1. Введение

На сегодняшний день Россия делает титанические усилия по преодолению технологического отставания от развитых стран мира. Эта стратегия в той или иной мере и форме реализуется с 2000 г. после прихода к власти Владимира Путина. Однако успехи в этом направлении если и есть, то очень локальные. Все эти годы развивался и модернизировался энергетический сектора экономики – нефте–, газо– и угледобыча, атомная энергетика. Однако самолетостроение восстановить не удалось, космическая отрасль также деградирует, микроэлектроники в стране практически нет. Одновременно с этим в число технологических лидеров вошли Южная Корея и Китай, что в условиях глобальной политической турбулентности генерирует в адрес России очень серьезные вызовы. В этой ситуации не подлежит оспариванию необходимость срочной и масштабной технологической модернизации отечественной экономики.

Однако большое число западных и российских аналитиков считает, что причина всех технологических неудач России коренится в жесткой, несменяемой власти, отсутствии современных рыночных отношений и нехватке конкуренции между экономическими агентами. Вместе с тем совершенно очевидно, что сильная центральная власть имманентна самому существованию России; исторический опыт показывает, что любые демократические послабления в стране заканчиваются плачевно – горбачевская демократизация привела к крушению СССР, ельцинская демократия поставила Российскую Федерацию на грань распада и т.п. В связи с этим необходим поиск своего пути эффективной технологической модернизации страны. Цель данной статьи – рассмотреть закономерности построения рынка инноваций и возможностей государства и центральной власти эффективно вмешиваться в этот процесс.

2. Власть и конкуренция: дискуссии о взаимосвязи

Согласно доминирующим экономическим концепциям, национальный экономический рост имеет тесную связь с политическим режимом страны, а также уровнем конкуренции на внутренних рынках. Так, в 1994 г. Роберт Барро и Ли Джонхва, исследуя факторы ускорения экономического развития широкой выборки стран, обнаружили, что демократический строй наравне с высоким уровнем экономической свободы продуцирует устойчивый положительный эффект (Barro, Lee, 1994). В дальнейшим эти выводы были подтверждены в различных исследованиях (например, (Hanke, Walters, 1997; Heckelman, 2000)); более того, эмпирические расчеты показали акселерацию совокупной производительности факторов производства и увеличения объема инвестиций за счет роста экономической свободы (Ayal, Karras, 1998). Изменение выборки стран или периода наблюдений в более современных работах вновь и вновь подтверждало полученные ранее заключения: экономическая свобода, низкая монополизация в сочетании с обеспечением политических прав и соблюдением гражданских свобод являются необходимым залогом продуктивного роста национальной экономики (Ahmadpour, JafariSamimi, Refaei, 2013; Ahmed, Ahmad, 2020).

В то же время некоторые прикладные расчеты показали нелинейную зависимость темпов роста экономики и уровня демократичности стран. Поразительно, но автором одной из первых работ в этом направлении также выступил Роберт Барро. Ему удалось обнаружить ∩–образную связь между типом режима и экономическими показателями; максимизация последних приходилась на режимы умеренной демократии («эффект Барро») (Barro, 1996). В качестве объяснения этой закономерности приводят следующие доводы. При автократическом режиме правящая партия для сохранения власти предоставляет ренту относительно малочисленной группе лиц. В результате размер государства (число бенефициариев власти) весьма невелик, что поддерживает высокие уровни потребления и инвестиций. Однако по мере перехода страны к демократическому режиму участие населения в политической жизни возрастает, а выживание правящей элиты становится зависимым от количества предоставляемых общественных благ. Следовательно, размер государственного аппарата (т.е. число бенефициариев власти) увеличивается по мере роста демократического процесса, и это, в конечном счете, может вытеснить частное потребление и инвестиции, а затем тлетворно повлиять на экономический рост и технологический прогресс (Plumper, Martin, 2003). Наоборот, авторитарные политические режимы не могут обеспечивать полноценного экономического развития страны, поскольку тратят слишком большие ресурсы на сохранение и безопасность собственной власти (Adom, 2016).

Вокруг оптимальной концентрации фирм на национальных рынках также возникли яростные споры среди экономистов. Так, с одной стороны, рост производительности связан с увеличением размера фирмы, а присутствие на рынке крупных предприятий увеличивает инвестиции, затраты на НИОКР и запускает эффект масштаба, что положительно влияет на экономический рост и инновационный рынок (Desmet, Parente, 2012). С другой стороны, недостаточный уровень конкуренции приводит к уничтожению у рыночных игроков стимулов к совершенствованию своей продукции и технологий. В современных исследованиях обнаруживается все больше подтверждений промежуточной позиции, в свое время обозначенной Кеннетом Эрроу: конкуренция необходима для стимулирования инвестиций, но слишком большая конкуренция не позволяет накопить достаточную прибыль для финансирования инноваций (Arrow, 1972).

