Введение

В научной литературе давно и обстоятельно анализируется проблема выхода европейской экономики из мальтузианской ловушки (МЛ) (или ловушки бедности) и формирования устойчивой траектории экономического роста. Преодоление мальтузианской ловушки способствовало тому, что тематика экономического роста оказались в центре внимания экономической науки, а само понятие темпов экономического роста стало рабочим не только для политиков и чиновников, но и для обывателей.

Между тем произошедшее событие по кардинальной смене экономического режима – со стагнации на рост – представляет собой совершенно неординарное историческое явление. В режиме мальтузианской ловушки, когда душевой доход не увеличивался, человечество жило на протяжении примерно 10 тыс. лет. По поводу поразительной устойчивости такого режима известен следующий тезис лауреата Нобелевской премии по экономике Дугласа Норта: «Экономический рост был исключением, а правилом – стагнация и упадок…» [Норт, 2010, с. 193]. Иными словами, экономист–историк Норт отдает себе отчет в том, что рано или поздно человечество снова вернется в режим стагнации. Нечто подобное говорит и другой лауреат Нобелевской премии по экономике Роберт Лукас: «Современные теории устойчивого роста… абстрагируются от изучения предложения земли и вообще от ограниченных ресурсов. Подобные теории могут объяснять и объясняют длинные экономические ряды достаточно хорошо, но это не сможет продолжаться долго» [Лукас, 2017, с. 253]. «Становится все более очевидным то, что наследие неравенства, побочный продукт роста, является исторически проходящим» [Лукас, 2017, с. 256]. Фактически экономист–математик Лукас также понимает невозможность вечного экономического роста и сопутствующего ему социального неравенства.

Еще более категорично по указанному вопросу высказывается известный французский экономист Тома Пикетти, обращая внимание на то, что Европа до сих пор живет ностальгией по Славному тридцатилетию (конец 1940-х – конец 1970-х годов), когда темпы экономического роста были очень высокими. Однако, как справедливо утверждает Т. Пикетти, «…уникальным был как раз период Славного тридцатилетия…» [Пикетти, 2016, с. 109]. А потому вера в то, что нормальный рост составляет 3–4% в год, – это, по мнению Т. Пикетти, «иллюзия как с исторической, так и с логической точки зрения» [Пикетти, 2016, с. 107]. Тем самым Пикетти также не верит в длительный и интенсивный экономический рост. Более того он выдвигает неравенство, которое называет третьим законом капитализма: λ<r, где λ – темп экономического роста, а r – норма прибыли. В соответствии с логикой данного неравенства повсеместное перенакопление капитала ведет к падению нормы прибыли и, как следствие, угасанию экономического роста.

Теме выхода экономической системы из МЛ посвящено немало исследований. Интерес к ней во многом объясняется тем, что, с одной стороны, значительное число стран, преимущественно Тропической Африки, до сих пор находится в состоянии мальтузианской ловушки [Clark, 2007; Зинькина, 2015], с другой – есть основание говорить, что во многих странах мира в настоящее время формируется так называемый режим неомальтузианской ловушки, характеризующийся замедлением экономического роста, повышения душевого ВВП и производительности труда, но на более высоком уровне жизни [Пикетти, 2016; Балацкий, 2019; Montano, Garcia–Lopez, 2020].

Одна из первых моделей, изучающих стадии МЛ и выхода из нее на основе анализа зависимости между трудовыми ресурсами и реальной заработной платой, была предложена Рональдом Ли в 1980 году [Lee, 1980]. Впоследствии она была расширена и уточнена в исследованиях [Wood, 1998; Voigtlander, Voth, 2009; Ashraf, Galor, 2011; Moller, Sharp, 2014].

Однако наиболее фундаментальной работой в указанном направлении является исследование Марка Арцруни и Джона Комлоса, в котором приводится математическое описание демографического и экономического развития Мир–Системы на протяжении последних 10 000 лет и дается объяснение выхода из мальтузианской ловушки, которое, по мнению авторов, стало возможно в результате индустриальной революции, достаточного накопления капитала (темпы роста которого превышали 5% за декаду) и замедления темпов роста населения (не более 5% за декаду) [Artzrouni, Komlos, 1985].

Моделирование процесса выхода из МЛ было продолжено в трудах как зарубежных [например, Steinmann, Prskawetz, Feichtinger, 1998; Kogel, Prskawetz, 2001], так и отечественных исследований [например, Коротаев, Комарова, Халтурин, 2019; Гринин, Коротаев, Малков, 2009].

Однако во всех указанных работах остался за пределами рассмотрения источник стремительного накопления капитала в Новое время, способствовавший диффузии инноваций и развитию промышленности. Попыткой объяснения данного явления стала опубликованная в 2016 г. работа [Балацкий, Екимова, 2016], в которой было выведено простое уравнение экономического роста, основанное на динамике накопления капитала. Особенность указанного уравнения состоит в том, что в нем в явном виде увязывался темп экономического роста с рентабельностью капитала (нормой прибыли). Аналогичное уравнение было получено в [Балацкий, 2017] и позволило на формальном уровне проиллюстрировать эффект Тома Пикетти. Экспериментальные расчеты показали, что для получения положительных темпов роста необходимо наличие в экономике особого сектора, обладающего чрезвычайно высокой прибыльностью, исчисляемой сотнями и тысячами процентов. Данное положение получило название теоремы об особом секторе, где под особым понимается сектор экономики с очень высокой рентабельностью – превышающей 100% годовых. На первый взгляд, подобное утверждение кажется неким парадоксом или своеобразным математическим курьезом. Однако имеющиеся исторические данные подтверждают этот вывод и проливают свет на период первоначального накопления капитала. Цель статьи – более подробно рассмотреть феномен особого сектора как в исторической ретроспективе, так и в современной экономике. Для этого будет использован метод стилизованных примеров, которые, будучи очищены от лишней информации, позволят лучше уяснить реальное устройство экономики и истинные драйверы экономического роста.

От Средневековья к Новому времени

Уточним, что нашей задачей является отыскание реальных примеров, которые доказывают, что в период выхода из мальтузианской ловушки возникли такие виды бизнеса, которые характеризовались поистине фантастической прибыльностью – в сотни и тысячи процентов. Именно факт появления необыкновенно прибыльных видов сделок позволил, во-первых, создать стимулы к активной экономической деятельности, а, во-вторых, осуществить в короткие сроки накопление капитала, достаточное для запуска устойчивого экономического роста.

Прежде всего, отметим тот факт, что в Средневековье отсутствовали сверхприбыльные сектора экономики, равно как и полноценный класс инвесторов с большим объемом свободного капитала. Например, по оценке Жака Эрса максимальная прибыльность сделок в Средние века, которая нам известна, связана с кредитами в 60% годовых [Эрс, 2014, с. 127]. Подчеркнем, что десятки процентов обеспечивались ростовщичеством и спекуляциями с долговыми бумагами; обычный же производственный, аграрный и торговый бизнес давал норму прибыли в 5–10%.

Нехватка доходности капитала объясняет некоторые парадоксы и культурные явления Средневековья, на которые обратил внимание Жак Ле Гофф. К их числу относится строительство дорогостоящих соборов, церквей и крепостей в бедной феодальной экономике [Ле Гофф, 2015]. Объяснение указанного парадокса связано с двумя обстоятельствами. Первое – по-настоящему серьезные накопления капитала были только у религиозных институтов за счет церковной десятины и у городских властей, собирающих налоги и пошлины с экономических агентов. Второе обстоятельство – отсутствие высокодоходных видов бизнеса для накопленного капитала церкви и городов. Не имея возможности получить высокую отдачу от имеющегося капитала, священники предпочитали пускать его в символические проекты – построение храмов, что приносило церкви определенные институциональные и социальные бонусы: рост ее статуса, престижа, величия и влияния. Аналогичным образом поступали и города, организовывая торговые площадки и сооружая крепости для привлечения деловых людей и обеспечения их безопасности.

