занимает вполне достойное место на РПУ.

Нельзя не упомянуть еще один важный аспект конкурентной гонки университетов. Прежде всего, мир разделился на две группы стран – те, которые включились в пресловутую гонку, и те, которые по разным причинам ее игнорируют. Россия попадает в первую группу, причем традиции командной экономики приводят к тому, что все благие начинания быстро бюрократизируются и переходят в имитационный режим. В этих условиях превалирующее значение приобретают позитивные рапорты вузов и чиновников вышестоящим властям о своих выдающихся достижениях, что затрудняет диагностику истинного положения вещей, идентификацию организационных ошибок и их своевременную корректировку. При этом остается не до конца понятным реальный потенциал российских вузов – то ли он действительно крайне низок (даже по сравнению со странами Латинской Америки), то ли он не так уж и мал, но его неумелая организация нынешней бюрократией не позволяет ему реализоваться в полной мере. На наш взгляд, у России по-прежнему остаются шансы на научный рывок, однако время работает не на нее.

Список литературы

Arrighi G. The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Origins of Our Times. London, New York: Verso, 1994.

Arrighi G. Adam Smith in Beijing: Lineages of the Twenty–First Century. London, New York: Verso, 2007.

Balatsky E.V. Prerequisites for global geopolitical inversion // Economic and social changes: facts, trends, forecast. 2014. No. 2(32). P. 28–42.

Balatsky E.V., Ekimova N.A. Geopolitical Meridians of World–Class Universities // Herald of the Russian Academy of Sciences. 2019. Vol. 89. No. 5. P. 468–477.

Balatsky E.V., Ekimova N.A. Global Competition of Universities in the Mirror of International Rankings // Herald of the Russian Academy of Sciences. 2020. Vol. 90. No. 4. P. 417–427.

Hamdan A., Sarea А., Khamis R., Anasweh M. A causality analysis of the link between higher education and economic development: empirical evidence // Heliyon. 2020. Vol. 6. Iss. 6. Article 04046.

Kirdina–Chandler S.G. Western and non–Western economic institutional models in time and geographical space // Terra Economicus. 2019. Vol. 17. No. 1. P. 8–23.

Lundestad G. The Rise and Decline of American “Empire”. Power and its Limits in Comparative Perspective. New York, NY: Oxford University Press, 2012.

Valero A., Reenen J.V. The economic impact of universities: Evidence from across the globe // Economic of Education Review. 2019. Vol. 68. P. 53–67.

Балацкий Е.В. Университетские эндаументы и конкурентоспособность российских вузов. М.: Буки Веди, 2017.

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. Опыт идентификации университетов мирового класса // Мировая экономика и международные отношения. 2018. Т. 62. №1. С. 104–113.

Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. СПб.: Издательский Дом «Нева», 2004.

Кирдина–Чэндлер С.Г. Радикальный институционализм и фейковая экономика в XXI веке // Journal of Institutional Studies. 2017. Том 9. №4. С. 6–15.

Лебедева И.В. Фейк как социокультурное явление современного общества // Гуманитарные исследования. 2013. №2(46). С. 157–164.

Негин Е.А., Смирнов Ю.Н. Делился ли СССР с Китаем своими атомными секретами? // Наука и общество: история советского атомного проекта (40–50 годы) / Труды международного симпозиума ИСАП–96. М.: ИздАТ, 1997.

Панцов А.В. Тайная история советско–китайских отношений. Большевики и китайская революция (1919–1927 гг.). М.: ИД «Муравей–Гайд», 2001.

Степанова Т.Е., Манохина Н.В. Фейковая экономика: истина где-то рядом // Креативная экономика. 2019. Том 13. №3. С. 433–448.

Салми Д., Фрумин И.Д. Как государства добиваются международной конкурентоспособности университетов: уроки для России // Вопросы образования. 2013. №1. С. 25–68.

Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1 Образ и действительность. Минск: Попурри, 2009.

Талеб Н.Н. Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса. Москва: КоЛибри, Азбука–Аттикус, 2014. 768 с.