При этом оба фактора – степень демократичности режима и уровень конкуренции – обычно рассматриваются в качестве параллельных и не зависимых друг от друга явлений. Технически это означает, что эконометрические модели демонстрируют зависимость экономического роста от каждого из них по отдельности. В этом разделении может скрываться существенное упрощение действительности. По мнению Дарона Аджемоглу, любая экономическая система и экономическая политика в стране, такая как, например, либерализация экономики, встроена в более крупную политическую систему, которая формирует экономические институты, ведущие к экономическому развитию и определенному распределению доходов. Различные типы политического режима могут по-разному влиять на функции рыночных и экономических институтов, и, следовательно, эффект экономических реформ будет в значительной степени зависеть от характера политической системы (Acemoglu, Johnson, Robinson, 2005). Взаимосвязь структуры рынка и режима политической системы иллюстрируется двумя ставшими классическими тезисами (Teachout, Khan, 2014):

– экономическая деятельность строго регулируется законодательно (в частности, нормами антимонопольной политики). Сложившаяся структура национального рынка выступает результатом политических решений, ограничивающих или, наоборот, либерализующих действия экономических агентов;

– рыночная власть имеет непосредственное воздействие на граждан страны. Постоянно увеличивающийся размер корпораций подрывает демократическое самоуправление, оказывая непропорционально большое влияние на государственных деятелей. На конкурентных же рынках свобода выбора между покупателями и продавцами ограничивает власть любого участника экономических процессов. И наоборот, на высококонцентрированных рынках несколько доминирующих компаний могут иметь достаточно власти, чтобы сдерживать и даже полностью контролировать действия остальных экономических агентов, а также политиков, имеющих отношение к этому рынку.

Данная дискуссия не имеет логического завершения. Ясно только одно: избыточная конкуренция способна разрушать экономику, равно как и ее полное отсутствие. Для России этот вывод является особенно актуальным, т.к. на протяжении всей ее истории имело место почти неограниченное самодержавие в различных формах, следовательно, массового и общенародного рынка инноваций в ней никогда не было. Что можно сделать в данной ситуации?

Для ответа на поставленный вопрос мы сначала рассмотрим модель технологического прогресса с учетом фактора централизации власти и уясним, каким образом рынок инноваций сопрягается с инновационной политикой государства. Затем мы рассмотрим современные организационные подходы к технологическому лидерству и покажем направление недоиспользования российскими властями мобилизационных возможностей государства.

3. Теоретическая модель скачкообразной технологической модернизации российской экономики

Анализ 300-летней истории технологического развития России позволяет говорить о реализации ею так называемой скачкообразной модели, когда периоды поразительного успеха в деле создания и освоения технологий сменяются длительными периодами откровенного технологического застоя (Грэхэм, 2014). Подобная модель развития, с одной стороны, является абсолютно уникальной в истории человечества, с другой – явно аномальной. В связи с этим указанная специфика российской экономики требует системного объяснения. Таковое пытается дать Лорен Грэхем в своей фундаментальной работе (Грэхэм, 2014). Суть его концепции сводится к отсутствию в России культуры предпринимательства. Например, россияне являются прекрасными учеными и изобретателями, но совершенно негодными предпринимателями, которые призваны внедрить все технические разработки в жизнь. По мнению Грэхема, в России не сложилась инновационная культура из-за недостатки политической демократии, слишком авторитарного руководства страной и избыточной централизации системы государственного управления. На наш взгляд, с таким объяснением вполне можно согласиться, однако оно все-таки оставляет в стороне периоды технологического расцвета страны. Чем вызваны эти временные успехи?

Для восполнения указанного теоретического пробела нами введено понятие инновационной амбивалентности государства (власти), которое состоит в том, что при плохом государственном правителе (правительстве) власть не участвует или участвует крайне пассивно и неправильно в технологическом развитии страны; приход к власти прогрессивного правителя-реформатора вся мощь централизованного государственного аппарата начинает активно содействовать технологическому росту (Балацкий, Екимова, 2020).

Чтобы проверить логику Грэхема и нашу гипотезу об инновационной амбивалентности власти, попытаемся смоделировать процесс технологического развития. Для этого в качестве точки отсчета воспользуемся известной моделью Майкла Кремера (Kremer, 1993, p. 685):

                                                                    (1)

где T – технологический уровень системы (страны); N – численность населения страны; k – средний коэффициент инновационности населения; t – время.

В соответствии с логикой уравнения (1) в долгосрочном историческом периоде имеет место следующая простая связь: высокая численность населения ускоряет технологический рост, так как она увеличивает число потенциальных изобретателей. Следовательно, чем больше людей, тем больше тех, которые достаточно удачливы и сообразительны, чтобы предложить новые идеи. В более поздней интерпретации логическая цепочка имеет следующий вид: технологический рост – рост «потолка» несущей способности территории (расширение экологической ниши) – демографический рост – больше людей – больше потенциальных изобретателей – ускорение технологического роста – ускоренный рост несущей способности территории (емкости среды) – еще более быстрый демографический рост – ускоренный рост числа потенциальных изобретателей – еще более быстрый технологический рост и т.д. (Гринин, Коротаев, 2009, с.138).

Однако такая модель является явно слишком упрощенной и противоречит концепции Грэхема, который считает, что технологический прогресс зависит не только (и не столько!) от изобретательности людей, сколько от их деловой предприимчивости. В связи с этим мы предлагаем несколько иную модель, в которой отдельно учитываются качества изобретательности и предпринимательства доминирующего этноса. Тогда модель (1) преобразуется в следующие два дифференциальных уравнения:

                                                                       (2)

                              (3)

где I – уровень (число) изобретений (инноваций) страны в году t; P – технологический уровень экономики страны (например, средняя производительность труда); V – уровень (сила) централизации власти в стране; k>0 – средний коэффициент изобретательности населения; g>0 – средний коэффициент предпринимательской активности населения, проявляющейся во внедрении имеющихся изобретений; γ>0 – автономный темп технологической деградации (морального и физического устаревания и выхода из строя) производственной системы; α – степень участия власти в технологической модернизации страны; N – численность работающего населения страны; t – время.