Следствием такого положения дел стало формирование механизма управления нормой прибыли путем монопольного контроля над сферой бизнеса. Классическим примером использования рационирования капитала служит деятельность Лоренцо Медичи, который в период 1434–1471 гг. на искусство и благотворительность потратил 663 тыс. флоринов, тогда как операционный капитал его фирмы составлял не более 72 тыс. флоринов. Джованни Арриги вскрыл логику указанного парадокса: если бы Лоренцо все свои деньги пустил в основной бизнес, то предложение капитала возросло бы почти в 10 раз и привело бы к катастрофическому падению нормы прибыли, в то время как рынки сбыта были крайне ограниченными, а иных видов высокорентабельной деятельности просто не существовало. Не удивительно, что приемлемая норма прибыли Дома Медичи поддерживалась отказом от ее реинвестирования и созданием дефицита капитала за счет его «утилизации» в сфере искусства, что давало отдачу влиятельному семейству в форме опять–таки символических благ: известность, уважение, доказательство щедрости, поддержка красоты во всех ее проявлениях и т.п. [Арриги, 2006, c. 156].

Однако всего этого было недостаточно для запуска «экономической лихорадки», которая переросла бы в экономический рост. В этой ситуации требовались грубые, но действенные стимулы. Таковым исторически выступала величина нормы прибыли. Здесь уместно напомнить классическое высказывание английского публициста Томаса Джозефа Даннинга: «Обеспечьте капиталу 10% прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20% он становится оживленным, при 50% положительно готов сломать себе голову, при 100% он попирает все человеческие законы, при 300% нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы» [Маркс, Энгельс, 1960]. Условия для возникновения той критической нормы прибыли, которая привела в действие большие слои населения, возникли в период великих географических открытий. Освоение новых земель оживило всю мировую морскую торговлю. Стремление к наживе и власти наложилось на возникшее окно возможностей их получения и дало тот результат, который не мог быть достигнут в предыдущие тысячелетия.

Вполне правомерно задать вопрос: а почему все–таки для запуска экономического роста требуется трехзначная величина нормы прибыли? На наш взгляд, эта величина обусловлена не только формой связи экономических агрегатов, но и глубинными психологическими установками человека. Чтобы лучше понять суть рассматриваемой ситуации проведем следующий мысленный эксперимент. Какая величина нормы прибыли должна быть, чтобы оправдать экспедицию конкистадоров в Америку? Напомним, что плавание на тесном корабле вместе с лошадьми длилось месяцами; все это время приходилось пить не самую свежую воду, питаться однообразной и отнюдь не самой вкусной пищей, превозмогать холод, зной, бури. А впоследствии в жару и в полном боевом снаряжении, в латах, воевать с туземцами. Можно предположить, что если бы такая изматывающая и рискованная кампания сулила норму прибыли в 10 или 15%, то ни один конкистадор просто не встал бы с места. Данный мысленный эксперимент не является оправданием человеческой жадности; скорее, он просто показывает ту цену, которая достаточна для старта сверхусилий людей, которые по самой своей природе не жаждут работать.

Историческая ретроспектива особого сектора экономики

Как это ни парадоксально, но появление капитализма практически сразу реанимировало рабовладение, присущее более ранней экономической формации. При этом никуда не делось желание получать сверхприбыль. Торговля рабами и еще несколькими видами товаров стали тем драйвером, который запустил маховик экономического роста. Основными операторами получения сверхприбылей последовательно выступали Португалия, Голландия и Великобритания, хотя и другие европейские страны также приняли участие в этом процессе.

Традиционные виды деятельности. Примечательно, что расширение даже традиционных видов бизнеса в Новое время позволило повысить их прибыльность. Такое положение дел привело к тому, что в Голландии, ставшей передовой морской державой, количество налогов стало несопоставимо ни с одной страной мира. Так, например, за рыбу, прежде чем она попадала на стол, необходимо было уплатить 30 различных налогов [Бааш, 1949, с. 6]. Совершенно очевидно, что такая система налогообложения могла функционировать только в том случае, если исходная рентабельность рыбного бизнеса была запредельно высокой.

Махинации с землей и торговля с аборигенами. Сегодня уже стал общеизвестным тот факт, что первые торговцы и поселенцы Нового света выменивали на стеклянные бусы у индейцев золото и земли. Например, в 1621 г. Генеральные Штаты Нидерландов выдали голландской Вест–Индской компании (ВИК) хартию на право колонизации бассейна реки Гудзон, а в 1625 г. голландские фермеры основали Новый Амстердам на острове Манхэттен [1]. В 1626 г. губернатор колонии Питер Минуит купил у местных индейцев всю территорию острова Манхэттен в обмен на металлические ножи, бусы, зеркала и другие безделушки. В общей сложности эта покупка обошлась ему в 60 гульденов или 24 доллара, равным сегодняшним 700 долларам США. Часто этот пример приводится в качестве самого удачного в человеческой истории вложением капитала [2]. В 1664 г. англичане отобрали у голландцев Новый Амстердам и переименовали его в Нью–Йорк, а по результатам Второй англо–голландской войны голландцы в 1667 г. официально передали Нью–Йорк англичанам в обмен на колонию Суринам [Штенцель, 2002, с. 13]. Рентабельность сделки Минуита не поддается оценке. Для иллюстрации потенциального эффекта укажем лишь, что сейчас стоимость земель Манхэттена составляет порядка 49 млрд долларов. [3]

Рынок пряностей. Основными объектами обогащения в Новое время стали пряности (перец, гвоздика, корица и т.д.), продажа которых за баснословные деньги на европейских рынках позволяла достигать прибыльности в 700–1000% [4] [Махов, Созаев, 2011, с. 12]. Поддержание такой рентабельности вложений достигалось не только за счет практически бесплатного труда населения колоний и безжалостного уничтожения конкурирующих плантаций пряностей, но и благодаря жесткому (практически монопольному) ограничению их поставок в Европу. В Голландии восточные пряности хранились как драгоценность на особых складах и продавались обычно с аукциона по вздутым ценам. Джованни Арриги утверждает, что вся голландская экономика работала в качестве гигантского склада: закупленные чужеземные товары складировались и ожидали роста цен, причем зачастую специально спровоцированного. Рост спроса и цен накануне очередной войны давал особенно высокую доходность торговых операций [Арриги, 2006, c. 193]. Накопленный же голландцами избыточный капитал от заморской торговли «утилизировался» путем закупки аграрных земель и вложений в сельское хозяйство [Арриги, 2006, c. 190]. Тем самым низкорентабельные производства развивались «вынужденно», только для того, чтобы не допустить снижения прибыльности в уже освоенных привилегированных секторах экономики (обратим внимание: данный механизм в точности повторяет действия Лоренцо Медичи). Более того, стремление поддержать высокую норму прибыли позволяет понять внутреннюю бизнес–логику всех жестокостей, которые чинил белый человек в отношении аборигенов колоний и уничтожении им любых альтернативных торговых и производственных плацдармов [Арриги, 2006, c. 214].

Не менее яркий пример приводит Роберт Аллен: в 1498 г. португальские корабли под командованием Васко да Гамы закупали в Каликуте (Индия) перец, цена которого составляла лишь 4% от уровня цен его реализации в Европе [Аллен, 2017, с. 31]. Такой разрыв в ценах обеспечивал рентабельность сделки в 2400%. Разумеется, эта цифра несколько уменьшалась за счет транспортных издержек, однако не радикально. Более того, на протяжении столетия, когда морские перевозки расширялись, а транспортные издержки заметно снижались, цены на пряности португальские компании держали фиксированными – на средневековом уровне. В связи с этим вся экономия на издержках автоматически «переливалась» в рост нормы прибыли.

Пиратство и каперство. Неотъемлемой частью процесса первоначального накопления капитала является каперство (узаконенное пиратство). Грабежи, резня и торговля рабами оставалась одним из самых прибыльных предприятий на протяжении более четырех столетий.

Несмотря на то, что первые налеты европейцев на западноафриканское побережье с целью захвата местных жителей и их последующей продажи на рынках Португалии и Испании относятся к середине XV века [Аптекер, 1961, с. 26], человеком, поставившим работорговлю на систематическую основу, считается англичанин Джон Хокинкс. Заручившись поддержкой влиятельных лиц – мэра Лондона Томаса Лоджа, главы Московской компании Лайонела Даккета, казначея британского королевского флота Бенджамина Гонсона и др., Хокинс организовал в 1562 г. экспедицию к испанским колониям Нового Света. Захватив по дороге более 300 африканских рабов и перехватив португальские корабли, перевозившие порядка 900 рабов и товаров стоимостью 32 тыс. дукатов, Хокинс с большой выгодой продал все это в испанских колониях, где приобрёл большое количество колониальных изделий (жемчуг, имбирь, сахар и т.п.), которые в последующем продал в Европе, получив существенную прибыль, даже с учетом того, что два его корабля по дороге назад были захвачены испанцами. Последующие экспедиции Хокинса проходили под патронажем королевы Елизаветы и были не менее успешными [Михеев, 2018].

Для понимания прибыльности каперской деятельности рассмотрим одну из операций известного голландского пирата Пита Хейна, который в 1629 г. с триумфом возвратился домой. Захваченные им сокровища поражали всякое воображение: 177 329 фунтов серебра, 135 фунтов золота, тысяча жемчужин, индиго, кошениль и другие товары; общая сумма захваченного оценивалась в 11 509 524 золотых гульдена! Хейн, Лонк и четыре директора ВИК были приглашены на заседание Генеральных Штатов, где во всех подробностях отчитались о целях и результатах экспедиции. В Гааге был устроен праздничный карнавал в честь Хейна, о крейсерстве удачливого капера слагали песни и стихи. Параллельно был осуществлен дележ прибыли: принц Оранский, как генерал–адмирал голландского флота, получил 1/10 часть всей добычи; столько же было выделено для дележа между экипажами кораблей; Хейн получил в качестве своей доли 7 000 гульденов и сверх того – 1 500 гульденов и золотую цепь в качестве награды от компании. Чистая прибыль предприятия составила 7 млн гульденов, из которых 3,5 млн была выплачена пайщикам ВИК в качестве дивидендов; позже им выплатили еще 2 млн; в казну компании внесли 1,5 млн гульденов [Махов, Созаев, 2011, с. 377].

Приведенные цифры позволяют рассчитать норму прибыли операции Хейна. Для этого следует уточнить величину прибыли, которая складывается из 7 млн гульденов чистой прибыли, 8 500 гульденов в качестве вознаграждения Хейна, 1 150 952 гульденов в виде доли принца Оранского и 1 150 952 гульденов в виде доли дохода матросов. Все перечисленные выплаты представляют собой элементы чистого дохода и в сумме составляют 9 310 405 гульденов. Тогда издержки кампании Хейна составляют 11 509 524 – 9 310 405 = 2 301 905 гульденов, а норма прибыли – 404,5% ((9 310 405 / 2 301 905) * 100% = 404,5%). При этом только дивиденды акционерам ВИК составили почти 240%. Таким образом, каперство при всей своей рискованности и издержках давало трехзначную норму прибыли.

Для дополнительной проверки наших расчетов возьмем еще один известный случай: пират французского подданства Жан Бар к августу 1672 г. захватил добычу на 260 тыс. ливров. Имеющиеся данные о себестоимости и распределении дохода таковы: оснастка судна Жана Бара «Руа Давид» стоила порядка 15–25 тыс. турских ливров; 1/10 часть призовых денег отошла морскому министерству; 60 пистолей (т.е. 600 ливров) выплачено увечным матросам; доля бонусов экипажа составила порядка 65–75 тыс. ливров; инвесторы, получили, около 120 тыс. ливров; сам Жан Бар получил 12% дохода, то есть 7–9 тыс. ливров. При этом матросам (34 человека на судне Бара) на военных кораблях выплачивалось по 16 ливров в месяц (в нашем случае учитывается заработок за полгода) [Махов, Созаев, 2011, с. 344]. Издержки проведенной операции составили: заработная плата – 16 х 6 х 34 = 384 ливра; компенсации за увечья – 600 ливров; затраты на поддержание судна в рабочем состоянии – 25000 ливров. Итого 25 984 ливра. Все остальное (260 000 – 25 984 = 234 016 ливров) – это чистый доход, распределяемый между участниками кампании. Это означает, что норма прибыли пиратской операции за полгода составила 900,6% ((234 016 / 25 984) * 100 = 900,6). Даже если оценить норму прибыли только для инвесторов, то для них она с учетом всех остальных выплат достигала 461,8% ((120 000 / 25 984) * 100 = 461,8). Тем самым трехзначные величины нормы прибыли от пиратского промыла подтверждаются.

Рынок работорговли. Данный вид бизнеса Нового времени считается одним из самых рентабельных. Судить о его прибыльности позволяют следующие данные. В 1660 г. стоимость взрослого раба на рынках Африки составляла порядка 3 фунтов стерлингов, в то время как за его продажу в Вест–Индии можно было получить 16–20 фунтов. В среднем норма прибыли одного такого оборота достигала 400–500%, хотя нередко доходила и до 1000% [Сифоров, 2019]. Совершив 3–4 успешных рейса, можно было достичь еще более впечатляющих цифр. К концу XVIII века соотношение цен закупки и продажи несколько ухудшилось – при африканской цене в 20–22 фунта на американских рынках за единицу «товара» давали 75–80 фунтов, что все равно обеспечивало рентабельность в 300%. Отмеченное уменьшение торговой маржи компенсировалось значительным ростом объема торговли. Следует учитывать и то, что платили за рабов большей частью не деньгами, а промышленными товарами, которые в Европе стоили достаточно дёшево.

Любопытно, что в отношении рентабельности работорговли есть и более умеренные оценки. Однако даже такие скептики, как Франсуа Рено и Серж Даже, соглашаются с тем, что данный вид предпринимательства по самым скромным оценкам давал доходность в 300% годовых [Рено, Даже, 1991, с. 77].

Рынок чая. Еще одним сверхприбыльным источником английского капитала XVIII века являлся привозимый из Китая чай. В результате его импорта доход казны Великобритании только от таможенных пошлин на чай ежегодно превышал 3 млн фунтов стерлингов, что составляло половину расходов на содержание всего английского флота [Попов, 2011]. Такой эффект достигался благодаря тому, что Ост–Индская компания (ОИК) продавала чай в Европе по цене в 4,0–4,5 раза выше закупочной, что позволяло достигать рентабельности чайной торговли в 300–350% [Поляк, Макарова, 2002, с. 179].