Кратко прокомментируем записанные уравнения.

Согласно уравнению (2) число изобретений определяется численностью активного (работающего) населения, т.е. потенциальных изобретателей, и креативностью населения, т.е. численностью реальных изобретателей, составляющих, как правило, малую долю от их потенциального числа; разумеется, накопленное число изобретений способствует обучению изобретательской деятельности и ведет к самовозрастанию числа изобретений.

Согласно уравнению (3) технологический уровень национальной экономики напрямую не связан с изобретательской активностью, как это постулируется у Кремера, а опосредованно складывается из трех составляющих: первая связана с выбытием, устареванием и потерей своих качеств существующих технологий с течением времени (т.е. речь идет о спонтанной технологической диссипации, являющейся тривиальным проявлением закона роста энтропии); вторая предполагает позитивную активность власти, которая предпринимает централизованные действия для технологической модернизации страны, исходя из своего властного потенциала; третья учитывает самостийные рыночные процессы создания и реализации имеющихся изобретений. Последний компонент заслуживает особого обсуждения, так как он предполагает, что активность рынка инноваций зависит от потенциального числа предпринимателей, т.е. активного населения страны, от средней склонности к предпринимательству, позволяющей учесть число реальных бизнес-участников рынка, и от свободы рынка, которая обратно пропорциональна властному диктату. Тем самым сильная центральная власть выступает в роли двуликого Януса: с одной стороны, она подавляет все рыночные процессы и конкуренцию, следовательно, и инновационный рынок, с другой – она может напрямую участвовать в создании технологических инноваций. Иными словами, все зависит от властной элиты, чем и обусловлено свойство инновационной амбивалентности. Данное свойство власти в модели задается параметром α, т.к. он, строго говоря, не является постоянным во времени и может принимать как положительные (участие в создании инноваций), так и отрицательные (создавать помехи инновациям) значения.

Модель (2)–(3) позволяет имитировать технологическое развитие разных стран в зависимости от изобретательской и предпринимательской склонности их населения и от силы и активности центральной власти. Неким базовым положением для нас служит то обстоятельство, что избыточная централизация российской власти имманентна самому российскому государству, беря свое начало в его географической специфике. Россия – страна с огромной территорией и холодным климатом. Сила вертикали власти V напрямую зависит от площади территории государства: чем больше территория, которую необходимо контролировать, тем сильнее должна быть центральная власть, чтобы не допустить распада страны. В данном случае мы исходим из того, что существуют естественные центробежные силы, которые направлены на обособление отдельных регионов в качестве самостоятельных государств, а также всегда имеется опасность завоевания государствами–соседями части российской территории. Кроме того, сложные климатические условия создают угрозы и риски, требующие перераспределительных процессов между регионами страны, что может эффективно осуществляться только при сильной центральной сласти.

Скачкообразность и неравномерность технологического развития России обеспечивается периодической сменой значения параметра α. При его росте технологическое могущество страны растет, при его уменьшении – происходит замедление технологического прогресса. Таким образом, модель (2)–(3), с одной стороны, является естественным обобщением классической модели Кремера, с другой – учитывает ключевые элементы теории Грэхема, с третьей – содержит в себе свойство инновационной амбивалентности власти. Так как модель (2)–(3) направлена, прежде всего, на выявление скачкообразных эффектов в странах в жесткой центральной властью, то в дальнейшем будем ее называть Jump–моделью или коротко – J–моделью.

4. Эмпирические наполнение и калибровка J–модели

Для иллюстрации описанных выше эффектов рассмотрим эмпирическую основу модели J–модели. Прежде всего, сфокусируемся на гипотезе о высокой креативности и изобретательности россиян. Имеющиеся по этому поводу данные являются весьма скудными и ненадежными, в связи с чем делать обобщенные выводы на их основе нельзя. Тем не менее, в период 1801–1825 гг., когда осуществлялись фундаментальные открытия, заложившие основу последующего развития цивилизации, ознаменовался действительно очень высокой творческой активностью русских. Так, вычисленный на основе имеющихся данных и уравнения (2) усредненный коэффициент k за указанный период составил: для России – 0,1429, для США – 0,0628, для Германии – 0,0694. Таким образом, Германия совсем ненамного превосходила США, тогда как Россия на тот момент – в 2,3 раза. В дальнейшем данные пропорции нарушаются и становятся крайне нестабильными, в связи с чем остановимся на приведенных цифрах и вслед за Грэхемом предположим, что потенциально изобретательские способности россиян примерно в 3 раза превосходят таланты американцев. В связи с этим откалиброванное значение для США полагается k=0,00000000005, а для России k=0,00000000015. Тем самым Россия по данному параметру имеет перед Соединенными Штатами определенную фору. В дальнейшем модельные расчеты будем проводить только для двух стран – США и России.

Параметр технологической диссипации условно взят для обеих стран 0,3, хотя его конкретная величина не имеет принципиального значения. В отношении коэффициента предпринимательства g имеющиеся данные подтверждают гипотезу Грэхема: доля населения, намеренного заниматься предпринимательством, в России составляет 3,1, в США – 9,9, в Германии – 5,7%. Таким образом, по данному показателю США превосходят Россию в 3,2 раза, в связи с чем откалиброванный коэффициент предпринимательства для России составляет g=0,00000000005, а для США – g=0,00000000016. Индекс централизации власти нами рассчитывался путем вычитания из максимального значения Индекса демократии [1] D (10 баллов) значений данного индекса для США (7,96) и России (3,11); в итоге для США V=10–D=2,04, а для России – V=10–D=6,89. В данном случае реализуется тривиальный принцип: чем сильнее и жестче центральная власть, тем меньше в стране демократических основ и свобод.