Рынок опиума. Упомянутая торговля чаем обладала для Британии одним важным недостатком: закупка товара у Китая осуществлялась исключительно за серебро на фоне практически полного отсутствия каких-либо закупок со стороны Поднебесной, что способствовало хроническому отрицательному торговому балансу Англии. Это заставило европейцев искать возможность исправить сложившееся положение дел [Попов, 2011]. Новый импульс заморской торговле дал опиумный бизнес, который в то время был абсолютно легален. Более того, за успехи в выращивании опийного мака можно было получить престижную сельскохозяйственную премию, как это произошло в 1830 г. с агрономом-любителем из Эдинбурга. При этом акционеры английской ОИК XVII века практически на протяжении 150 лет получали прибыль от ведения данного бизнеса в размере 300–400% годовых [Попов, 2011].

Экспорт опиума из Британской Индии быстро распространялся по всему миру. Однако основным импортером стал Китай: в 1820 году он поглощал более 90% британского экспорта наркотика; за последующие 15 лет экспортируемый объем вырос практически в четыре раза. О рентабельности опиумной торговли говорят следующие цифры: если в Индии закупочная цена одного ящика опиума составляла приблизительно 150 фунтов стерлингов, то его стоимость на рынках Китая в 1820-е гг. возрастала почти в 3,5 раза и доходила до 520 фунтов стерлингов, что давало норму прибыли в 250%. С учетом того, что за один рейс в среднем доставлялось порядка 300 ящиков, а рейсов одно судно могло совершить 2–3 в год, не сложно посчитать размер прибыли, которая в пересчете на современные цены составляла порядка 8–12 млн долларов в год с каждого судна [Попов, 2011]. При наличии у компании нескольких десятков клиперов годовая доходность опиумного бизнеса достигала 1000% и более. Помимо сверхвысокой прибыльности у опиумного бизнеса была еще одна миссия. Продажа опиума осуществлялась за наличное серебро, что позволяло Англии возвращать его в страну после потери на закупках чая у Китая.

Рассмотренные примеры не являются спорадическими проявлениями каких-то особых видов бизнеса. Наоборот, все они были связаны в единую систему, которая к середине XVII века приняла конфигурацию морского пути под названием «Торговый треугольник»: из портов Европы суда, наполненные грузом для обмена на рабов (ткани, бижутерия, бумага, спиртные напитки и др.), отправлялись к берегам Африки, откуда после совершения меновых операций с рабами на борту шли к европейским колониям Нового Света. Распродав рабов и закупив колониальные товары (кофе, сахар, табак и т.п.), корабли возвращались в Европу, где реализовывали товары Нового Света [Сифоров, 2019]. Сказанное свидетельствует о том, что доля особого сектора в экономике колониальных держав составляла достаточно большую величину, что вносило свой вклад в быстрое накопление капитала с последующим его вложением в другие сферы деятельности.

Пузырь на рынке тюльпанов в Голландии. Чрезвычайно своеобразным источником сверхдоходов в начале XVII века в Голландии стали тюльпаны. Цветы, завезенные в Голландию в 1593 г. руководителем сада лечебных трав императора Максимилиана II Шарлем де Леклюзом (латинский вариант имени – Карл Клузиус) из Турции, заразили «тюльпановой лихорадкой» всю страну, включая простых голландцев. Подчеркнем, что голландцы всерьёз заинтересовались этими цветами только в начале XVII века – раньше, чем итальянцы, но намного позже, чем французы и немцы. Некоторые считают, что причиной тому послужила Нидерландская революция, длившаяся вплоть до 1648 г. Второй причиной тюльпанового бума стала эпидемия холеры 1633–1635 гг., приведшая к высокой смертности населения, нехватке рабочих рук и росту зарплаты. В результате этого у простых голландцев появились лишние деньги, и они начали участвовать в новом бизнесе [Хворостухина и др., 2002, с. 46–47]. Третья причина связана с деятельностью селекционеров, которые в 1634 г. выпустили на рынок много новых сортов, вследствие чего цены на популярные ранее луковицы снизились, а вход на рынок новых участников упростился. Согласно четвертой причине «тюльпановая лихорадка» была подогрета мутациями луковиц в результате вирусного заболевания, что в XVI веке позволило владельцам подобного растения стать обладателями эксклюзивного сорта [Хворостухина и др., 2002, с. 46–47]. Неудачная битва при Виттштоке 1636 г., по результатам которой голландцы потеряли один из рынков сбыта, а цены на луковицы упали в семь раз, усугубила волатильность рынка и эффективность спекуляций на операциях по купле-продаже тюльпанов (Пенькова, 2018).

Перечисленные обстоятельства привели к тому, что буквально через пару десятилетий в Голландии продавалось более 100 разновидностей тюльпанов, стоимость которых в 1623 г. составляла 1000 флоринов, что составляло 10 кг серебра или 856 грамм золота, к 1635 г. – 5500 флоринов, а в 1637 г. она выросла в 25 раз. Например, луковицу красного тюльпана с белыми прожилками можно было приобрести за 10000 флоринов. Торговля тюльпанами была организована на биржах Амстердама, Лейдена, Харлема и Роттердама; летом 1636 г. к традиционному биржевому механизму добавились «народные» торги, что еще больше увеличило число луковичных спекулянтов в форме так называемых «коллегий», имитирующих работу официальных бирж. Дополнительный биржевой сегмент был представлен в основном местными бедняками, поэтому в коллегиях торговали недорогими сортами. Однако, по свидетельствам летописцев, именно здесь и развернулся вошедший в историю ажиотаж. Объем биржевой и квазибиржевой торговли достигал астрономической суммы в 40 млн флоринов. Рекордной сделкой считается продажа 40 луковиц за 100 тыс. флоринов.

Для сопоставления масштаба цен на тюльпановые луковицы укажем некоторые цифры. Так, в 1623 г. годовой доход среднего голландца составлял в среднем 150 гульденов, доход квалифицированного ремесленника – примерно 300, тонна масла – 100; в 1634–1636 гг. корова стоила 100 флоринов, а свинья – 30. Зафиксированы случаи, когда хороший дом стоил как три луковицы тюльпанов, а процветающую пивоварню можно было приобрести за одну луковицу тюльпана сорта Тюлип брассери. Стал историческим и факт того, что за свою картину «Ночной дозор» Рембрандт Харменс ван Рейн получил всего лишь 1800 флоринов [Хворостухина и др., 2002, с. 46–47].

В декабре 1634 г. получило распространение ещё одно торговое нововведение – луковицы стали продаваться не поштучно, а на вес. Условной единицей веса был выбран 1 ас, равный примерно 0,05 грамма. К осени 1635 г. к асам были привязаны практически все сделки. С этого момента обогащение на луковицах стало зависеть от сезонности. Поскольку основная продажа приходилась на период с мая по октябрь, когда растение снова высаживалось в землю, в зимний период велась продажа мелких луковиц, покупка которых, с одной стороны, была довольно рискованным мероприятием, а с другой – обходилась гораздо дешевле и сулила дополнительные сверхприбыли при последующей их перепродаже в весенне–осенний период [Хворостухина и др., 2002, с. 46–47]. Неудивительно, что цветоводы начали использовать ценообразование в асах для получения прибыли от годового прироста луковицы; известен случай, когда ценная луковица за сезон увеличилась пятикратно – с 81 до 416 асов. Даже такая простая схема давала норму прибыли в 413,6%.

Достоверно известен случай, когда не пользовавшийся ранее большой популярностью сорт тюльпана Швейцарец, относящийся к категории «мусорных», за 3 месяца подорожал с 60 до 1500 гульденов [5]. Это эквивалентно получению норме прибыли в 2400% всего лишь за четверть года. Долгое время на рынке сохранялась ситуация, когда необеспеченные контракты на луковицы продавались в 20 раз дороже, чем настоящий товар, растущий в земле. Иными словами, средняя рентабельность торговли составляла 1900%.