Начальные значения выбирались следующим образом. Вместо всего населения учитывалась только численность занятых, которые действительно могут придумать что-то новое; неработающее население вряд ли может на это претендовать. В связи с этим для России N=70 млн чел., а для США – N=142 млн чел. Число инноваций для России взяли условное значение I=1000, а для США – I=2030, исходя из того, что удельное число инноваций в двух странах одинаковое. Производительность труда по последним данным для России составляет P=24,1 тыс. долл., а для США – P=64,2 тыс. долл. [2]

Для обеих стран мы рассматривали два принципиально разных сценария: рыночный, в котором участие государства в обеих странах отсутствует, т.е. α=0; форсированный, в котором государство оказывает на протяжении определенного 10-летия помощь рынку во внедрении технологических инноваций, причем для России α=0,15, а для США – α=1,5. Для более тщательного прощупывания возможностей центральной власти Российской Федерации рассматривался еще один – третий – сценарий, который условно можно назвать мобилизационным, когда участие государства в инновационных процессах усиливается очень сильно – α=0,35; такой вариант активности центральной власти связан с чрезвычайными обстоятельствами.

Для повышения операциональности J–модели дифференциальные уравнения (2) и (3) использовались в разностной форме:

                                                                            (4)

                                    (5)

Окончательным результатом проведенных модельных расчетов выступали темпы роста производительности труда ∆P/P; для модельных расчетов по США в уравнении (5) использовался калибрующий коэффициент 0,1, на который домножалась правая часть (5) для обеспечения сопоставимости (единого масштаба) выходных данных по двум странам. Важным моментом моделирования является неизменная численность населения. Данное упрощение легко преодолевается, однако введение этого фактора усложняет понимание полученных результатов, тогда как его фиксация позволяет получить более «чистые» результаты.

Для определенности и реалистичности анализа будем предполагать, что исходная точка расчетов начинается в 2020 году, а заканчивается через 35 лет – в 2055 году. Такой прогнозный ряд позволит более выпукло отразить перспективы и возможности России в сфере технологической модернизации.

5. Эмпирические результаты на основе J–модели

Проведенные модельные эксперименты дали во многом неожиданные и нетривиальные результаты. Прежде чем перейти к их обсуждению напомним, что J–модель в обоих уравнениях рассматривает эффект снежного кома, когда возникает эффект инерции, проявляющийся на протяжении всего периода моделирования. Именно этот эффект воспроизводит свойство рынка к самоорганизации (усилению) или к саморазрушению (деградации). Введение в модель элемента участия государства для рынка носит экзогенный и во многом шоковый характер и меняет его характеристики.

Теперь рассмотрим особенности двух типов экономики – российской и американской.

Во-первых, при реализации рыночного сценария темпы роста производительности труда в США намного больше, чем в России. Даже наличие некоторого гандикапа у России в части изобретательской креативности не в состоянии перевесить преимущества США в части численности населения, более агрессивного инновационного предпринимательства и большей рыночной свободы. При нынешних начальных условиях США и в будущем технологически будет развиваться более динамично, чем Россия. При этом обращает на себя интересная и плохо объяснимая особенность: в России темпы прироста производительности труда с течением времени медленно растут, проходя путь от 0,86 до 1,23%, тогда как в США они, наоборот, затухают, снижаясь с 3,55 до 1,89% (рис. 1). Складывается впечатление, что российский рынок технологий, будучи «молодым», развивается и усиливается, тогда как американский зрелый рынок уже постепенно утрачивает свой изначальный динамизм. Однако в любом случае указанные разнонаправленные тренды в динамике темпов прироста производительности труда не могут поменять общий вывод: через 35 лет Россия технологически не только не догонит США, но ее отставание еще больше усилится вплоть до пополнения ею группы стран хронической периферии (табл. 1).

Вместе с тем выявленные разнонаправленные тренды для двух национальных рынков являются показательными. Фактически это означает признание наличия некоего оптимального размера рынка инноваций, когда наступает избыточная конкуренция и темпы технологического развития, как это ни парадоксально, замедляются. Тем самым в рамках J–модели мы получили хорошо известный тезис о вреде чрезмерной конкуренции.

Таблица 1

Общий индекс роста производительности труда за 35 лет

Рис. 1. Годовые темпы прироста производительности труда в России для трех сценариев, %.

Рис. 2. Годовые темпы прироста производительности труда в США для двух сценариев, %.

Во-вторых, возникающая резкая поддержка со стороны государства имеет явные особенности для двух стран. С одной стороны, и в России, и в США государственное вмешательство ведет к заметному росту производительности труда, тем самым доказывая, что государственная поддержка рынка инноваций действительно имеет значение. С другой стороны, в США фиксируемый всплеск темпов производительности не слишком впечатляющий – в момент «включения» правительства рост темпов происходит с 2,85 до 3,13%, что никак не может считаться большим достижением (рис. 2). В России ситуация обратная: запуск государственного участия ведет к мощному ускорению технологического прогресса – с 0,93 до 5,02%. Тем самым мы получаем убедительное свидетельство того, что «недоразвитый» российский рынок новых технологий гораздо чувствительнее к помощи со стороны государства, чем «перезрелый» рынок США. Более того, расчеты показывают, что для Америки участие государства, строго говоря, не имеет принципиального значения.