Подобная прибыльность породила цепочки фьючерсных контрактов, превратившиеся в опционы [6]; одна и та же луковица могла быть перепродана десятки раз за одну торговую сессию, каждый раз принося владельцу немалую прибыль. По оценкам историков, в тюльпаноманию XVII века в Голландии было вовлечено минимум 3000 человек; с учетом «народных» торгов данная цифра представляется сильно заниженной.

В 1637 г. произошел окончательный «перегрев» рынка тюльпанов и цены в короткий срок упали в 1000 раз. Однако вопреки традиционному мнению тюльпаномания не вызвала крах промышленности, не приостановила экономический рост страны, а «золотой век» Голландии благополучно продолжился. Считается, что в торговлю тюльпанами было вовлечено все–таки ограниченное число людей, а потому крах голландского цветоводства не мог подорвать рост экономики страны. По утверждению Питера Гарбера, не сохранилось никаких свидетельств массового банкротства, тем самым доказывая, что спекуляция луковицами не была аномальным явлением и больше напоминает несколько специфический, но в целом вполне нормальный для того времени бизнес [7].

Таким образом, теоретический вывод о необходимости существования особого сектора экономики для запуска экономического роста полностью подтверждается имеющимися историческими данными. Приведенные выше примеры можно продолжить, однако, на наш взгляд, можно ограничиться сказанным.

Особый сектор экономики в настоящее время

Наличие сверхдоходных секторов, безусловно, является особенностью периода XVII–XIX вв. Для современности требования к рентабельности особого сектора несколько снижаются из-за улучшения макроэкономических параметров, но сам факт его наличия остается необходимым условием экономического роста. В связи с этим продолжим логику стилизованных примеров и рассмотрим несколько наиболее ярких сегментов со сверхвысокой прибыльностью в новейшей истории.

Рынок киноиндустрии в СССР. Одной из самых рентабельных отраслей современной экономики была и остается киноиндустрия. Например, в Советском Союзе первых лет, когда были нужны деньги на технологическое перевооружение страны, кинематограф выступил в роли активного поставщика капитала. Так, уже в 1926 г. председатель «Совкино» Константин Шведчиков говорил: «…Кинодело, кроме водочного дела, является одним из самых доходных дел в СССР даже в настоящее время. И по существу должно и может в будущем заменить по доходности водочную монополию» [8]. Такой ориентир на начальном этапе развития отрасли накладывался на тот факт, что закупка импортной картины была в среднем в 4 раза дешевле производства отечественной: за американские и индийские ленты платили по 100 тыс. рублей, тогда как съемка своего фильмы составляла 400 тыс. рублей [9]. Считается, что импорт кинофильмов в СССР был рентабельнее экспорта нефти. Хрестоматийным доказательством данного тезиса служит мелодрама мексиканского режиссера Альфреда Б. Кревенна «Есения», которая была снята в 1971 г., поступила в советский прокат в 1975 г. и дала своим создателям рекордную рентабельность в 9900%: расходы на закупку, тиражирование и прокат фильма составили 200 тыс. рублей, а выручка – 20 млн. рублей [10]. Не исключено, что это самая доходная хозяйственная операция последних 100 лет в масштабах мировой экономики.

По мере развития советской киноиндустрии доходность отечественного производства постепенно росла и в период своего пика достигла фантастических величин. По некоторым оценкам, среднегодовая рентабельность советского кинематографа составляла 900% [11]. Даже киноэпопея «Война и мир» Сергея Бондарчука (1967 г.), снимавшаяся с привлечением для массовки 120 тыс. военнослужащих срочной службы, обеспечила рентабельность в 66,7%: при рекордных затратах в 18 млн рублей сборы только за первый год проката составили 30 млн рублей [12]. Самым кассовым односерийным фильмом советского производства стала кинолента Бориса Дурова «Пираты ХХ века» (1979 г.), обеспечившая рентабельность в 3900%: затраты на фильм составили 500 тыс. рублей, а доход – почти 20 млн. рублей [13]. Даже прибыльность фильма Андрея Тарковского «Сталкер», который признан одним из самых финансово неудачных в отечественном прокате, составила 40%; западный же прокат ленты позволил получить рентабельность в 300% [14].

Примечательно, что театры, цирки, балет и прочие объекты культуры СССР также обеспечивали солидную рентабельность – 200–300% в год [15]. Тем самым экономический рост Советского Союза обеспечивался во многом благодаря наличию сверхрентабельных отраслей экономики, позволявших быстро аккумулировать большую массу капитала. Падение прибыльности российского кинематографа к 1990-м годам произошло в основном из-за неэффективного управления советской индустрии кинопроката. Так, вместо открытия небольших мультиплексов (5–6 залов на 15–60 посадочных мест) в крупных торговых комплексах с богатым репертуаром, системой нон-стоп-показа (в любое время до ближайшего сеанса остается не более 30 минут), наличием кафе и игровых автоматов, в СССР продолжилось строительство огромных однозальных кинотеатров вместимостью от 400 до 1200 посадочных мест. Все это на фоне неблагоприятной конъюнктуры привело к постепенному падению доходности отрасли.

Киноиндустрия в Голливуде. В настоящее время киноиндустрия продолжает устанавливать рекорды доходности вложений в нее. Для примера рассмотрим 5 самых кассовых фильмов Голливуда и их экономические параметры (таблица 1).

Таблица 1. Параметры самых кассовых фильмов Голливуда

Источник: Портал «КиноВидеоБизнес» (https://www.kinonews.ru/kassa_top100/)

Приведенные цифры объясняются рядом важных особенностей современной кинопродукции.

Во-первых, современное кинопроизводство – это сфера высоких технологий, когда мастерство программистов и операторов играет ключевую роль для успеха фильма. Например, все картины из приведенной пятерки относятся к разряду сложных технологических проектов с обилием фантастической по своему качеству компьютерной графики. Для примера укажем, что для съемок экстерьера и интерьера затонувшего корабля в фильме «Титаник» была специально разработана целая система подводных камер, а для создания спецэффектов главной сцены картины было приглашено 17 студий, среди которых была Digital Domain. Если добавить, что для фильмов специально пишется музыка, сценарий и т.п., то любой фильм превращается в мультиотраслевой проект.

Во-вторых, сами фильмы являются капиталоемкими бизнес-проектами, которые требуют десятки и сотни миллионов долларов. Для того, чтобы обозначить масштаб инвестиционных вложений в производство фильмов, приведем следующий пример. В 2016 г. бюджет Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) составил 14,3 млрд рублей [16]. По среднегодовому валютному курсу за 2016 г. [17] это эквивалентно 213,6 млн долларов, что в свою очередь немногим уступает, например, бюджету только одного «Аватара». Тем самым расходы на один кассовый американский фильм перекрывают расходы всей российской науки по линии РФФИ.

В-третьих, среднегодовая доходность инвестиций в удачные художественные фильмы достигает сотен и даже тысяч процентов [18]. На сегодняшний день такие цифры не сопоставимы с обычными видами бизнеса, которые позволяют получить прибыль в лучшем случае в десятки процентов. Тем самым рентабельность высшего эшелона киноиндустрии на 1–2 порядка превышает рентабельность вложений в традиционные отрасли экономики. Разумеется, нельзя игнорировать и тот факт, что киноиндустрия является высокорискованной сферой и всегда есть вероятность, что отснятый фильм станет убыточным. Однако эта проблема не является специфичной для данной отрасли; целый ряд видов бизнеса является гораздо более рискованным без возможной компенсации в виде сверхприбылей.

Киноиндустрия в современной России. Все перечисленные особенности киноиндустрии являются интернациональными и характеры в том числе и для современного российского кинобизнеса, который также бьет рекорды по рентабельности вложений капитала. В таблице 2 приведены данные о 5 самых кассовых фильмах российского производства за последние годы.

Таблица 2. Параметры самых кассовых фильмов России

Источник: Портал «КиноВидеоБизнес» (https://www.kinobusiness.com/best/cis/russian-films/)

Приведенные цифры показывают, что разброс рентабельности фильмов большой, однако сам интервал значений впечатляет – от сотен до тысяч процентов в год. Тем самым можно говорить, что при наличии определенных традиций, технологий и мастерства с точки зрения доходности киноиндустрия остаётся одним из самых интересных видов бизнеса.

Мировой рынок нефти. Традиционным стратегическим бизнесом во всем мире и в России выступает нефтяной сектор. Рентабельность этого бизнеса подвержена сильной волатильности из-за неустойчивости рыночных цен на сырую нефть. Так, Азиатский финансовый кризис 1997–1998 гг. спровоцировал падение цен на нефть марки Brent до среднего уровня 11 долларов за баррель (минимум был достигнут в декабре 1998 года и составил $9,1); 2000-е годы характеризуются ростом цен на нефть с достижением исторического максимума в июле 2008 г., когда стоимость барреля нефти марки Brent составила 143,95 доллара; уже через полгода, в декабре 2008 г. цена вновь упала до уровня $33,73 [19]. Обусловленное наложением целого ряда факторов друг на друга (коронавирус, падение спроса, зарождающийся новый финансово–экономический кризис и др.) падение цен на нефть наблюдается и в 2020 г. По предварительным расчетам обесценивание нефти марки Brent достигло почти 70% [20]. Разброс цен на нефть марки Brent за период с 2014–2020 гг. находился в интервале от 19,64 до 103,24 долларов.

Таким образом, диапазон колебания цен и рентабельности нефтедобычи весьма велик. В связи с этим для оценки потенциальной рентабельности данного бизнеса рассмотрим два сценария – пессимистический с ценой нефти в 30 долларов за баррель и оптимистический с ценой в 100 долларов. Для этого будем отталкиваться от данных о себестоимости нефтедобычи в разрезе стран мира (таблица 3) [21]. При этом оговоримся, что при анализе себестоимости нефти по разным оценкам цифры могут различаться в разы, что связано с расходами, включаемыми в ее расчет. Так, по словам Игоря Сечина, операционная себестоимость добычи нефти компанией Роснефть составляет 3,1 доллара [22]. В то же время по оценке саудовской нефтяной компании Saudi Aramco себестоимость добычи нефти марки Brent в России в среднем составляет 40 долларов за баррель. Данная цифра является вариантом «полной» себестоимости, значительной частью которой являются инвестиции, затраты на разведку новых месторождения и налоги, доля которых может достигать 65% от оборота [23]. Значения, приведенные в таблице 3, показывают усредненную сумму расходов на извлечение, первичную переработку и транспортировку нефти.

Таблица 3. Экономические параметры нефтедобывающих стран, 2019

Источник: составлено по данным Myfin.by (https://myfin.by/wiki/term/sebestoimost-dobychi-nefti)

Из таблицы 3 видно, что даже при нынешних ценах на нефть рентабельность нефтедобывающих компаний во многих странах достигает сотен процентов. В то же время слишком сильное понижение цены не выгодно компаниям по добыче сланцевой нефти, а также на старых месторождениях.

Приведенные цифры с учетом масштаба нефтяного бизнеса сами по себе объясняют те политические конфликты и события, которые разворачиваются в процессе борьбы государств за столь прибыльную экономическую нишу. Фактически именно высокая рентабельность нефтедобычи позволила многим странам Ближнего Востока пройти длинный путь накопления капитала в считанные десятилетия и запустить спираль экономического роста в самых неблагоприятных экономических условиях. Можно сказать, что нефтедобывающие государства Ближнего Востока – Саудовская Аравия, ОАЭ, Катар, Кувейт, Иран и др. – можно отнести к странам «позднего выхода» из мальтузианской ловушки.

Нефтяной бизнес имеет ряд особенностей по сравнению с киноиндустрией. Если последняя представляет собой результат эффективного сопряжения развитой культуры и высоких технологий, то нефтедобыча есть результат удачного сочетания природных богатств страны с передовыми технологиями. Именно сочетание двух факторов развития в указанных отраслях не позволяет сверхвысокой рентабельности капитала превратиться во всеобщее явление.

Рынок цифровых мобильных устройств. К числу новых высокорентабельных видов бизнеса относится рынок мобильных устройств. Пионером и бессменным лидером этого рынка является компания Apple, которая помимо всего прочего ставит рекорды прибыльности своих моделей. Чтобы «расшифровать» баланс прибылей и затрат бизнеса мобильных устройств, воспользуемся информацией о себестоимости сотовых телефонов моделей iPhone 5S и iPhone 5C, предоставленной в 2013 г. исследовательской компанией HIS Markit[24]. Согласно опубликованным данным, компания Apple расходует 191 доллар на производство одного экземпляра базовой модели iPhone 5S в варианте с 16 Гб встроенной памяти; если объем накопителя увеличить до 64 Гб в топ-модели iPhone 5S, то стоимость возрастет до 210 долларов плюс 8 долларов за сборку. Рекомендуемая розничная цена на указанные модели составляет 650 и 850 долларов соответственно. Бюджетная модель iPhone 5C компании обходится от 173 до 183 долларов с учетом расходов на сборку, а продается минимум за 550 долларов [25]. Расчеты по остальным моделям приведены в таблице 4, из которой видно, что рентабельность мобильных устройств находится в диапазоне 150–300%. Неудивительно, что доходность капитала высокотехнологичных компаний, составляющая сотни процентов, по всем меркам попадает в разряд самых интересных в коммерческом отношении производств. Эксперты отмечают, что конечная рентабельность компании Apple несколько ниже приведенных значений, что связано с затратами на логистику, рекламу и прочее, однако разница между рекомендуемой и фактической розничной ценой смартфонов (которая во многих странах достигает 30%) все–таки настолько велика, что с лихвой перекрывает все дополнительные издержки.

Таблица 4. Параметры моделей телефонов компании Apple, 2013–2018 гг.

Источник: составлено по отчетам компаний IHS Markit (https://ihsmarkit.com/index.html) и компании TechInsights (https://www.techinsights.com/)

Следует отметить, что рынок мобильных устройств представляет собой чистый случай эффекта от новых технологий, которые не требуют ни природных, ни культурных дополнений, как в нефтедобыче и кинематографе.

Говоря о высокотехнологичном бизнесе, следует отметить важный момент – он активно развивается и привлекает интерес благодаря тому, что любая товарная инновация делает фирму–первопроходца монополистом на созданном им новом рынке. Многие бизнесмены уже даже не скрывают этот факт. Наглядным выражением указанного принципа служит ставший популярным слоган Питера Тиля и Блейка Мастерса: «конкуренция – это для лузеров»; авторы утверждает, что конкуренция – это идеология, пронизывающая социум сверху донизу и искажающая наше восприятие [Тиль, Мастерс, 2017]. В реальности все выглядит иначе. Например, Facebook быстро завоевал мир лишь после того, как Марк Цукерберг в самом начале монополизировал колледжи США.