В-третьих, 10–летнее вмешательство государства в развитие рынка инноваций, несмотря на постоянный объем «помощи», ведет к затуханию изначального эффекта в течение указанного срока. Причем данный эффект характерен для обеих стран. Интерпретация полученного результата может быть следующей: поддержка рынка инноваций наиболее эффективна на старте, нежели на более поздних этапах реализации запущенных проектов. При этом в долгосрочной перспективе для США роль государства дает микроскопическую величину кумулятивного ускорения роста производительности труда – 0,5 п.п. за 35 лет, а для России этот эффект гораздо более чувствителен – дополнительные 43 п.п. за рассматриваемый период (табл. 1). Однако даже такой форсинг со стороны России в направлении технологической модернизации экономики не дает желаемого эффекта – Россия остается менее динамичным инновационным рынком, а отрыв от США не только не сокращается, но еще больше углубляется. Даже 10-летнее вмешательство федерального правительства не способно в корне переломить ситуацию. Тем самым вытекающий отсюда вывод состоит в необходимости гораздо большего вмешательства российских властей в технологическое развитие национальной экономики.

В-четвертых, обращает на себя внимание эффект неизменности генеральной линии развития рынка инноваций. Например, как уже отмечалось ранее, без государственного вмешательства для США характерна тенденция к снижению темпов производительности труда, а для России – к повышению. Как оказывается, экзогенное вмешательство государства прерывает на 10 лет указанные тренды, после чего они восстанавливаются. Тем самым государственное участие может «приподнять» динамичность технологической модернизации, но не в состоянии окончательно переломить сложившийся рыночный тренд.

В-пятых, мобилизационный сценарий для России, в котором интенсивность и эффективность вмешательства возрастает в 2,3 раза по сравнению с умеренным форсированием развития новых технологий (с α=1,5 до α=0,35), дает более внушительный результат на протяжении 10 лет, но при этом обладает признаками катастрофичности. Например, резкое подключение властей к технологической реорганизации экономики позволяет одномоментно достичь среднегодового роста производительности в 10,4%, однако после завершения государственной поддержки – в 2036 г. – темпы резко обрушиваются – до 0,57% против 0,78% в форсированном сценарии и 1,07% в рыночном. Таким образом, «включение» государственного аппарата приводит к угасанию естественных потенций рынка инноваций. Любопытно, что даже при такой высокой степени мобилизации усилий страны кумулятивный темп прироста производительности труда за 35 лет совсем немного обгоняет американский, характерный для рыночного сценария (на 2 п.п.) и почти догоняет его в форсированном сценарии (нехватка составляет 3 п.п.). Таким образом, даже при таком «героическом» участии российских властей в деле технологического подъема экономики и прочих благоприятных обстоятельствах Россия может рассчитывать только на сохранение имеющегося разрыва с США по показателю уровня производительности труда. Для сокращения имеющегося разрыва, судя по всему, нужны поистине экстраординарные меры вмешательства властей в формирование рынка новых технологий.

Полученные результаты моделирования на основе J–модели показывают, что переход России на новый технологический уровень возможен только при сверхвысокой активности и эффективности центральной власти в данной сфере. В реальности это может означать самые жесткие управленческие меры, характерные для периода усиления российского государства – во времена Ивана Грозного с механизмом опричнины, Петра I с его быстрыми судами и наказаниями, Иосифа Сталина с соответствующей повышенной ответственностью должностных лиц и репрессивным аппаратом.

Отдельно оговорим, что используемый нами в J–модели показатель государственного участия в технологических преобразованиях экономики α аккумулирует в себе все положительные акции в этом направлении. Например, подразумеваются правильно определенные цели технологического проекта, достаточная финансовая помощь от центрального правительства, жесткая финансовая дисциплина, препятствующая нецелевому расходованию выделяемых средств, крайне высокая персональная ответственность руководителей за результаты реализации проекта, тщательный подбор квалифицированных кадров и т.п. Провал по любому из перечисленных направлений означает неэффективность государственных мер поддержки и переходу к имитации деятельности вместо нацеленности на реальные достижения (в модели это означает уменьшение значения α). Именно это обстоятельство связывает скачкообразные технологические прорывы России с предельно авторитарными режимами правления.

6. Государство, корпорации–чемпионы и технологический прогресс: современная модель взаимодействия

Прежде чем приступить к рассмотрению современных форм технологического доминирования разных стран в соответствующих отраслях, сделаем важное отступление, которое известно давно, но в академическом дискурсе, как правило, игнорируется. Напомним, что еще в 1916 г. Владимир Ленин в своей работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» подвел итог капитализму свободной конкуренции и провозгласил новую фазу капитализма – империализм, которая характеризуется, прежде всего, концентрацией капитала, подавлением конкуренции и ростом власти крупных корпораций. Характеризуя эту стадию, он писал: «Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более 3/4 общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн. мелких (до 5 наёмных рабочих) предприятий, составляющих 91% всего числа предприятий, приходится всего 7% паровой и электрической силы! Десятки тысяч крупнейших предприятий — всё; миллионы мелких — ничто» (Ленин, 2019, с. 4). Еще раньше – в 1908 г. – Джек Лондон в своей книге «Железная пята» высказался на этот счет еще категоричнее: «…пока вы тщитесь вернуть век конкуренции, тресты преспокойно расправляются с вами» (Лондон, 2018, с. 14). «…уходит век конкуренции, и на смену ему идет век концентрации производства» (Лондон, 2018, с. 14). Окончательный вердикт прост: «Таков закон эволюции. Так повелел господь бог. Концентрация сильнее, чем конкуренция… Концентрация против конкуренции — таков смысл общественной борьбы, которая заполняет многие тысячелетия. И всегда конкуренция терпит поражение. Тот, кто становится под знамя конкуренции, неизменно гибнет» (Лондон, 2018, с. 16). И краткое предсказание будущего: «…придет время, когда объединение трестов будет контролировать все наше законодательство. Когда оно, это объединение, и будет нашим правительством» (Лондон, 2018, с. 17).