Иногда на новый рынок выходят конкуренты, как это было, например, с компанией Apple, с которой через некоторое время начали соревноваться корпорации Samsung и Huawei. Но даже в этом случае мы видим если и не монополию на рынке смартфонов, то, по крайней мере, олигополию. Сложность технологий, патентные войны и политические барьеры входа на рынок защищают сверхрентабельные высокотехнологичные компании от конкуренции, которая не позволила бы им контролировать цены.

Ярким примером управления рынком дает обнародование Павлом Дуровым того факта, как Apple злоупотребляет своим монопольным положением. В частности, компания Telegram попыталась запустить на своем мессенджере платформы для создателей игр, однако в 2016 г. корпорация Apple запретила данную акцию, ссылаясь на собственные правила; Telegram вынужден был убрать уже созданный каталог игр и почти весь интерфейс платформы. В противном случае Apple собиралась удалить Telegram из AppStore. Apple запрещает установку любых приложений на iPhone вне своего магазина приложений AppStore. Более того, Apple, пользуясь монопольным положением, требует от всех разработчиков приложений в AppStore перечислять ей 30% с продажи любых цифровых услуг (например, плата за сами приложения или премиальные возможности в них); взамен Apple не дает разработчикам ничего, кроме разрешения их приложениям быть доступными для пользователей iPhone. В результате такой политики разработчики приложений тратят значительные ресурсы на создание, поддержание и продвижение своих проектов, конкурируют между собой и несут высокие риски, тогда как Apple не вкладывает в создание сторонних приложений на своей платформе ничего, ничем не рискует, но при этом гарантированно получает 30% от их оборота, которые в виде десятков миллиардов долларов аккумулируются на офшорных счетах монополиста. Почти так же обстоят дела у разработчиков на смартфонах Android от корпорации Google. Те же проекты, которым удается оставаться прибыльными несмотря на 30-процентный сбор, почти всегда приносят собственным создателям чистый доход меньше, чем компаниям Apple и Google [26]. По приведенным цифрам можно только догадываться, насколько увеличивается реальная норма прибыли компаний–монополистов.

Разумеется, установленная монополия не является вечной, однако даже небольшого времени бывает достаточно, чтобы выйти на фантастическую норму прибыли и накопить огромное состояние.

Фармацевтический рынок современной России. Еще одним сектором экономики, который в последние десятилетия занял авангардные позиции как в мировой, так и в российской экономике, является фармацевтическая промышленность. Согласно данным российского информационного агентства Credinform, составившего рейтинг отечественных производителей фармацевтических товаров по себестоимости продукции, выпущенной в 2012 г., рентабельность предприятий российской фарминдустрии находилась в границах от 100 до 550% (таблица 5).

Таблица 5. Параметры пяти самых успешных фармацевтических компаний России, 2012

Источник: составлено по данным Credinform.ru (https://credinform.ru/ru-RU/Products/researcharchive)

Это трехзначные числа, которые свидетельствуют о фантастической прибыльности данного вида бизнеса. Несложно видеть, что наиболее преуспевающие фармацевтические предприятия России немного уступают в эффективности передовым нефтяным корпорациям и лучшим проектам киноиндустрии, но превосходят лидеров рынка мобильных устройств.

Примечательно, что фармакологический рынок является порождением новейших био– и химических технологий, причем прогресс производства распространяется и на российские компании. Это означает, что емкость рынка лекарств настолько велика, что позволяет существовать многим фирмам с астрономической прибыльностью.

Кофейный бизнес на Украине. В истории мировой торговли огромное значение сыграли такие продукты Нового света, как кофе, какао, сахар и т.п.

Однако в наше время все эти виды бизнеса продолжают триумфальное шествие по миру. Например, согласно рейтингу, составленному компанией Yandex, вторым самым продаваемым товаром во всем мире после сырой нефти является кофе. Его выращивают более чем в 70 странах мира, а потребляют практически повсеместно [27]. Какова же рентабельность современных кофеен, заполнивших все города?

Применительно к украинским условиям расчет рентабельности чашки эспрессо, являющегося наиболее репрезентативным продуктом любой кофейни, воспользуемся информацией Виталия Зорина [28]. Согласно его данным, средняя цена хорошего зернового кофе составляет 25 долларов за кг. Для одной чашки (30 мл) необходимо 7–8 г кофе (5 гривен). При этом средняя цена одного эспрессо в кофейнях колеблется в диапазоне 15–50 гривен, а некоторые заведения берут до 100 гривен за чашку. Из килограмма кофе получается около 140 порций. Если взять крайние цены – 15 и 100 гривен, то рентабельность чашки эспрессо составит 200 и 1900% соответственно. Если исходить из традиционного тезиса, что истина где-то посередине, то получим оценку нормы прибыли в 1050%. При этом для кофейни обычно не требуется больших вложений в оборудование: достаточно профессиональной кофемашины (цена около 5000 долларов.), кофемолки (от 300 до 700 долларов), небольших дополнительных устройств (миксер, блендер, чашки и т.д.) и холодильного оборудования. С учетом же всех издержек (арендная плата, зарплата персонала, вложения в интерьер, маркетинговые акции, износ оборудования и его ремонт) рентабельность заведения становится намного ниже полученной потенциальной оценки.

Директор «Дома кофе» (сеть кофеен на Украине) Светлана Короткова утверждает, что рентабельность сетевой кофейни после всех установленных выплат составляет 70–80%, а срок ее окупаемости – 1,5–3,0 года [29]. При этом несетевую кофейню в городе можно открыть, вложив всего лишь 50–60 тыс. долларов в отличие от сетевой, которая обойдется в 80–100 тыс. долларов. Период окупаемости этих вложений составит 1,5–2,0 года при удачном расположении кофейни – в людном месте. В этом случае капитальные затраты на несетевую кофейню в среднем в 1,29 раза меньше, чем на сетевую, что позволяет повысить норму прибыли до 90,3–103,2%. Можно также предположить, что после периода окупаемости рентабельность бизнеса будет увеличиваться с каждым годом.

Тем самым в мире имеется даже традиционный и массовый бизнес, способный давать трехзначную норму прибыли.

Таким образом, рассмотренные стилизованные примеры позволяют интегрировать не только исторические данные, но и современные реалии, подтверждая тезис о роли особого (сверхприбыльного) сектора в качестве драйвера экономического роста.

Сравнительные характеристики экономики Средневековья и Нового времени

Выход из МЛ является чрезвычайно сложным явлением, которое не может быть объяснено одним–двумя факторами. На самом деле совпало множество важных событий, которые все вместе всколыхнули европейское сообщество. Нам же важно раскрыть логику происходящих событий, которые разделили человечество на два строя – феодализм и капитализм.

Для запуска экономического роста нужны были не просто новые технологии, а огромный объем накопленного капитала, который бы позволил тиражировать новые производства и за счет этого менять мир. Однако имеющаяся прибыльность разных видов бизнеса в эпоху Средневековья не позволяла быстро накопить нужную массу капитала и не давала мощных стимулов к реализации новых проектов. Более того, институты феодального общества были сконструированы таким образом, что препятствовали быстрому обогащению. Достаточно указать на то, что ростовщичество и кредит были запрещены церковью как аморальные виды деятельности, а в случае невозможности возвратить заемщиком ссуду санкциям подвергался именно кредитор – ему вменяли штраф и/или небольшой срок тюремного заключения за проявленную неумеренную жадность к собрату–заемщику, доведшую его до разорения [Эрс, 2014]. В Новое время бизнес-этика претерпела значительные метаморфозы, а вслед за этим были постепенно сняты разные институциональные барьеры на обогащение. К этому времени Великие географические открытия, колонизация Нового света и заморская торговля создали такие виды бизнеса, которые позволяли получать баснословную прибыльность с капитала, что на фоне формирования либеральных бизнес–институтов привело к его ускоренному накоплению (таблица 6).

Таблица 6. Сравнительные характеристики феодализма и капитализма

С этого момента любой избыток денег капитализировался, т.е. вкладывался в бизнес, приносящий процент, пусть даже совсем небольшой. Символические стройки соборов утратили свое значение – гораздо выгоднее было построить новый завод или судоверфь. Именно возможность немыслимого ранее обогащения и эксплуатации местных и туземных жителей привела к формированию режима экономического роста.

Заключение

В данной статье на исторических и современных примерах показано, что переход к капитализму ознаменовался возникновением так называемого особо сектора экономики, который позволяет получать трех– и даже четырехзначную норму прибыли. Появление такого сектора позволило «сломать» мальтузианскую ловушку, существовавшую около 10 тыс. лет, и продолжает до сих поддерживать режим экономического роста.

Даже приведенные выше примеры легальных сегментов особого сектора показывают, что его размеры, скорее всего, не так малы, как это может казаться, исходя из их рентабельности. Особый сектор экономики – это не исключение из правила, а само правило, на котором выросла и держится капиталистическая система. Если же к легальным секторам особого сектора добавить нелегальные и теневые сегменты (незаконная торговля оружием, наркотиками, антиквариатом, «живым товаром» и т.п.), то его масштаб заметно возрастет. Все это позволяет говорить о том, что особый сектор является макроэкономическим явлением и выступает в качестве реального драйвера экономического роста.

Источники

Аллен Р. (2017). Глобальная экономическая история: краткое введение. М.: Издательство Института Гайдара. 224 с.

Аптекер Г. (1961). История американского народа. Колониальная эпоха. М.: Издательство иностранной литературы. 200 с.

Арриги Дж. (2006). Долгий двадцатый век: Деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Издательский дом «Территория будущего». 472 с.

Бааш Э. (1949). История экономического развития Голландии в XVI–XVIII веках. М.: Издательство иностранной литературы. 348 с.

Балацкий Е. В. (2019). Глобальные вызовы четвертой промышленной революции // Terra Economicus. Т. 17, № 2. C. 6–22. DOI: 10.23683/2073-6606-2019-17-2-6-22.

Балацкий Е.В. (2017). Эффект Пикетти: комментарий к новой концепции // Terra Econnomicus. Т. 15, № 2. С. 40–56. DOI: 10.23683/2073-6606-2017-15-2-40-56.

Балацкий Е.В., Екимова Н.А. (2016). Внешнеторговый фактор в ликвидации мальтузианской ловушки / В сб.: Экономическая теория и хозяйственная практика: глобальные вызовы. Материалы международной конференции «Эволюция международной торговой системы: проблемы и перспективы – 2016». СПб.: Санкт–Петербургский государственный университет. С. 165–172.

Гринин Л.Е., Коротаева А.В., Малков С.Ю. (2008). Математические модели социально–демографических циклов и выхода из «мальтузианской ловушки»: некоторые возможные направления дальнейшего развития / В сб.: Проблемы математической истории: Математическое моделирование исторических процессов / Ред. Г. Г. Малинецкий, А. В. Коротаев. М.: URSS. С. 78–118.

Зинькина Ю.В. (2015). Мальтузианская ловушка в век глобализации? // Век глобализации. № 2 (16). С. 130–142.

Коротаев А.В., Малков А.С., Халтурина Д.А. (2019). Законы истории: Математическое моделирование развития Мир–Системы. Демография, экономика, культура. М.: Ленанд. 230 с.

Ле Гофф Ж. (2015). Средневековье и деньги: очерк исторической антропологии. СПб.: Евразия. 224 с.

Лукас Р.Э. (2013). Лекции по экономическому росту. М.: Издательство Института Гайдара. 288 с.

Маркс К., Энгельс Ф. (1960). Полное собрание сочинений. Том 23. М.: Государственное издательство политической литературы. 907 с.

Махов С.П., Созаев Э.Б. (2011). Схватка двух львов. Англо-голландские войны XVII века. М.: Вече. 384 с.

Михеев Д.В. (2018). Джон Хокинс – личный работорговец ее Величества // Метаморфозы истории. № 11. С. 92–107.

Норт Д. (2010). Понимание процесса экономических изменений. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ. 256 с.

Пикетти Т. (2016). Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем Пресс. 592 с.

Поляк Г.Б., Макарова А.Н. (2002). История мировой экономики. М.: ЮНИТИ–ДАНА. 727 с.

Попов А. (2011). Чайно–опиумный узел // Вокруг света. № 6. С. 106–118.

Рено Ф., Даже С. (1991). Африканские рабы в далеком и недавнем прошлом. М.: Наука. 215 с.

Сифоров В. (2019). «Чёрное золото», «пустые колыбели» и «живая нефть» // Камертон. № 120. URL: https://webkamerton.ru/2019/10/chyornoe-zoloto-pustye-kolybeli-i-zhivaya-neft

Тиль П., Мастерс Б. (2017). От нуля к единице. Как создать стартап, который изменит будущее. М.: Альпина Паблишер. 192 с.

Хворостухина С., Доброва Е., Гальперина Г., Горбачева Е. (2002). Гениальные аферы. М.: Вечер, 2002. 384 с.

Штенцель А. (2002). История войн на море. Том 2. М.: Изографус, ЭКСМО–Пресс. 800 с.

Эрс Ж. (2014). Рождение капитализма в средние века: менялы, ростовщики и крупные финансисты. СПб.: Евразия. 320 с.

Artzrouni M., Komlos J. (1985). Population Growth through History and the Escape from the Malthusian Trap: A Homeostatic Simulation Model. Genus, vol. 41, no. 3–4, pp. 21–39.

Ashraf Q., Galor O. (2011). Dynamics and Stagnation in the Malthusian Epoch. American Economic Review, vol. 101, no. 5, pp. 2003–2041. DOI: 10.1257/aer.101.5.2003.

Clark G. (2007). Farewell to Alms: A Brief Economic History of the World. UK: Princeton University Press. 432 p.

Kogel T., Prskawetz A. (2001). Agricultural Productivity Growth and Escape from the Malthusian Trap. Journal of Economic Growth, vol. 6, no. 4, pp. 337–357. DOI: 10.1023/A:1012742531003.

Lee R. (1980). A Historical Perspective on Economic Aspects of the Population Explosion: The Case of Preindustrial England. In: Population and Economic Change in Developing Countries / Ed. by R.A. Easterlin. Chicago, IL: University of Chicago Press. 517-566 pp.

Moller N., Sharp P. (2014). Malthus in Cointegration Space: A New Look at Living Standards and Population in Pre-Industrial England. Journal of Economic Growth, vol. 19, no. 1, pp. 105–140. DOI: 10.1007/s10887-013-9094-0.

Montano B., Garcia–Lopez M. (2020). Malthusianism of the 21^st century. Environmental and Sustainability Indicators, vol. 6, article 100032. DOI: 10.1016/j.indic.2020.100032.

Steinmann G., Prskawetz A., Feichtinger G. (1998). A Model on the Escape from the Malthusian Trap. Journal of Population Economics, no. 11, pp. 535–550. DOI: 10.1007/s001480050083.

Voigtlander, N., Voth, H. (2009). Malthusian Dynamism and the Rise of Europe: Make War, Not Love. American Economic Review, vol. 99, no. 2, pp. 248–254. DOI: 10.1257/aer.99.2.248.

Wood J.W. (1998). A Theory of Preindustrial Population Dynamics, Demography, Economy, and Well–Being in Malthusian Systems. Current Anthropology, vol. 39, no. 1, pp. 99–135. DOI: 10.1086/204700.