Данное отступление от академической линии мы сделали для того, чтобы подчеркнуть, что период успешного функционирования модели государственного капитализма в форме гигантских корпораций, являющихся технологическими чемпионами и монополистами в своей области, насчитывает уже около 110 лет. В связи с этим рассмотрим некоторые современные стилизованные примеры симбиоза государства и корпораций в разных странах.

Так, появление на карте глобальной экономики компаний, получающих статус мировых технологических лидеров, свидетельствует в пользу необходимости и незаменимости государственной поддержки таких предприятий, причем не только на стадии их возникновения, но и в дальнейшем. Одной из таких компаний является американская корпорация SpaceX, выпускающая самые мощные в мире ракеты-носители и разработавшая технологии посадки на землю использованных ступеней запущенных ракет. Фирма SpaceX была создана Илоном Маском в 2002 г., и в первые годы существовала на личные средства основателя и ряда частных инвесторов. Однако к 2006 г. бюджет предприятия более чем на половину пополнился государственными дотациями: из 678 млн долл. 100 млн долл. были инвестированы Маском, 200 – получены от предварительных заказов на запуск, 278 – от NASA и 100 – от ВВС США (McCurdy, 2019). Спустя 2 года SpaceX получила крупный контракт от NASA: 1,6 млрд долл. за проведение 12 рейсов с доставкой груза на Международную космическую станцию (МКС) (NASA, 2008). C 2010 по 2012 гг. компания Маска выиграла ряд конкурсов НАСА, направленных на развитие технологий перевозки космонавтов на МКС, с суммарным финансированием более 500 млн долл. В 2016 г. был заключен еще один крупнейший контракт на доставку грузов от NASA на 700 млн долл. К середине 2020 г. общий объем субсидий и заказов NASA насчитывал порядка 7 млрд долл. В этом контексте любопытный факт был обнаружен российским конкурентом NASA – Роскосмосом: «NASA и Минобороны США как госзаказчики изначально платят за полную стоимость многоразовых ракет компании SpaceX Илона Маска, тогда как коммерческим заказчикам она предоставляет большие скидки на свои пусковые услуги и поэтому многоразовые носители обходятся для них на порядок дешевле» [3]. Таким образом, история успеха SpaceX неразрывно связана как с явными, так и со скрытыми формами государственной поддержки.

Не обошлись без государственной помощи и другие компании Маска: фирма Tesla и ее дочернее предприятие SolarCity, которые, как и SpaceX, являются сугубо частными фирмами. Tesla по итогам 2019 г. стала мировым лидером продажи электромобилей (17% рынка), значительно опережая ближайшего конкурента китайского автопроизводителя BYD (10% рынка) [4]; SolarCity – крупнейшая в США компания по производству и установке солнечных энергосистем. Модель функционирования обоих предприятий в значительной степени опирается на государственные льготы. В частности, сами компании имеют налоговые вычеты, а покупатели получают большие скидки на покупку солнечных батарей и электромобилей в США [5]. Кроме того, власти штатов активно поддерживают строительство заводов-филиалов в их юрисдикции. Например, в 2014 г. Tesla получила бонус от губернатора штата Невада объемом 1,3 млрд долл. в виде налоговых льгот и вычетов; в 2016 г. штат Буффало предоставил ей 750 млн долл. на схожих условиях [6].

Не менее яркий пример дает американская компания Amazon, являющаяся главным игроком на глобальных рынках электронной коммерции и публично–облачных вычислений, но при этом стабильно выступает в качестве бенефициара налоговых льгот от властей США. К примеру, в 2018 г. Amazon «заплатил» 0 долл. в виде федерального подоходного налога на прибыль, имея ее в размере более 11 млрд долл. Помимо зачета убыточных лет, налоговая скидка компании образовалась из-за масштабных инвестиций в исследования и разработки [7]. Важно отметить, что по данным PricewaterhouseCoopers за 2018 г., Amazon занял первую строчку по объему затрат на НИОКР в мире, расходуя на эти цели около 13% выручки [8]. Как и Tesla, Amazon помимо льгот имеет дотации от властей штатов за создание рабочих мест: по имеющимся данным, с 2000–х годов объем этих поступлений превысил 1,5 млрд долл. [9]

В других странах компании, берущие на себя роль технологических локомотивов национальной и мировой экономики, также в разных формах опираются на финансовую и иную поддержку государственных органов. В этой связи показательна история успеха гиганта в области телекоммуникаций из Китая – компании Huawei, которая была основана в 1987 г. бывшим военным инженером. На первых порах предприятие торговало импортным телекоммуникационным оборудованиям, в то время как сейчас занимает вторую строчку по продаже смартфонов в мире, контролируя почти 18% рынка [10]. Кроме того, Huawei специализируется на прокладке телекоммуникационных сетей (в том числе в России) и производстве телекоммуникационного оборудования для частного сектора экономики. Преобразование компании из продавца поставляемой из-за рубежа продукции в высокотехнологичного производителя произошел в 1996 г., когда правительство Китая и военное ведомство этой страны наделили Huawei статусом официального «национального чемпиона». Этот статус обязывал все компании страны активно воплощать политику импортозамещения в китайской экономике, пользуюсь широким перечнем льгот и преференций. По мере занятия корпорацией Huawei лидирующих позиций на внутреннем и внешнем рынках государственная поддержка отнюдь не ослабевала: в 2018 г. китайский гигант получил 222 млн долл. государственных грантов; примерно четверть из этой суммы пошла на компенсацию затрат на НИОКР [11]. При этом остается открытым вопрос со структурой собственности компании, обеспечивающей ее контроль со стороны государства [12].

Система выращивания «национальных чемпионов» в Китае имеет много общего с практикой создания чеболей в Южной Корее. Характерной чертой последних считается высокая степень финансовой зависимости от контролируемых правительством кредитных организаций. Благополучие чеболей в ХХ в. было сильно уязвимо к смене политического режима страны (Kuk, 1988). Начало становления «экономики чеболей» относят к 1960-м годам, когда правительство запустило ряд крупных инвестиционных проектов, финансируемых из иностранных займов. Перечень чеболей был отобран правительством для реализации этих проектов и, следовательно, они получали различные формы государственной поддержки. И хотя в Южной Корее в 1997 г. были проведены экономические реформы, направленные на ограничение экономической власти чеболей (в частности, от них потребовали сократить соотношение долга к собственному капиталу до уровня менее 200% и избавиться от взаимных долговых обязательств) (Aghion, Guriev, Jo, 2019), правительство страны продолжало выделять целевые субсидии для поддержания мирового технологического лидерства важнейших национальных конгломератов. К примеру, в 2012 г. только на прямое субсидирование крупнейших чеболей было направлено властями страны около 700 млн долл., из которых более 150 млн долл. получила компания Samsung Electronics. Как результат указанной государственной политики, в 2018 г. в число 100 компаний-мировых лидеров по уровню затрат на НИОКР вошли 4 корейских чеболя: Samsung Electronics (четвертое место), LG Electronics, Hyundai Motor и SK Hynix (производство полупроводников) [13].

Говоря о гражданских высокотехнологичных отраслях промышленности, которые независимо от политического режима или конкурентной политики на внутреннем рынке неизменно и постоянно требуют государственной поддержки, в первую очередь заслуживает упоминания самолетостроение. Например, американский авиагигант Boeing получает миллиарды долларов в виде «поддержки» от правительств различных уровней в США за счет налоговых льгот и компенсации затрат на НИОКР, особенно со стороны NASA и Министерства обороны США [14]. Компания Airbus Group регулярно получает экстремально выгодные кредиты от Европейского инвестиционного банка на разработку новых технологий: к 2016 г. сумма полученных средств перевалила за 1,5 млрд евро [15]. Канадская компания Bombardier также «вытягивает» из бюджета страны миллиарды долл., при том, что финансовое состояние предприятия ухудшается с каждым годом [16]. Бразильский авиапроизводитель Embraer не является исключением из правила – компания даже после приватизации в основном контролируется правительственным структурами (Schneider, 2015). Очевидно, что отрасль авиастроения важна для национальной экономики и страны в целом по многим причинам, включая международный престиж, экономическую безопасность, технологическую емкость, высокую численность занятых в отрасли, в связи с чем правительства просто не могут позволить местным авиапроизводителям стать банкротами.

Таким образом, практика поддержки национальных «технологических чемпионов» со стороны государств имеет общемировое распространение. В этом смысле Россия вполне вписывается в эту модель: «технологический скелет» ее экономики состоит из предприятий, полностью или частично принадлежащих государству. Например, компанию Газпром, которая более чем на половину контролируется правительством Российской Федерации, обычно рассматривают в качестве предприятия, выкачивающего природные ресурсы страны. Однако у этого процесса есть и обратная сторона: Газпром имеет солидное научно–технологическое обеспечение – в рейтинге 2018 г. компаний–лидеров по затратам на НИОКР Газпром занял 448 место (единственный представитель России) [17]. Полностью принадлежащая государству корпорация Росатом стабильно удерживает мировое лидерство на рынке ядерных технологий, «занимая 1–е место в мире по количеству одновременно сооружаемых АЭС за рубежом; 2–е место в мире по запасам урана и 3–е место по объему его добычи; 2–е место в мире по генерации атомной электроэнергии, обеспечивая 36% мирового рынка услуг по обогащению урана и 17% рынка ядерного топлива» [18]. Наполовину государственная компания Роснефть ежегодно тратит на НИОКР порядка 30 млрд руб. и имеет в своем распоряжении мощный научно–проектный комплекс, вбирающий в себя 31 научно–исследовательский и проектный институт, где работает более 15 тыс. научных специалистов.[19]

Резюмируя приведенные примеры, которые можно продолжать бесконечно, следует констатировать, что современная национальная инновационная стратегия развитых стран состоит в создании, выращивании и постоянном патронаже государством высокотехнологичных предприятий–монополистов, которые становятся главными драйверами технологического прогресса. Даже многочисленные инициативные стартапы, хорошо проявившие себя на рынке, почти сразу попадают под контроль и патронаж властей. Именно такой способ участия государства в технологическом прогрессе подразумевался в J–модели при введении коэффициента α.

7. Заключение

На сегодняшний день можно смело утверждать, что в России не сложилась массовая предпринимательская культура, позволяющая разрабатывать и оперативно внедрять новые производственные технологии. Данная культура не привилась из-за отсутствия в стране в предыдущие 300 лет полноценного рынка инноваций с присущими ему институтами. Данный рыночный, культурный и институциональный провал предопределен действовавшей на протяжении указанного периода избыточной централизацией власти, которая в силу своей природы стремится к подавлению рыночных процессов. Изменить ситуацию с помощью демократизации российской федеральной власти не представляется возможным, ибо мощная вертикаль власти является естественным следствием пространственной (огромная территория) и климатической (холодный климат) специфики страны. Ослабление центральной власти связано с угрозой распада государства. Однако ситуация не является безвыходной.

Во-первых, все имеющиеся данные показывают, что российское население обладает высокой изобретательностью и креативностью. Это позволяет при правильной постановке технологических задач получать их адекватное решение.

Во-вторых, современные технологии стали настолько сложными и масштабными, что небольшие бизнес–структуры не в состоянии их реализовать; для этого нужны специализированные корпорации–гиганты, которые создаются и существуют при поддержке государства и превращаются в глобальных лидеров соответствующих отраслей. Иными словами, в мире уже устоялась эффективная модель государственного капитализма. Сразу оговоримся, что конкурентные процессы не исчезли, они просто сместились в низовые, низкотехнологичные отрасли экономики (строительство, туризм, автосервис, кофейни, рестораны, магазины и т.п.). В этом смысле у России имеется опыт создания таких «компаний-чемпионов», что позволяет ей тиражировать его на другие отрасли.

В-третьих, сегодня России ничего не мешает диверсифицировать государственную монополию на такие высокотехнологичные отрасли, как микроэлектроника, авиастроение, биотехнологии и др., которые будут определять лицо мира в ближайшие 20–30 лет.

Список литературы

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2020). Альтернативная модель управления инновациями и высокотехнологическим сектором экономики России // Управленец, 5.

Гринин Л.Е., Коротаев А.В. (2009). Социальная макроэволюция. Генезис и трансформации Мир–Системы. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ». 568 с.

Грэхэм Л. (2014). Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России. М.: Манн, Иванов и Фербер. 272 с.

Ленин В.И. (2019). Империализм, как высшая стадия капитализма. М.: URSS.  128 с.

Лондон Дж. (2018). Железная пята. СПб.: Азбука. 352 с.

Acemoglu D., Johnson S., Robinson J.A. (2005). Institutions as a fundamental cause of long-run growth // Handbook of economic growth, 1, pp. 385–472.

Adom P.K. (2016). The DDT Effect: The case of Economic Growth, Public Debt and Democracy Relationship // MPRA Paper. URL: https://mpra.ub.uni-muenchen.de/75022/ (accessed: 25.07.2020).

Aghion P., Guriev S.M., Jo K. (2017). Chaebols and firm dynamics in Korea. VoxEU. URL: https://voxeu.org/article/chaebols-and-firm-dynamics-republic-korea (accessed: 25.07.2020).

Ahmadpour M., JafariSamimi A., Refaei R. (2013). Economic freedom and economic growth: The case of OPEC // Journal of Human and Social Science Research, 1(1), pp. 63–71.

Ahmed S., Ahmad H.K. (2020). Impact of Economic and Political Freedom on Economic Growth in Asian Economies // European Online Journal of Natural and Social Sciences, 9(1), pp. 219–231.

Arrow K.J. (1972). Economic welfare and the allocation of resources for invention // Readings in industrial economics, pp. 219–236.

Ayal E.B., Karras G. (1998). Components of economic freedom and growth: An empirical study // The Journal of Developing Areas, 32(3), pp. 327–338.

Barro R.J. (1996). Democracy and growth // Journal of economic growth, 1, pp. 1–27.

Barro R.J., Lee J.W. (1994). Sources of economic growth // Carnegie-Rochester conference series on public policy, 40, pp. 1–46.

Desmet K., Parente S.L. (2012). The evolution of markets and the revolution of industry: a unified theory of growth // Journal of economic growth, 17(3), pp. 205-234.

Hanke S.H., Walters S.J.K. (1997). Economic freedom, prosperity, and equality: a survey // Cato Journal, 17, pp. 117–146.

Heckelman J.C. (2000). Economic freedom and economic growth: A short–run causal investigation // Journal of Applied Economics, 3(1), pp. 71–91.

Kremer M. (1993). Population Growth and Technological Change: One Million B.C. to 1990 // The Quarterly Journal of Economics, 108(3), pp. 681–716.

Kuk M. (1988). The governmental Role in the Making of Chaebol in the industrial Development of South Korea // Asian Perspective, pp. 107–133.

McCurdy H.E. (2019). SpaceX: Leveraging Government Support to Raise Private Capital / Financing the New Space Industry, pp. 45–55.

NASA. (2008). Contract Release C08–069, NASA Awards Space Station Commercial Resupply Services Contracts (December 23, 2008).

Plumper T., Martin C.W. (2003). Democracy, government spending, and economic growth: A political–economic explanation of the Barro–effect // Public choice, 117(1–2), pp. 27–50.

Schneider B. (2015). The developmental state in brazil: comparative and historical perspectives // Brazilian Journal of Political Economy 2015, 35, pp. 18.

Teachout Z., Khan L.M. (2014). Market structure and political law: A taxonomy of power // Duke journal of constitutional law & public policy, 9, pp. 37–74.